Читаем без скачивания Старомодная история - Магда Сабо

Сениор женился в 1858 году, в возрасте двадцати восьми лет, и рядом со своей нареченной, шестнадцатилетней Мари, он выглядел не таким уж юным. Тревога Ансельма была бы обоснованной, даже если бы он и не знал о пристрастии молодых Яблонцаи к картам и скачкам: образ жизни, который вел Сениор до женитьбы и о характере которого довольно красноречиво свидетельствовал приковавший его к креслу табес, едва ли оставался в Дебрецене тайной, и в мужской компании Ансельм наверняка много слышал о похождениях Сениора. Но вот какая штука: я еще не встретила человека, кто б, увидев у меня на шее медальон с изображением Сениора, не поднес бы миниатюру ближе к глазам и не вздохнул бы: «Вот это мужчина!» Примерно таким, как мой прадед, Сениор, представляла я всегда Рудольфа Сентирмаи у Йокаи.[79] Деятели эпохи реформ[80] были, должно быть, вот так же серьезны и красивы, — красивы серьезной и умной красотой, как этот бывший офицер инженерных войск освободительной армии, заслышав шаги которого (рассказывала третья парка) лошади на конюшне в Кёшейсеге все до единой вскидывали головы и начинали весело ржать. Разве могли тягаться с его обаянием и все сокровища лавки «У турецкого императора», и доводы Ансельма, и поучения, слышанные в сатмарском монастыре, где воспитывалась Мари Риккль, и посулы дальнего путешествия, может быть даже в Италию, и попытки напугать — мол, вот увидишь, пойдешь ты еще с таким мужем по миру. Марию Риккль эта любовь ввергла в такой смерч страсти, перед которым мелкими и незначительными казались любые жизненные трудности, и памятью об этом всепоглощающем чувстве, благодаря женитьбе получившем возможность достичь апогея в телесной любви, стал первый из ее четверых детей, ее гордость, ее радость, ее проклятие, ее рок — родившийся в 1860 году Юниор.

Сохранилось три фотографии Кальмана-Юниора. На одной из них он стоит улыбающийся, в венгерской одежде, в сапогах со шпорами, поставив руку на бедро. На другой, свадебной, он почти так же неотразим, как отец: в клетчатом костюме, со светлыми бакенбардами, по моде тех времен подстриженными клином, с булавкой в широком галстуке, в круглой шляпе с узкими полями и с птичьим пером на тулье. Ему здесь всего двадцать два года, весь его облик дышит силой, красотой и серьезностью; глядя на третью карточку, где ему едва перевалило за сорок, трудно поверить, что это тот самый человек. И если молодой Кальман напоминает своего великолепного отца, то в пожилом всплывают на поверхность черты матери — лицо Марии Риккль было сделано более грубо. На этот последний портрет трудно смотреть без грусти, и даже не потому, что на нем словно написано: прости-прощай, молодость, — на нем написано больше: прости-прощай, былая смелость, былой задор. С фотографии этой смотрит на нас одутловатый, сломленный жизнью, почти расставшийся со всеми надеждами, до срока состарившийся мужчина. Это лицо, эти глаза знают уже, что выхода не будет, не будет и помощи, жизнь близится к концу, ничего не достигнуто из того, что хотелось. У двадцатилетнего Юниора словно на лбу написано: этот юноша, наверное, пишет стихи. Лицо сорокалетнего Юниора — лицо человека, которому и читать-то больше не хочется: ужасная жизнь, ужасная мать и жена с ужасной судьбой поглотили все его душевные силы, и нет такого чуда, которое вновь распрямило бы его сгорбленную спину.

