Читаем без скачивания Ничейная земля - Илья Бушмин

— Два неудачника.

Катя усмехнулась. Поляков попал в точку. И Кате сразу пришло в голову понимание, почему так получилось.

— Знаешь… Странно так все это. Прошло 18 лет. Казалось бы, дела давно минувших дней. Но вот мы снова здесь, оба. Перед могилой Вали, которую убила та самая тварь, которая продолжает убивать прямо сейчас. Это… Я не могу это объяснить. Как можно объяснить, почему так случается? Как-будто кто-то там, наверху, решил подшутить над нами.

— Если так, то у них там очень черный юмор.

Катя вспомнила вдруг вчерашний разговор с психиатром.

— Я вчера говорила с нашим консультантом, который составлял для нас психологический портрет. И он сказал одну вещь… Сергей, ты веришь в бога?

Поляков ответил на сразу. Он закурил, хмуро уставившись на памятник на могиле Вали.

— Можно верить или не верить. А можно… отвергать. Я против религии, потому что мне не нравится ее концепция. «Подчиняйся, подставляй другую щеку и стой на коленях, иначе ты попадешь в ад». «Делай, что я тебе говорю, и тогда у тебя будет шанс попасть в рай». Мне не нравится страх, которым все это окружено. Помнишь песенку «Агаты Кристи»? «Там, где страх, места нет любви». Я не согласен с теми, кто считает, что управлять человеком можно только методом кнута и пряника. Я видел в своей жизни много атеистов, которые не грешили не потому, что так им сказали в церкви, а потому, что поступать правильно им велела совесть. И я видел много верующих, которые при первой возможности воткнут нож в спину ближнему.

Катя внимательно слушала, пытаясь разобраться в дебрях собственной души.

— Но когда человек умирает… В какой мир он попадает? Должно же быть что-то еще. Должно быть что-то, чтобы оправдать наше существование в этом мире. Иначе все не имеет смысла. Нужно что-то, чтобы иметь силы жить в этом мире.

— В этом мире? — Поляков пожал плечами. — Бомж идет по улице и видит лишь помои под ногами, потому что это его мир. По той же самой улице бежит ребенок и видит захватывающее дух небо бескрайних возможностей над головой… Мир не хороший, но и не плохой. Наш мир — просто зеркало, в котором отражаемся и мы, и то, что у нас внутри. Если кому-то мир кажется каторгой, значит, что-то не так в нем самом.

Катя удивленно и даже как-то оскорбленно посмотрела на Полякова. Его слова неприятно полоснули ее сердце.

— Вот, значит, как? И что не так во мне? Или в тебе?

— Прошлое, которое нас держит, что же еще, — отозвался Поляков. — Но ведь мы вольны самостоятельно решать, как с этим жить, правильно? Можно копаться в этом, пока не сойдешь с ума. А можно бороться. Я верю, что рано или поздно все станет понятно. Кусочки паззла сложатся в картинку, и не будет больше никаких вопросов.

Катя услышала больше, чем хотел Поляков. Ему не удалось ее провести. Катя видела, что он жил прошлым, возможно, больше, чем сама Катя. Но, в отличие от нее, Поляков создал себе палочку-выручалочку. Средство, помогающее ему просыпаться каждое утро и проживать очередной день.

Этой палочкой являлось желание отомстить.

Часть 3

1

— Знаем, Сереж, знаем, конечно, — кивала мать. — Телевизор смотрим.

— Не в пещере же живем, — ворчал отец, — хоть ты так и не думаешь.

В тот вечер Поляков все-таки заставил себя пойти на то, что должен был сделать уже давно. Он отправился в Яму. К серо-зеленому домику с когда-то синими, а теперь выцветшими и облупившимися ставнями. Они были уже закрыты — несмотря на время, всего лишь около восьми вечера, поселок окутывал густой полумрак от нависших неизменных с самого начала лета низких туч, наверняка вознамерившихся украсть у города все лето без остатка. Поляков курил, не решаясь сделать решающий шаг к калитке. А потом накрапывавший дождик зарядил с новой силой, и Поляков, натянув на голову куртку, все-таки шагнул к дому.

И вот сейчас он сидел на кухне за стареньким столом, тем самым, за которым в детстве увлеченно рисовал индейцев и уминал сочную землянику с родительского огорода, и смотрел на стариков Поляковых, чувствовавших себя так же неуютно, как и он сам.

— Зато хоть чем-то прославился город, — ворчал, словно сплевывал, отец. — У кого-то олимпиады проходят, у кого-то заводы открываются, где-то строят восьмое чудо света. А у нас зато душегубы есть. Красота. Прогресс. Растем, понимаешь!

Поляков не хотел, но все же уточнил:

— Дело не в городе, а в Яме.

