Читаем без скачивания Доктор Ахтин - Игорь Поляков

— Да я сама виновата, — сказала Мария Давидовна, — если бы я была на их месте, я тоже бы так отреагировала. Возомнила себя сыщиком, вот и получила.

Попрощавшись с доктором, она покинула наркологическое отделение. Выйдя во двор больницы, она села на лавочку и достала из сумочки сигарету. Курила она редко, и, как правило, когда волновалась.

— Позволите присесть, — услышала она мужской голос и, повернув голову, увидела доктора-консультанта Михаила Борисовича.

— Пожалуйста, — кивнула она.

Доктор сел рядом. Мария Давидовна молчала, давая возможность заговорить первым сидящему рядом незнакомому человеку. И тот, после непродолжительного молчания, спросил:

— Как вы думаете, Мария Давидовна, зачем он убивает наркоманов?

— Не знаю, — пожала она плечами и посмотрела на лицо собеседника, освещенное косыми солнечными лучами. Он повернул лицо, и они встретились глазами.

— Может, он мстит им? Вы не думали об этом?

Мария Давидовна смотрела в спокойные глаза Михаила Борисовича, забыв о сигарете и не замечая, что пепел на конце вот-вот упадет на её колено. И когда пепел все же упал на кожу колена, она вздрогнула, тем самым, стряхнув с себя наваждение.

— Я думала над этим, и это вполне возможно, но пока это только предположения, — сказала она, стряхивая пепел с колена. — И вообще, зря я все это затеяла, не моё это дело — быть сыщиком. Я всего лишь психиатр, да и то, как мне сейчас кажется, недостаточно компетентный.

Доктор улыбнулся и резко сменил тему:

— Моруа как-то сказал, что обаяние — это непринужденность чувств, так же, как грация — это непринужденность движений. Вам, Мария Давидовна, говорили, что вы очень обаятельны? Учитывая, что вы часто работаете с мужчинами, думаю, в вас влюбляются многие ваши пациенты.

Мария Давидовна ухмыльнулась и спросила:

— У вас есть что-то по делу?

— Нет.

— Тогда я пойду, — Мария Давидовна бросила окурок в урну и встала.

— Мария Давидовна, — услышала она сзади и повернулась.

— Бросьте курить, это вредно для здоровья.

Мужчина, сидящий на лавке, смотрел на неё вполне серьезно. Она покачала головой, словно сказала «нет» и снова отвернулась от нового знакомого.

Покидая больничный городок, она на мгновение ощутила странное чувство, словно прикоснулась к чему-то важному. Что-то скользнуло мимо неё, на что она должна была обратить внимание.

Но на шумной улице это чувство испарилось, и она пошла домой.

30

Ко мне в 301-ю палату поступила девочка. Та самая пятнадцатилетняя девочка. Ни по возрасту, ни по профилю заболевания, она не должна была попасть в наше отделение, но — она здесь. Мать девочки сделала все от неё зависящее, чтобы я не смог отказаться от лечения девочки.

Я беру историю болезни, смотрю все предыдущие обследования и проведенные лечебные мероприятия из копий выписок, и, напоследок, читаю имя, перед тем, как идти в палату.

Оксана.

Хорошее имя.

Если она изменилась, я помогу ей.

— Здравствуй, Оксана, — говорю я, когда вхожу в палату.

Она сидит на кровати с опущенной головой, глядя в одну точку на полу. Сильная головная боль не отпускает её уже вторые сутки.

Она не может поворачивать голову, потому что это усиливает боль.

Она не хочет говорить, потому что звуки эхом отражаются в голове.

Она не может думать ни о чем, кроме грызущей изнутри боли.

Я сажусь рядом и первым делом кладу руку на её затылок, сжимая большим и указательным пальцем голову, чувствуя твердость костей черепа.

Через пять минут она поднимает голову и смотрит на меня.

Я улыбаюсь и говорю:

— Как ты себя чувствуешь, Оксана?

— Я хочу умереть, — говорит она просто. В глазах больше нет надежды на счастливый исход. Она не верит в то, что у неё есть какое-либо будущее. Она готова шагнуть через линию, разделяющую миры. В своем сознании она уже один раз умерла.

— Сегодня ночью, когда я не могла спать от боли, я пошла на балкон и посмотрела с десятого этажа. Знаете, доктор, как заманчиво выглядела высота? Я смотрела вниз в бездонную глубину нашего узкого двора и представляла себе, как все будет. Сначала пьянящее чувство полета, когда я лечу, раскинув руки в стороны. Потом мгновенная вспышка в глазах при встрече с асфальтом, и все — я лежу и больше ничего не чувствую. Нет ничего — боль, что была со мной все последние дни, навсегда оставила меня.

— Что ты почувствовала, когда представила себя лежащей мертвой на асфальте? — спрашиваю я.

— Облегчение.

Я смотрю в глаза девочки — все получилось. Она смогла изменить своё будущее. Теперь есть смысл в моей работе. И я это сделаю обязательно, потому что девочка за последние недели прожила целую жизнь, научившись ценить простые человеческие радости, и избавившись от буйных ростков ненависти, посеянных матерью. Можно сказать, она разрушила почти выстроенное здание своего сознания, и на руинах возвела новое, прекрасное сооружение, ради которого стоило потрудиться.

— Ты сейчас можешь говорить со мной? — спрашиваю я, и, увидев еле заметный кивок, открываю историю болезни. Я собираю анамнез, задавая стандартные вопросы о том, как все началось, где и как она лечилась, и чем вообще она в жизни болела. Получаю от неё короткие ответы — весь анамнез укладывается в десяток строчек моих записей. За последние пятнадцать лет она впервые так близко и так надолго сталкивается с медициной.

Я закрываю карту и, прежде чем перейти к женщине у окна — в моей палате уже дважды поменялись пациенты с тех пор, как я выписал оптимистку — я говорю Оксане:

— Сегодня после двенадцати часов начнем лечение.

В ординаторской тишина. Вера Александровна на обходе. Заведующий вместе с Ларисой — у главного врача.

Я сажусь за компьютер и смотрю на экран монитора, где вращается дата и время. Сегодня двадцать пятое августа две тысячи шестого, точное время — одиннадцать часов, семнадцать минут, сорок две секунды. Я созерцаю завораживающие вращения цифр на экране и вспоминаю.

Завтра знаковый для меня день — тридцать лет назад в этот день ушла мама. И три года назад ушла единственная в моей жизни женщина.

Пропасть ушедшего времени, которую невозможно измерить, и мгновение острой боли, от которой невозможно избавиться.

Вздохнув, я придвигаю к себе клавиатуру и начинаю набирать выписку для пациента из 302 палаты. Работаю до двенадцати, не отвлекаясь на Веру Александровну, которая, словно забыв о своей обиде, что-то говорит мне. Теперь уже я не хочу слушать, что она говорит.