Кальман-Юниор вырос в атмосфере всеобщего обожания, ему досталась и та доля любви, которой он не успел поделиться с братиком, умершим совсем рано, в грудном возрасте; Юниор остался единственным сыном в семье. Хотя дочь Ансельма II имела о мужчинах вполне определенное мнение, однако, как мать, она была все-таки достаточно пристрастной, чтобы любить своего отпрыска сильнее, чем трех парок, вместе взятых. На него она возлагала — особенно после кёшейсегского краха — все свои надежды, и в частности надежду на богатую невестку, которая поможет исправить постыдный баланс, подведенный Марией Риккль после лихого Сениорова хозяйствования. Над Юниором, пока он рос, трудились, кроме школьных преподавателей, учителя танцев и спорта, языков и музыки: пусть, когда вырастет, будет достойной парой кому угодно, хоть герцогине. В реальном училище, правда, успехами он не блистал, но поначалу никого это не тревожило. Что отметки, когда мальчик — душа любой компании, когда без его стихов, экспромтов, шуток не обходится в Дебрецене ни одна сколько-нибудь приличная вечеринка. Весь он излучает то редкое обаяние, которому подвластны не только женские, но и мужские сердца; и к тому же — какая богатая фантазия! Например, по случаю того пикника с катанием на лодках, о котором имеется упоминание и в хозяйственной книге дочери Ансельма («билеты на пикник у озера»), он заранее сочиняет вирши насчет смертельной опасности, перенесенной им вместе с дамой сердца во время бури, и, шевеля веслами над тридцатисантиметровым слоем озерной воды, декламирует их замирающей от сладкого ужаса барышне.

Мария Риккль первое время с восторгом следит за успехами сына, а молодой Яблонцаи — желанный гость повсюду. Конечно, и в доме на улице Кишмештер гости не переводятся: трех парок, хочешь не хочешь, предстоит выдать замуж, так что гостеприимство тут, как ни верти, вещь совершенно неизбежная. Но и выводить дочерей в общество тоже нужно, и Мария Риккль выводит их всюду, где можно надеяться на присутствие молодых людей. От посещения балов, имея в виду будущее парок, нельзя уклониться, даже когда Мария Риккль с дрожью душевной видит, что Юниор не просто прелестный мальчишка, веселый выдумщик, не лишенный поэтического дара (одно стихотворение, написанное им в семнадцатилетнем возрасте, было даже напечатано в журнале «Глупый Ишток»); теперь-то видно, что это отчаянный повеса, отпетый лодырь в учебе, постоянный кандидат во второгодники, плюющий на все науки, какие только существуют на свете, озорной подросток, организатор каких-то подозрительных тайных обществ, любитель ночного бродяжничества и кутежей, называющий себя то графом Гектором, то Муки Дарваши; при более чем скромных результатах в учебе поистине слабое утешение, что нет девушки, которая не рада была бы чести служить Юниору музой. К счастью, ни одна из муз не догадывается, что юный пиит преподносит одно и то же творение сразу трем-четырем дамам, производя в нем лишь минимальные поправки — скажем, в отношении цвета волос или глаз, дабы подогнать стих к данной особе, как портной подгоняет к фигуре заказчика сшитое платье. И пусть Мария Риккль неважный психолог — нужна ли особая проницательность, чтобы понять: Юниор не из тех, кто довольствуется вздохами, барышни нужны ему не для того, чтоб было перед кем выступать в роли трубадура, — он любыми средствами хочет залучить их себе в постель, причем чаще всего прибегает к одному средству — обещанию жениться. В лавку Ансельма слухи сходятся со всего города, и Мари вскоре узнает от матери, что Юниор всем, кто ему нравится, посылает письмецо с предложением руки и сердца. Страшно представить: а вдруг какая-нибудь из счастливиц однажды примет всерьез дурацкую выходку мальчишки; но еще страшнее мысль, что ведь никто, по всей видимости, всерьез Юниора не принимает, не считает внимание внука Ансельма II и наследника рода Яблонцаи подарком судьбы. Конечно, о женитьбе ему рано думать, пусть немного остепенится. Мария Риккль с грехом пополам перетаскивает сына через выпускные экзамены, потом заставляет его отслужить год в волонтерах (излишне и говорить, что год этот влетел ей в копеечку: господа волонтеры, соответственно своему рангу, проводили время в высшей степени весело) и, заполучив его обратно, пристраивает — чтобы отвлечь от пустого времяпрепровождения — к работе, сначала посылая к деду в лавку, где он трудится то в конторе, то за прилавком, потом посылая в Бёсёрмень секретарем при какой-то комиссии с жалованием 4 форинта 50 крайцаров в день. В