Читаем без скачивания Основные труды. Том 2. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства - Галина Ракитская

Исходя из такого представления, Маркс приходит к выводу, что организованное господство пролетариата как класса (пролетарское государство) должно существовать после революции до тех пор, пока не уничтожены условия существования классовой противоположности, пока существуют классы. В “Манифесте…”: “Когда в ходе развития (выделено мною – Р.Г.) исчезнут классовые различия…, публичная власть потеряет свой политический характер”[79]. Положение об исторически длительном процессе исчезновения общественных основ существования классовых различий конкретизировано Лениным[80].

Маркс в 1852 г. в письме к Иосифу Вейдемейеру называет государство периода перехода к бесклассовому обществу, как представляется, для ясности “диктатурой пролетариата”[81].

Диктатура пролетариата, следовательно, – научная категория из области логики истории, констатирующая необходимость государственной организации политического господства пролетариата как в переходный период от капитализма к социализму, так и в течение всей “первой фазы коммунистического общества” вплоть до собственно коммунизма (до “высшей фазы коммунистического общества”)[82].

В таком понимании и в таком контексте диктатура пролетариата не противостоит демократии, демократическому государству. Она противостоит диктатуре буржуазии, то есть демократии, в которой безусловно доминирует, господствует буржуазия. Пролетарское государство противопоставляется буржуазному государству как организованному политическому господству буржуазии. Противопоставление пролетарского государства буржуазному отражается также в терминах “диктатура большинства” и “диктатура меньшинства”.

Такое противопоставление даёт марксистам методологический ключ к определению специфики государств типа так называемого “шведского социализма” (социальных государств, или государств с социальной рыночной экономикой). То, что это капиталистические государства, никем всерьёз не оспаривается. Но в истории, однако, существуют не только устойчивые социальные формы, но и формы неустойчивые (промежуточные). Правомерно рассматривать социальные государства как исторически неустойчивую форму, в которой механизмы социального компромисса ущемляют интересы буржуазии в ряде областей. Однако в ситуациях, когда компромисс заходит слишком далеко (начинает угрожать интересам сохранения капиталистической эксплуатации как основы строя), социальные государства эволюционируют не в сторону социализма, а в сторону жёсткого капитализма. Неолиберальная политика национальных (даже левых) правительств отбирает у трудящихся завоевания “золотого тридцатилетия” и возвращает социальные государства к устойчивой модели безусловного доминирования интересов крупного (сегодня, в условиях осуществления стратегии глобализации, – крупного международного) капитала, то есть к диктатуре (господству) буржуазии. Следует добавить, что социальные государства (с социальным партнёрством между классами буржуазного общества) – результат стечения целого ряда конкретно-исторических обстоятельств. Они были и во время “золотого тридцатилетия” исключением, а не правилом для мира XX века

Следует признать, что термин “диктатура пролетариата” в научном отношении крайне неудачен для обозначения всего лишь того факта, что на смену буржуазному государству приходит пролетарское государство. Словом “диктатура” обычно обозначаются полицейско-деспотические государства, командно-карательные политические режимы,[83] исключающие демократические формы организации общественной жизни[84]. Основоположники, кстати, редко употребляли термин “диктатура пролетариата”. У Ленина, напротив, он не только часто используется (причём в разных смыслах), но написаны целые книги, брошюры и разделы брошюр о диктатуре пролетариата[85].

Исходные социально-структурные реформы переходного периода

Диктатура класса как историко-логическая категория не отражает и не может отражать такую специфику способов действий государства в переходный период после политического переворота, которая ведёт к историческому выбору, соответствующему целям социальной революции.

Особенности способов действий пролетарского государства в переходный период проистекают (должны проистекать) из последовательно демократического характера целей социалистической революции. В России перед пролетарским государством после Октябрьского переворота стоял и ряд таких задач, которые должна была выполнить, но не выполнила вторая (буржуазно-демократическая) русская революция.

Согласно основоположникам, мероприятия, с которых начинает преобразовательную деятельность победившая пролетарская революция, “чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал”, будут различными в разных странах. В то же время для “наиболее передовых стран” они сочли возможным дать перечень мер, которые “могут (выделено мною – Р.Г.) быть почти повсеместно применены”. Среди этих мер: экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов; высокий прогрессивный налог; отмена права наследования; централизация кредита в руках государства; централизация всего транспорта в руках государства; увеличение числа государственных фабрик; одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных армии и др[86].

В контексте нашей работы важны характер и главная задача этих начальных мер, а не их конкретный перечень, конкретные формы преобразований. По своему характеру они являются “деспотическим вмешательством в право собственности и в буржуазные производственные отношения”. Их назначение – быть “средством для переворота во всем способе производства”[87], то есть они должны радикально изменить организационные основы общественного строя – отменить старые и заложить новые основы общественной организации.

Говоря сегодняшним языком, исходный пункт революционных институциональных преобразований – радикальные социально-структурные реформы, направленные на перемену типа властно-хозяйственных и социально-трудовых отношений. [В “Манифесте…”: коммунисты “выдвигают на первое место вопрос о собственности, как основной вопрос движения”[88]. Собственность – это власть в хозяйстве, властно-хозяйственные отношения.]

Радикальные социально-структурные реформы не могут, конечно, быть проведены на базе государственно-правовых (конституционных в том числе) норм старого общества. Это невозможно потому, что реформы эти направлены против интересов как раз тех классов (каст), которые господствовали в старом обществе и господство которых оформлялось (если оформлялось) старыми законами. Реформы должны осуществляться на новой демократической правовой базе.

Мыслима, правда, ситуация, когда старые законы имели мало общего с реальными общественными отношениями и вполне годятся для радикального прогрессивного переустройства общества. Так, например, старый российский КЗоТ вполне пригоден (особенно после уже внесенных в него изменений) для целей буржуазно-демократической и даже (с небольшими изменениями) для целей социалистической революции. Стремление российских властей принять новый Трудовой кодекс проистекает не из того, что КЗоТ, доставшийся в наследство от тоталитаризма, плох для наемных работников, а из того, что он (в случае налаживания в стране правопорядка) содействовал бы развитию механизмов социальной рыночной экономики, социального партнерства. Но именно это не подходит современной российской власти (и Правительству, и Госдуме), которая реализует иную модель капитализма – периферийного колониального (полуколониального) типа.

Исходные социально-структурные реформы могут проводиться на базе законов, принятых новыми представительными органами, как было поначалу в России после Октябрьской революции. Они могут проводиться на основе единоличных или же коллегиальных решений (указов, декретов) лиц, наделённых особыми полномочиями[89]. Так было в России после августовской (1991 г.) революции – особые полномочия для проведения реформ были даны Президенту. Такие отличия в правовой основе революционно-демократических реформ, конечно, важны. Но суть не в них, когда речь идёт о принудительном или же о непринудительном характере начальных реформ переходного периода.