Читаем без скачивания Портрет призрака - Грегори Норминтон

— Может быть лишь один новый путь, — сказал отец. — Если беднота Англии вскинется против мелкопоместных землевладельцев. Но тогда настанет конец всякому порядку и закону.

Тем не менее, едва осиротев, Натаниэль запер свое наемное жилье и пустился в путь. Он шел в общину. И может быть, тем самым предал память об отце и его воззрениях.

В животе возникла резь, и он пустил ветры. Это был стыд, терзавший его внутри. И все же он был совершенно прав — прав в том, что искал убежища на этой пустоши, несмотря на насмешливое хмыканье комиссионера Джийка при виде этой красоты. Где могло расцвести истинное искусство, как не здесь? Во всем остальном мире искусство было предметом презренной торговли либо тщетной суеты аристократов. Впрочем, здесь оно покамест ничего не значило; но Натаниэль верил, что диггеров можно привести к пониманию искусства, что они, люди с простыми ясными суждениями, смогут увидеть сотворенную художником красоту и принять ее как дети — всем сердцем и без предрассудков.

А чего искал он здесь для себя? Ему нужно было обрести свою цель: создать в новой Англии новое искусство. Когда-нибудь эта земля даст миру бесчисленное количество гениев. Но пока что он продолжит постигать суть вещей через свои работы, созданные в этом втором Эдеме.

— А-а-а… А-а-а-а…

Малютка все не унималась, и ее родители оставили надежду заснуть. Они пошептались (хотя плач ребенка давно разбудил всех), потом поднялись и, забрав девочку, ушли подальше в заросли вереска. Остальные вздохнули и поворочались, избавленные наконец от помехи сну. Воздух был тих и спокоен. Натаниэль глубоко вдохнул, чувствуя легкую тошноту и резь в желудке. Это оттого, что он устал как собака. Лишь сон мог избавить его от этой усталости. Так пусть он придет. Прочь, мысли. Завтра придет время новых забот.

Он пробудился, когда почувствовал на своем плече голову Сюзанны, подобравшейся к нему, и услышал ее сонное дыхание. Но он сдержался и, вместо того, чтобы коснуться ее (к чему звало его вожделение), притворился, будто крепко спит. И все то недолгое время, пока настоящий сон сменял притворный, он слышал где-то вдалеке непрерывный детский плач.

— Озяб?

Натаниэль открыл глаза и, поморщившись, взъерошил рукой волосы. Уже почти рассвело. Сюзанны рядом не было.

— Который час?

Томас пожал плечами и кинул ему сухарь. Натаниэль приподнялся на локтях и огляделся. В предрассветные часы похолодало, и два диггера, Уильям Шо и еще один человек (его Натаниэль не узнал), разводили костер на остывших углях. Из-под ладоней того, что не был ему знаком, уже поднималась тоненькая струйка дыма. Сложив руки чашечкой, будто рассматривая пойманную под ними мышь, он осторожно дул на растопку. Потом развел ладони в стороны и высвободил пламя.

Натаниэль с удовольствием смотрел на разжигание костра. До прихода в общину ему никогда не доводилось видеть, как горит дрок. А горел он так, словно само это растение было огнем — огнем усмиренным, очищенным и закристаллизованным в острых зеленых шипах; бросив головню в это застывшее пламя, рубщики словно размораживали его. Потому что дрок дрожал, трещал и таял. Жар усиливался, от костра исходили щелканье и свист, и наконец лишь кучка золы оставалась на месте, где дрок был предан погребальному огню.

После того, как разгоралась растопка, диггер подкладывал в огонь все более крупные сучья и ветки, которые тут же принимались трещать и сипеть — все пересохло из-за стоявшей в последнее время жары. От костра потянуло запахом готовящейся овсянки, от которого у Натаниэля потекли слюнки.

— Чем сегодня собираешься заняться? — спросил сидевший неподалеку Томас, растирая что-то пестиком в ступке.

— Пейзажами.

— Видами с холма?

Натаниэль кивнул и пригляделся к тому, что делал аптекарь. Наверное, готовит какую-нибудь мазь для малютки, решил он.

— Должен предупредить тебя насчет деревьев. — Томас не отрывал взгляда от дна ступки.

— Каких деревьев?

— Тех дубов у реки. Да ты сам знаешь. Это были великолепные дубы: пять древних, но крепких старцев, что, должно быть, были желудями, когда Альфред сражался с данами 56.

Натаниэль восхищался ими с первого же дня переезда в Кобхэм. Другие были слишком заняты возведением убежищ или кормежкой скота, чтобы разделять его восторги. В хижине, которую Натаниэль делил с Томасом, уже хранились несколько рисунков этих дубов, сделанных пастелью и бистром. И — да, именно они должны были стать его натурой сегодня утром.

