Читаем без скачивания Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

Под японской гравюрой стоял, вытянув руку ладонью кверху, высокий представительный мужчина; его грузное тело и тонкие ноги подрагивали в такт модуляции вкрадчивого голоса.

– Война не есть необходимость, – говорил он. – Война не есть необходимость. Надеюсь, я достаточно ясно выражаю свои мысли. Война не есть необходимость: она вызывается разделением людей на нации, – но ведь и нации не необходимы. – Он склонил голову набок. – Зачем существуют нации? Уничтожим границы, и пусть идет война в торговле. Если, к примеру, я вижу, что Франция заинтересовалась Брайтоном, – он почти положил голову на плечо и улыбнулся Шелтону, – что я делаю? Говорю: «Руки прочь»? Нет. «Берите, – говорю я, – берите!» – И он хитро усмехнулся. – Но вы думаете, французы взяли бы Брайтон?

Шелтон как зачарованный следил за его вкрадчиво-мягкими жестами.

– Солдат, – продолжал мужчина, стоявший под гравюрой, – в умственном, да, в умственном отношении, естественно, стоит на более низкой ступени, нежели филантроп. Он не так остро ощущает страдания, он вознаграждает себя за них громкой славой. Вы со мной согласны? – И он помолчал немного для большей убедительности. – Скажем – в чисто отвлеченном плане, – я страдаю, но разве я говорю об этом? – Однако, заметив чей-то пристальный взгляд, устремленный на его дородную фигуру, он решил пояснить свою мысль на другом примере: – Скажем, у меня есть акр земли и корова, и у моего брата есть акр земли и корова – разве я стремлюсь отобрать их у него?

– Но, может быть, вы слабее брата? – рискнул вставить Шелтон.

– Ах, оставьте! Взять хотя бы положение женщин: что до меня, то я считаю наши законы о браке просто варварскими!

Впервые в жизни почувствовав уважение к этим законам, Шелтон развел руками и, опасаясь, как бы дальнейшая беседа не опровергла все его прочно устоявшиеся воззрения, поспешил присоединиться к другой группе гостей. Среди них стоял, весь изогнувшись, какой-то ирландский скульптор и с жаром утверждал:

– Люди труда, черт бы их всех побрал, совсем не такие уж невежды…

А какой-то шотландский художник, с усмешкой слушавший его, очевидно, пытался доказать ложность этого утверждения, которое, по его мнению, относилось и к буржуазии. И хотя Шелтон был согласен с ирландцем, он немного испугался его непомерной горячности. А рядом, под сенью пышной шевелюры какого-то сочинителя романсов, две американки беседовали о чувствах, которые пробуждают в них оперы Вагнера.

– Они рождают во мне какое-то странное состояние, – сказала та, что потоньше.

– Они божественны, – сказала та, что потолще.

– Не знаю, право, можно ли назвать божественными чисто плотские вожделения, – возразила та, что потоньше, заглядывая в глаза сочинителю романсов.

Вокруг стоял гул голосов, вились клубы табачного дыма, а Шелтона неотступно преследовало ощущение, что все здесь происходящее не более чем следование определенному ритуалу. Он оказался зажатым между каким-то голландцем и прусским поэтом, но, не понимая ни того ни другого, придал лицу возможно более умное выражение и стал раздумывать о том, что для человека свободной профессии, видимо, столь же обязательна оригинальность мнений, как для обычных людей отсутствие таковой. Он невольно спрашивал себя: а что, если все они зависят друг от друга в такой же мере, как обитатели Кенсингтона? Что, если они, подобно паровозам, совсем не смогут двигаться без этой возможности выпускать пар? Да и вообще, что от них останется, когда весь пар выйдет? Только что кончил играть скрипач, и в группе гостей, рядом с которой стоял Шелтон, тотчас заговорили об этике. Честолюбивые мечты витали в воздухе, словно стаи голодных призраков. И Шелтон вдруг понял, что мысли хороши только тогда, когда их не высказывают вслух.

Снова заиграл скрипач.

– Пребожественно! – вдруг воскликнул по-английски прусский поэт, как только умолкла скрипка. – Kolossal! Aber, wie er ist grossartig![17]

– Вы читали эту книжонку Бизома? – раздался чей-то пронзительный голос позади Шелтона.

– Ох, дорогой мой! Мерзость невообразимая. Его повесить мало!

– Кошмарный человек, – еще более пронзительно продолжал все тот же голос. – Его может вылечить только извержение вулкана.

Шелтон в смятении оглянулся, чтобы посмотреть, от кого исходят эти высказывания, и увидел двух литераторов, беседующих о третьем.

– C’est un grand naif, vous savez[18], – произнес второй собеседник.

– Таких вообще не бывает, – отрезал первый; его маленькие глазки горели зеленым огнем, а выражение лица было такое, словно его вечно что-то грызет.

И Шелтон, хотя и не был литератором, при виде этих глазок сразу понял, с каким наслаждением были произнесены слова: «Таких вообще не бывает».

– Бедный Бизом! Вы знаете, что сказал Молтер…

Шелтон отвернулся, словно подошел слишком близко к человеку, от волос которого пахнет помадой, и, оглядев комнату, нахмурился. За исключением его двоюродной сестры он был здесь, как видно, единственным англичанином. Тут были американцы, евреи, ирландцы, итальянцы, немцы, шотландцы и русские. Шелтон вовсе не относился к ним с презрением только потому, что они иностранцы, – просто Бог и климат сделали его немножко не таким, как они.

Но тут, как это часто бывает, его вывод был опровергнут; его представили англичанину – майору (фамилии он не разобрал) с гладко прилизанными волосами и светлыми усиками, с красивыми глазами и в красивейшем мундире. Майору, казалось, было немного не по себе в этом обществе. Он сразу понравился Шелтону – отчасти потому, что тот и сам чувствовал себя здесь неважно, а отчасти потому, что военный с такой ласковой улыбкой смотрел на свою жену. И не успел Шелтон вымолвить «здравствуйте», как уже оказался вовлеченным в спор о целесообразности империи.

– Пусть так, – говорил Шелтон, – но меня возмущает ханжеское утверждение, будто мы облагодетельствовали весь мир нашими методами насаждения так называемой цивилизации.

Майор задумчиво посмотрел на него.

– А вы уверены, что это лишь ханжеское утверждение?

Шелтон понял, что его довод находится под ударом. Ведь если мы и в самом деле так думаем, разве это ханжество? Но тем не менее он спросил:

– По какому праву мы считаем себя – незначительную часть населения земного шара – образцом для всех народов мира? Если это не ханжество, то чистейшая глупость.

– Но глупость-то, как видно, неплохая, коль скоро благодаря ей мы стали такой нацией, – ответил майор, не вынимая рук из карманов, а лишь движением головы подчеркивая искренность и правильность своих суждений.

Шелтон был ошеломлен. Кругом стоял несмолкаемый гул голосов: до него донеслись слова улыбающегося пророка: «Альтруизм, альтруизм!» – и что-то в его тоне словно говорило: «Надеюсь, я произвожу хорошее впечатление!»

Шелтон посмотрел на точеную голову майора, на его ясные глаза с расходящимися от них еле заметными морщинками, на традиционные усы и позавидовал твердости убеждений, скрытых под