Читаем без скачивания Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет - Илья Стогоff

Мусульман в Петербурге было немало с самого начала. Уже при Петре приблизительно на том месте, где сегодня квартирует зоопарк, располагалась Татарская слобода. Однако так же, как и иудеям, молиться правоверным приходилось на дому. Построить собственную мечеть не дозволялось даже лихим горским рубакам из личного императорского конвоя, укомплектованного, как известно, сплошь мусульманами.

После указа 1906 года дело, наконец, сдвинулось, но не то чтобы радикально. Постройке мечети постоянно что-то мешало. То бывшая любовница императора балерина Кшесинская начнет скандалить, что строители мешают ей спать (дача балерины располагалась впритык к мечети). То застрелился архитектор, автор проекта. Но в основном задержки были связаны, конечно, с нехваткой денег.

Солнце удачи выглянуло из-за туч бедности только в 1912-м. В Петербург на постоянное место жительства перебрался бухарский эмир Сейид Абдул-хан. Его эмират русские тихой сапой присоединили к землям империи, а эмиру выделили щедрое содержание и предложили провести остаток жизни в местах поприятнее, чем Бухара. Эмир перебрался в столицу, и на петербургских правоверных тут же пролился золотой дождь.

На родине Сейид-хан вел себя как совершенный дикарь. Схваченных преступников по его приказу за уши прибивали к главным воротам Бухары. Ворам на главной площади города рубили руки. А согласно одной совершенно неправдоподобной легенде, как-то эмир присмотрел себе для гарема 12-летнюю девочку по имени Дарманджан, но та во время первой брачной ночи укусила его за палец. Утром хан приказал живьем сварить девочку, а мясо потом скормить псам. Однако, перебравшись в культурную столицу, хан и сам сделался куда культурнее. Выстроил для своего наследника на Каменноостровском проспекте дворец в стиле модерн, дал денег на строительство мечети, зачастил в театр.

Соборную мечеть в Петербурге было решено строить похожей на Гур-Эмир, гробницу легендарного завоевателя Тамерлана. Как-то мне доводилось бывать в Самарканде, и могу подтвердить: похожи они действительно очень сильно. Только в Петербурге здание раза в полтора выше, да и украшено поярче, чем самаркандская гробница.

3

Закончить строительство до революции мусульмане все равно не успели. Последние леса были сняты с мечети только в 1920-м.

Молоденького историка-востоковеда Леву Гумилева недавно открытая мечеть очень интересовала. Несколько раз он заходил сюда и внимательно рассматривал красивые самаркандские изразцы. Говорил приятелям, что хотел бы изучить арабский и персидский языки. Потом мечеть закрыли, а Леву через некоторое время арестовали. Персидский язык он все-таки выучил, да только практиковаться Льву пришлось уже в лагере.

Позже Гумилев говорил, что очень признателен руководству ГУЛАГа. Именно в лагерях он встретил самых интересных собеседников в своей жизни. Благодаря им смог подучить китайский, пообщаться с несколькими академиками и вообще здорово расширить кругозор.

В лагере под Норильском вместе со Львом сидел парень родом из Ирана. До войны он учился в Тегеранском университете и ухаживал за горничной в одной из гостиниц. Как выяснилось, именно в этой гостинице должен был останавливаться Сталин во время Тегеранской конференции. Когда парень пришел очередной раз к невесте, то на голову ему накинули мешок, который сняли только в Москве, на допросе у следователя. В себя перс пришел уже в лагере. Странная, конечно, судьба, зато именно этот заключенный помог Гумилеву разобраться в некоторых аспектах персидской грамматики.

Сиделось Льву нелегко. По крайней мере сперва. Сам он писал о первых годах в Норильске:

Меня сразу поставили на земляную работу: мороз, голод, пурга на открытом месте. Я уже начал доходить, но тут меня перевели на никелевый рудник. Там было посытнее и я оправился, даже стал сочинять стихи. Летом совсем пришел в себя, но тут случилась дизентерия, и я, хоть и не помер, но был без сознания трое суток. После этого стал работать в химической лаборатории, где за вредность давали молоко. Там я опять ожил.

С детства он немного картавил, а для сокамерников такая речь служила однозначным признаком того, что перед ними самый что ни на есть еврей. Безо всякой задней мысли они обращались к нему: «Слышь, жид!» – и от этого Лев, очень гордившийся своим (выдуманным на самом деле) старинным дворянством, терял голову. Глаза у него наливались кровью, парень бросался в драку. Один раз с топором наперевес атаковал целую ватагу уголовников. За такое поведение били его часто и сильно. Перестали обращать внимание на его закидоны только через несколько лет.

Но большую часть времени Лев проводил все-таки не с уголовниками, а с такими же, как он, политическими. Они старались держаться вместе, много разговаривали, делились друг с другом тем, что успели узнать на воле, в своих университетах, и даже пробовали проводить прямо в лагере поэтические конкурсы.

Все они были молоды и иногда забывали, где именно находятся. Один из сидевших вместе с Гумилевым позже вспоминал:

Наша бригада как раз заканчивала строительство домов для лагерного начальства. Работа была очень ответственная. Однажды прибежали знакомые и сказали, что прибыл поезд с новыми заключенными, и среди них есть питерские. Я выбрал себе в бригаду нескольких человек и среди них Льва Гумилева. Ребята утверждали, что отлично разбираются в электрике.

Я привел их в комнату, где нужно было провести проводку, укрепить розетки и выключатели. Мы обо всем договорились, я показал, где делать отверстия, и ушел проверять другие бригады. Почему-то мне казалось, что в Гумилеве я могу быть уверен: сделает все как нужно, не подведет. Вечером я заглянул к ним в комнату. Посреди комнаты стояла стремянка, на которой сидел товарищ Гумилева и держал в руках провод, который за целый день они не удосужились даже размотать. А сам Лев бегал вокруг стремянки, что-то кричал и размахивал руками. Как оказалось, ребята увлеклись спором на тему, существует ли у муравьев рабовладельческий строй. До работы в тот день руки у них так и не дошли.

Лагерная компания у Гумилева подобралась что надо. Со временем все его тюремные приятели вполне себе выбились в люди. Его основной подельник Шумовский стал после тюрьмы ведущим арабистом страны и уже после распада СССР опубликовал первый поэтический перевод Корана на русский язык. Сергей Штейн, с которым Гумилев в Норильске делил одни на двоих нары, по выходе из лагеря взял себе псевдоним Снегов и опубликовал космическую оперу «Люди как боги», которая в СССР была популярнее и «Звездных войн», и «Стартрека».