Читаем без скачивания Если женщина хочет… - Юлия Павлова

В квартире Ильи Эсфирь только на одну минуту зашла в его комнату. Привычно зашторила окна, включила подсветку аквариума и прилегла на диван, не отрывая взгляда от фантастической красоты подводного мира. Она чувствовала, что еще несколько минут, несколько мгновений воспоминаний — и она сможет разрыдаться. Ком в ее душе, разрывающий грудную клетку изнутри, — этот ком сможет стать меньше, проеденный солью ее слез.

Но слез не было. Не получалось.

Увидев Илью там, на кладбище, она не могла поверить, что взрослого мальчика, мучившего ее столько времени, от которого она так хотела избавиться, из-за которого не спала ночами, ревнуя и желая, больше нет на этой земле. Его убили, а перед этим тыкали горящими головешками в живое тело, и оно содрогалось от боли и унижения.

Он не был ангелом, нет, он был подонком, неблагодарным, жадным до денег, до удовольствий… но любовь… страсть… Ее любовь к нему, ее страсть… куда она теперь с этим денется? Куда ей выплеснуть чувства? Раньше она могла наорать, ударить Илью, послать его к черту или при редких примирениях заниматься с ним любовью три часа подряд. А теперь? Его нет, и ей останется только тоска? Тоска по нему и по ушедшей молодости?

Там, у большого аквариума, ей могло стать легче. Но вошел Геннадий, приобнял, заглушая воспоминания сильным запахом своей французской туалетной воды, — и все… Ком в груди оброс еще одной коркой.

По российской традиции, Эсфирь решила «упиться вусмерть», но не получилось, Геннадий выделил ей только один стакан водки, а после истерики Валентины Геннадьевны увез домой. Эсфирь позавидовала разрезанной руке Валентины, ей тоже хотелось порезать себя и все вокруг. Дома она прошла к холодильнику, вскрыла новую бутылку водки и отпивала по глотку, пока бутылку не отнял Гена и не попросил прекратить цирк.

Цирк! У нее жизнь рухнула, а он про цирк. Она сначала не кричала на мужа, она молча его слушала и даже пыталась вникнуть в смысл слов, которые он произносил. Когда же до нее дошло, что Геннадий рассуждает о долге перед семьей, о детях и чувстве собственного достоинства, — вот тогда она взорвалась.

Она проорала ему в лицо все, что думала о нем в последние годы. Объяснила популярно, какая на самом деле у них семья. И ушла из дома в чем была, не захватив ни денег, ни даже самых необходимых вещей.

Детей накануне забрала свекровь. Эсфирь очень их любила, но мальчику было уже тринадцать лет, девочке пятнадцать, и от родителей они требовали не внимания, а денег. Разговаривать с детьми стало трудно. Период, когда телевизор и компания — большие авторитеты, чем родители, надо просто пережить. Эсфирь это понимала, набиралась материнского терпения, ждала.

Но она была еще и женщиной, причем женщиной красивой, и не просто красивой, а с довольно экзотической внешностью. Свекровь всю жизнь называла ее «жидовкой», хотя еврейской крови в ней только половина, мать ее была ассирийкой. Нация с христианской верой, не имеющая своего государства, исчезающая, растворяющаяся во всеобщем смешении народов.

После школы Эсфирь поступила в Институт культуры, отучилась свои пять лет, вернулась в Городок и пошла работать по распределению в библиотеку станкостроительного завода. На нем тогда работала половина города, было и свое конструкторское бюро. Библиотека делала для бюро подборки по заданным темам. Геннадия Эсфирь увидела через месяц — он вернулся из двухгодичной командировки в Эфиопию.

Эсфирь и тогда была красавицей, но с родственниками ей не очень повезло. Мать, женщина недалекая, работала медсестрой в детском саду. Отец вопреки расхожему мнению, что все евреи — либо музыканты, либо торговые работники, вкалывал фрезеровщиком на том же самом заводе. Среднее образование он, конечно, получил и мог бы работать мастером, если бы не запои. Несмотря на свою национальность, пил, как русский работяга, а уж если давали премию, то, случалось, и жену поколачивал, и стекла бил в общественных местах.

Отец Геннадия работал заместителем директора, мать, Евгения Леонидовна, руководила профкомом. Однажды она увидела в заводской столовой, как единственный сын разговаривает с «жидовкой», как у него при этом блестят глаза и рот растягивается в дурацкой улыбке до ушей.

Для нее, жены руководящего работника, подобное безобразие было недопустимым. Она подождала месяц, но добровольные информаторы сообщали, что сын продолжает встречаться с девицей, имеющей провокационное имя Эсфирь. Мало того, разведка доносила о развитии отношений, парочку видели не только в библиотеке или столовой, но и в центральном кинотеатре.

