Читаем без скачивания Подвиги санитарки - Луи Буссенар

Здесь ее ожидало первое разочарование: негоциант, для которого у нее имелось рекомендательное письмо от капитана, находился в отъезде. Он уехал на целый месяц! Конечно, отсутствие хозяина дома нарушало ее планы, ведь он мог оказать ей помощь и содействие. Но выяснилось, что в колониях и бедные и богатые весьма гостеприимны: управляющий предложил ей остановиться в этом доме. Девушка с благодарностью согласилась и, едва распаковав вещи, взяла зонтик от солнца и вышла побродить по незнакомым улицам.

Фрикет отправилась по дороге, которая вела к одному из самых больших военных лагерей — Камп-де-Мангье, — расположенному в пятистах или шестистах метрах от Маюнге. Дорога нисколько не напоминала то, что мы разумеем под этим словом, — это была скорее широкая просека, загроможденная повозками Лефебвра, которые все время вязли и застревали в песке. Юная француженка смогла хорошо рассмотреть эти столь популярные здесь средства передвижения, они не могли не вызывать насмешек, и в то же время глядеть на них было грустно: создатели их руководствовались, несомненно, благими намерениями, но ведь ими вымощена дорога в ад… Что же это такое — лодки или повозки? «И то и другое одновременно», — утверждали их конструкторы. «Ни то, ни другое», — говорил опыт и здравый смысл. Фрикет думала: «Вот так повозки!.. Путешествовать на них через заросли тропических лесов просто верх безрассудства! Они и полметра не проедут без остановки… Чтобы их использовать, необходимо сделать дороги».

Увы, девушке предстояло еще не раз удивляться на своем пути. Экспедиционный корпус[83] не пробыл здесь и трех недель, а больных набралось уже великое множество. Несчастные заболели лихорадкой, с трудом передвигали ноги, исхудали и ссутулились, были страшно бледны. Сказывалась тяжесть похода, зной и нездоровая сырость климата. В больницы все время поступали совсем еще молоденькие солдаты, не выдержавшие здешней жизни и работ, которые следовало бы запретить европейцам. Вынести все это, пожалуй, смогли бы только наемники Иностранного легиона[84], крепкие мужчины, специально подготовленные и приученные к экстремальным условиям.

«Тот, кто ворошит землю, ворошит лихорадку», — гласит пословица, которая справедлива для любой тропической страны. А ведь французы ворошили землю, пренебрегая опасностью и вопреки требованиям элементарной осторожности. Делать было нечего, приходилось прокладывать дорогу, чтобы повозки Лефебвра могли проехать: а местные власти имели глупость обзавестись пятью тысячами этих повозок.

Идти по песчаной дороге, усеянной ямами и рытвинами, было нелегко. Фрикет решила взять чуть вправо. Теперь она шла среди чахлых и голых, как после налета саранчи, кустов. Жара стояла ужасная. Несмотря на выносливость, девушка обливалась потом.

Солдаты продвигались группами, вязли в песке, сгибаясь под тяжестью вещевых мешков, их гимнастерки были мокрыми от пота, лица горели.

«Как же так, — с досадой думала Фрикет. — Зачем их заставляют идти в самую жару? Глупость несусветная, хотят их убить, что ли?»

То и дело кто-то падал как подкошенный на песок и оставался неподвижно лежать до тех пор, пока двое его товарищей не оттаскивали приятеля с дороги в кусты, откуда несчастного забирали на повозку. И каждый раз пострадавшему помогала наша юная героиня. Она быстро расстегивала ему мундир, растирала грудь, заставляла понюхать ароматические соли и закрывала от солнца своим зонтиком, чуть не плача от жалости и негодования: «Во Франции у них остались матери! О бедняжки… вы окружали своих двадцатилетних сыновей нежными заботами, ограждая от простуд и сквозняков! Если б вы видели их теперь!»

Очнувшись от солнечного удара, солдат шептал слова благодарности и улыбался, видя склонившееся над ним прекрасное женское лицо, полное сострадания.

В конце концов Фрикет добралась до лагеря Мангье. В нем было тысячи три вооруженных людей. Некоторые из них расположились под грубыми, наспех сколоченными навесами, однако большинство солдат оставались без всякого укрытия под палящими лучами солнца.

В то же время здесь была дюжина превосходных лошадей, которые преспокойно жевали овес под крышей просторного загона, где у них были также отличные мягкие подстилки.

Фрикет посмотрела на людей, изнывавших от зноя, на лошадей, наслаждавшихся прохладой, и воскликнула:

— Как жаль, что для людей не существует закона Граммона![85]

Девушка решила обойти лагерь, ей не хотелось входить в него, она знала: там нет для нее места. Минут через десять она остановилась, услыхав чьи-то голоса, доносившиеся из-за деревьев. Подойдя поближе и прислушавшись, девушка не смогла удержаться от смеха. Низкий гортанный голос говорил с неподражаемым арабским акцентом:

— Война, Барка объясняй, как все получилось… Два женщины: мадама Гаскар и мадама Публика Франсеза один раз сильно спорить. И вот мадама Публика Франсеза сказал: «Солдаты, всыпьте как следует этой мадаме Гаскар». И получилась война! Моя здесь скоро подыхай!

При последних словах Фрикет стало не до смеха. Она почувствовала, что говорившему нужна помощь, и подошла поближе.

Их было трое: двое азиатов — кули — сидели на корточках, третий — алжирец — лежал и курил. При виде девушки он отдал честь и перестал дымить.

— Тебя зовут Барка? — спросила она.

— Да, госпожа.

— Ты болен?

— Да, моя ранена… в нога… мул меня кусать… кусок мяса вырывать… много-много черви… моя будет подыхай…

— А почему ты не пошел к майору?

— Моя ходил, он хотеть нога отрезай, моя убирайся.

— Покажи свою рану.

Араб засучил штанину чуть выше колена. Показалась страшная рана. От омертвевшей и кишащей паразитами плоти шел отвратительный запах.

— Хочешь, попробую тебя вылечить?

— Твоя не будет отрезай?

— Нет.

— Барка соглашаться и тебе благодарить.

Фрикет вытащила из своей сумки пинцет и, не дрогнув, ловко и терпеливо, принялась удалять из раны мерзких червяков. Затем, обнаружив у приятелей бидон с питьевой водой, она налила кружку, капнула туда карболовой кислоты и промыла рану. Девушка наложила на больную ногу простую повязку, крепко перевязала ее бинтом и сказала:

— Барка, хочешь, я приду сюда завтра и сделаю тебе перевязку?

На глазах араба показались слезы, а голос задрожал от волнения:

— Спасибо, сестра.

— Я не сестра.

— Значит, ты тубиба (женщина-врач)?

— Да.

— Карашо, карашо!

— Тогда до завтра, ладно?

— Да, до затра и спасибо тебе, госпожа.