Бёсёрмени у Юниора случился такой урожай любовных стихов, что автора приходится срочно отзывать домой, пока он еще не пообещал кому-нибудь руку и сердце. Юниора, как он ни противится, опять отправляют в лавку: тут он по крайней мере на глазах. Сейчас ему ох как были бы кстати и советы деда, и твердая рука отца — но Имре-Богохульник только хохочет, покуривает свою трубку да хлопает себя по парализованным коленям, радуясь постигшим купецкую дочь неприятностям, принц-консорт тоже лишь пожимает плечами и улыбается, при любой возможности стараясь остаться ночевать в Паллаге, на хуторе. Раз он больше не хозяин в доме, раз никто его не слушает, то с какой стати ему брать на себя ответственность за сына! Он и сам не был отшельником, и если не в молодости, то когда еще и погулять?! Мария Риккль в панике: сын почти не бывает дома, сын пьет, сын то и дело сбегает из конторы, а если не сбегает, то спускается в лавку и бесплатно раздает барышням полукилограммовые кульки с конфетами — это внук-то Ансельма! Мария Риккль не любит просить советов, но теперь, пересилив себя, идет к матери — которой, конечно, уже все известно; Ансельмовой жене известно даже то, что в бесплатных кульках с конфетами окрестные девицы получают еще и стихи. Мария Бруннер давно уже следит за младшим Яблонцаи, и теперь, считает она, настал момент поставить его на место, ей надоело, что в лавку то и дело приходят письма на имя то графа Гектора, то Муки Дарваши — сиречь Кальмана Яблонцаи, — что Юниора часто нет на месте, когда лавка еще открыта, и что в летнюю пору он болтается под окнами у знакомых барышень, а зимой на льду озера привязывает к конькам молодых дам зверски дорогие букеты оранжерейных цветов. По совету матери Мари призывает сына — после очередной развеселой ночи, проведенной им бог знает где, — и устраивает ему такую экзекуцию, что Гизелла потом несколько дней прикладывает графу Гектору примочки; после такого урока купецкая дочь сообщает Юниору: довольно, веселой жизни конец, в сентябре ехать ему в Австрию и приступать к занятиям в Грацском университете. А выучится, семья решит, чем ему заняться: в торговцы он не годится, это ясно, а вот землеустроители в комитате нужны, и ему, несомненно, найдется поприще, где он сможет применить полученные в Граце знания, а там, когда придет время, она подберет ему жену, богатую и порядочную девушку, которую с радостью примут и Риккли, известные всей стране богатством и влиянием, и Яблонцаи, столь гордые своим знатным родом. Довольно разгула и праздности, тайные общества придется распустить, вздохи и стихоплетство прекратить, и пусть Юниор запомнит, что и материнскому терпению есть предел. Мария Риккль — женщина умная и многое знает про Юниора — многое, но не все; она, например, и понятия не имеет, что в Паллаге, Надьхедеше, Халапе — везде, где у Рикклей имеются поместья, нет такого стога, под которым не лежал бы хоть раз младший Кальман Яблонцаи с очередным предметом своей страсти, никогда не находящей полного удовлетворения; она не понимает, что Юниором, постоянно меняющим свои идеалы, но относящимся к ним совсем не идеально, постоянно испытывающим потребность во вполне реальной, телесной связи, владеет столь неодолимая сила, что даже властная материнская рука не может вырвать сына из-под ее влияния, и что Джекиль, под звуки семейного «Бехштейна» распевающий с сестренками дуэты и трио, не тождествен Хайду,[81] который без раздумий опрокидывает любую особу женского пола, хоть на минуту обратившую на него внимание, и который ради часа наслаждения готов нарушить любую клятву, забыть любое данное слово. Мария Риккль убеждена, что хорошо знает своего сына; но единственный, пожалуй, кто догадывается, каков Кальман на самом деле, — это злорадно хохочущий, сквернословящий дед. Паралитик узнает в нем своего исчезнувшего и теперь вот восставшего из небытия в новом облике сына Белу; но пусть купецкая дочь побесится — не ему одному быть несчастным. Сестры собирают Юниора в дорогу, дебреценские прелестницы льют слезы, но выхода нет, Юниор должен ехать. Вена многим уже помогала остепениться, Грац же — просто классическое место, где человек может стать взрослым и умным. В компанию Юниору дают Армина, сына адвоката Дюлы Лейденфроста, заброшенного судьбой в Дебрецен правнука офицера императорской армии Ксаверия Ференца Лейденфроста, дальнего родственника Рикклей; Армину предуготовано поприще торговца, вот пусть и окончит Торговую академию, пока Юниор осваивает технические науки в университете.