Мама поговорила с Геннадием, объяснила ему, что карьера, на путь которой он уже встал, не любит нетрадиционных религий, внешностей и национальностей. Геннадий согласился с матерью. Эсфирь была слишком яркой. Правда, она к моменту объяснения мамой дальнейших перспектив была немножечко беременна, но Геннадий надеялся утрясти это недоразумение.

Эсфирь делать аборт отказалась. Ей было наплевать на пересуды. Ее и так практически выжили из библиотеки завода, и пришлось перейти в районную. Эсфирь заявила, что любит только Геннадия, выйдет замуж только за него и рожать будет только от него. Маму любимого Геночки она не постеснялась предупредить по телефону, что любую другую женщину рядом с Геной она не потерпит. Убить не убьет, но покалечит. Говорила она при этом устало, без надрыва, и Евгения Леонидовна тогда впервые подумала, что девочка-то серьезно влюблена в ее сына.

Эсфирь вытерпела все сплетни, клевету и «душеспасительные» разговоры врачей и начальства. Ее тогда мучил токсикоз, она была бледна, слаба, в полемику и тем более скандалы не вступала и, может быть, именно этим внешним смирением добилась кардинального поворота общественного мнения в свою пользу. К моменту рождения дочки все были на ее стороне. И в профкоме, и в заводоуправлении, да и в новой библиотеке хватало матерей-одиночек^ разведенных или просто женщин, не любящих начальство.

Мама Геннадия сделала последний решительный шаг — познакомила сына с замечательной девушкой из приличной семьи. Папа — директор совхоза, мама — домашняя хозяйка. Девушка действительно была симпатичной и милой, Гена ей очень понравился, а родителям девушки очень понравились родители Гены. То есть все было прекрасно, кроме одного: у Гены на эту девушку «не стоял». Поговорить, в кафешке посидеть, даже поцеловаться под акацией — это пожалуйста, а как к ночи ближе, так желание общаться пропадало и растворялось без осадка.

Гена не отличался высокоморальным поведением и с удовольствием подтрахивал приехавших из деревень молодых работниц или зрелых, знающих толк «в процессе» продавщиц, но именно с этой девушкой у него… «не получалось». Вернее, не хотелось.

Эсфирь Гена видел довольно часто, она, как вышла из роддома, регулярно прогуливалась у него под окнами с коляской. Мать при этом поначалу уходила или стирать в ванную, или включала один из любимых фильмов.

Отец Геннадия первым подошел к Эсфири, посмотрел на внучку, одобрил. С тех пор стал выносить Эсфири деньги, вроде как алименты, и она не отказывалась. Евгения Леонидовна называла Эсфирь бесстыжей, но отец намекал, что деньги идут на кормление их родной внучки, а насчет бесстыжести — так вообще не о чем говорить, все, между прочим, из одного и того же места младенцами вылезли.

Эсфирь знала, чего хочет — чтобы к ней подошел Гена. На втором месяце ее прогулок под окнами Геннадий, возвращаясь в выходной из магазина, завернул к знакомой коляске. Никакого особого чувства к Эсфири, замотанной в два платка, бесформенной под старой маминой шубой, он не испытывал, но ему было любопытно. Очень любопытно посмотреть, что же такое от него получилось. И с этим он справиться не смог.

Личико в кружевах его озадачило. На Эсфирь девочка не тянула, нос у нее торчал крохотной картошечкой, но очарование в ребенке, несомненно, было.

Эсфирь улыбнулась Геннадию, на вопросы ответила: «Все нормально», — и ушла. Геннадий надеялся, что теперь, когда она добилась своего и он проявил минимальный интерес к ребенку, она перестанет выгуливать девочку за два квартала от своего дома, под их окнами. Но, оказывается, он не так хорошо знал Эсфирь, как она его. Теперь на нее играло то, что раньше было против, — семья.

Отец Геннадия каждую субботу выносил деньги. К коляске стали подходить соседки. Мать Геннадия начала подумывать, что, если девушка не стесняется бегать за парнем, да еще и с его ребенком на руках, может, это и не так плохо. Как всякая мать, она считала, что ее Геночка лучше всех и вполне заслуживает такого внимания.

В день, когда Юлечке исполнилось три месяца, она вышла к Эсфири и пригласила домой. Эсфирь отказалась и, в свою очередь, пригласила Евгению Леонидовну к себе.

Дома у Эсфири Евгения увидела две крохотные комнатки, в одной из которых спал пьяный отец, а в другой, впритык к кровати Эсфири, стояла кроватка Юленьки. Во внучке мать Геннадия увидела то, чего пока не видели другие. Она не пошла в мать красотою, зато поразительно походила на отца. Евгения Леонидовна представила, как такой живой укор будет ходить по Городку год за годом… В конце концов, есть гениальная, народная мудрость — на чужом несчастье счастья не построишь. Мать вернулась домой и посоветовала сыну жениться на Эсфири. А если он этого не хочет, то надо хотя бы перевезти ее сюда, ради Юленьки: у них условия проживания несравненно лучше.