— А это часть города! — предсказуемо разозлился отец. — Так вот. Хотите вы или нет. Или ты как все эти, как их там зовут, забыл… А, вспомнил: москвичи. Уехали из родного города в нерезиновую и потом громче всех орут «Понаехали».

Поляков где-то слышал, что одним из свойств лидеров, добившихся в жизни безусловного успеха, являлась настойчивость. Они быстро принимали решение и очень долго не меняли его, даже если все указывало на неправоту этого самого решения. Поляков рос с таким человеком и не видел в этом качестве ничего хорошего. Это называлось бараньей упертостью. Во всем, что касалось его мнения, даже если это был совершенно незначительный момент, не значащий ничего и не для кого, отец был готов костьми лечь — но только не отступиться от своей позиции.

Вот и сейчас он едва желчью не плевал, чтобы отстаивать свои позиции в многолетнем споре с сыном, который уже никто, кроме самого отца, не вел, потому что Поляков практически не появлялся в родительском доме.

— Так и ты, — скрипел зубами отец, — вырос здесь, бок о бок с такими же пацанами, как и сам. А потом в город свалил. Родной поселок ему, видишь ли, не нравится. Убивают тут, видишь ли. А что, в городе у вас там уже коммунизм наступил? Не воруют, не убивают? Думаешь, мы новости не смотрим? Убивают везде. Потому что везде люди. А люди, как известно, пострашнее зверей будут.

— Хватит уже, — пробормотала мать.

— Нет, не хватит! Почему это хватит-то? Городские пожаловали. А знаешь что, Сергей? Наша Яма, как вы ее называете — она была очень хорошим местом. Ты когда пацаном был, поселок был дружным, как одна большая семья. А потом к нам поперла грязь из города. Уголовники, наркоманы. И Яма стала Ямой. Так что кто кому свинью подложил, это еще большой вопрос!

Поляков жалел, что пришел, с первых минут своего визита.

— Отец, я и так редко у вас бываю. Можешь на мозги не капать? Нельзя поговорить о чем-нибудь нейтральном?

— Давай, — язвительно согласился отец.

А потом он зашелся в приступе грудного кашля. Отец кашлял, прикрывая рот носовым платком долго, судорожно, до слез. Мать встревоженно засеменила к нему, но отцу вдруг стало лучше. И тут же он принялся за старое, ткнув пальцем в Полякова:

— Давай поговорим. Вот мы с твоей матерью в Яме, которую ты так не любишь, 55 лет живем душа в душу. А у вас в городе как с нравами? Получше, наверное, а? Как там, кстати, твоя жена? Чего с ней не приехал? И внука бы захватил. Мы внука сто лет не видели. Где наш внук-то?

Мать повышала на него голос очень редко, но сейчас был тот самый случай.

— Хватит, сказала! Все мозги уже проел, самому не тошно? Сереж, не обращай внимания на него, у него маразм уже зашкаливает!

Насчет маразма Поляков был согласен. Он поднялся, буркнув:

— Пойду покурю.

Он стоял под козырьком веранды, глядя на залитую грязной жижей улочку, и неторопливо курил, думая, зачем он вообще сюда пришел. Хотя ответ был на поверхности. После встречи с Катей на кладбище Полякову стало паскудно. А еще хотелось быть с кем-то. Говорить или просто молчать, лишь бы не быть одному. Поляков и так был один слишком много времени. И ноги принесли его к единственным близким — не по духу, но по крови — людям.

По улице кто-то шел. Силуэт привлек внимание Полякова, потому что человек совершенно не спешил оказаться под крышей, несмотря на настоящий ливень. Это была сгорбленная пожилая женщина. Даже сквозь шум дождя до Полякова донеслось ее неясное бормотание. Силуэт и голос показался Полякову знакомым, и он принялся вспоминать, кто бы это мог быть.

Скрипнула разбухшая от постоянной влажности дверь, и рядом возникла мать, кутаясь в халат. Невысокая, она едва доходила Полякову до плеча, сухая и седоголовая.

— Когда я уехал отсюда… — сказал Поляков. — Я ведь не просто бросил вас, как заявляет отец. Я предлагал уехать со мной. Тогда еще была возможность обменять дом на однушку где-нибудь в Промышленном.

— Мы всю жизнь прожили здесь. Папа привык.

— Дело не в привычке. И даже не в характере. Он создал вокруг себя клетку и добровольно заперся в ней. Плевать, что тесная и неудобная, зато к тебе никто не проникнет. А значит, ты в безопасности. Мир вокруг для него слишком незнакомый и оттого пугающий. За этой злобой стоит страх. Не характер, не обида, не привычка. Просто страх перед неизвестностью.

— Это наш дом, Сереж.