— А что с ними такое?

— Вчера вечером было собрание, пока ты бродил где-то со своей любовницей.

— Она не любовница мне.

— Все дело в том, что нам нужно топливо. К тому же за хороший строевой лес на рынке можно выручить неплохие деньги.

— Бьюсь об заклад, это Корбет придумал. — Натаниэль поднялся резко, но неуклюже — ноги во сне затекли и еще плохо повиновались ему.

— Осторожней, Нат. Решение принято, и ты уже не можешь ничего изменить.

Все это казалось Натаниэлю чертовски оскорбительным. Не диггерам, отказавшимся от собственности, было принимать такие решения!

— Но они так красивы, — возразил он. — И простояли столько лет, много ли еще таких найдется? — Он широко шагнул в сторону реки, опережая друга.

— Будь же благоразумен, Натаниэль. Ты сам видишь, как растет число людей в общине. И нужды наши растут. Общинных земель в Англии осталось совсем немного, люди вынуждены искать прибежища где только можно. Сюда приходят целыми семьями.

— Но к чему валить эти дубы?! Можно обрубить мертвые ветви, но не трогать самих деревьев!

— Это даст нам слишком мало.

Они уже подходили к рощице, из-за которой ветром доносило звуки идущих работ.

— Мы приходим и уходим, — упорствовал Натаниэль, — а эти деревья остаются в веках. Я буду говорить с людьми.

— Нам очень нужна древесина! Ох, Нат, ради бога… — Но Натаниэль непреклонно шагал дальше. — Брат, у тебя недостаточно влияния, чтобы изменить решение общины.

— Разве я не могу протестовать против него?

— Можешь, — ответил Томас. Его мягкий, примирительный тон мигом заставил Натаниэля почувствовать себя неотесанным позером-пустословом, хотя возмущение по-прежнему кипело внутри него. — Вот только ничего хорошего из этого не выйдет. Ты сам отлично знаешь, что тебя здесь не очень-то уважают. Некоторые из диггеров и вовсе тебе не доверяют.

— Безо всяких к тому оснований.

— Говоря «не доверяют», я имею в виду… подозревают, что ты шпион. — От этих слов Натаниэль застыл на месте. — Тебя никто ниоткуда не выселял, и они не понимают, с чего тебе хочется жить рядом с ними. Наша свобода влечет за собой множество обязанностей, и на первом месте среди них стоят насущные нужды всех нас. Если ты станешь протестовать против того, что необходимо нам, люди решат, что их подозрения не напрасны.

Натаниэлю пришлось признать правоту слов Томаса. Смирившись, он сбавил шаг, но продолжал идти туда, где стояли дубы.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я ни слова лишнего не скажу, обещаю тебе.

Его появление никто не приветствовал. Лесорубы уже штурмовали первый дуб. Его ствол, изъеденный столетиями и червоточинами, был пронизан лабиринтом муравьиных ходов, чешуйки коры были толщиной в дюйм; покрытая наростом глубокая трещина наверняка служила жильем многим поколениям сов. Несмотря на почтенный возраст дуба, его широко раскинувшиеся ветви гордились изобилием молодых листьев. Чтобы легче было повалить этого исполина, диггеры уже обрубили самые крупные сучья, и теперь топоры ударяли в ствол. Худые, но крепкие пареньки (сыновья и племянники лесорубов) оттаскивали и рубили на части сучья.

— Скоро оно свалится, как по-твоему? — спросил Натаниэль у одного из этих ребят, стараясь, чтобы голос его звучал дружелюбно.

И тут же получил ответ, но не от людей. Дуб застонал, точно умирающий пес, — все его чрево было в зияющих ранах, сочащихся соками. Через несколько минут Тоби Корбет, заправлявший работами, крикнул паренькам, чтобы они брались за веревки вместе с мужчинами — валить огромное дерево. Мужчины же тем временем продолжали свое дело, морщась от отлетающих щепок, прорубаясь к сердцевине дерева. Натаниэль надеялся про себя, что остальные дубы пощадят хотя бы на то время, что нужно ему, чтобы нарисовать их. Он сел возле куста орешника, обвитого жимолостью, и стал ждать смерти обреченного дерева. И вскоре оно сдалось под напором людей, гулко треща костями. Дуб рухнул с тяжким грохотом, взметнув над собой клубы пыли и листьев, а диггеры завопили от радости, словно обрушили статую тирана.

Натаниэль подошел к изрубленному стволу, в сердцевине которого обнаружилась черная гниль, и попытался подсчитать годовые кольца, пока работники отдыхают и пьют сидр. Глядя на то, как он ведет пальцем по неровному срезу ствола, шевеля губами, Тоби Корбет не смог не поддеть его: