Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но гнев и отвращение проходят, а пресса остается такою же всемогущей. Ты возвращаешься к ней, как к прежней любви. Она — это жизнь, действие, то, что пьянит тебя и торжествует над всем. Расставаясь с ней, нельзя поручиться, что покидаешь ее навсегда, ибо это некая сила, потребность в которой ты всегда ощущаешь с той минуты, как ты измерил ее возможности. Даже если она вывозила тебя в грязи, даже если она была глупа и лжива, — она все равно остается одним из самых надежных, самых действенных средств борьбы, которыми располагает наш век, и тот, кто отважился взяться за стоящие перед этим веком задачи, не только не питает к ней злобы, но, напротив, обращается к ней за оружием всякий раз, когда надо вступать в бой.
Из сборника
«НОВЫЙ ПОХОД»
ДОБРОДЕТЕЛЬ РЕСПУБЛИКИ
© Перевод Е. БИРУКОВА
Республика, душенька моя, думала ли ты когда-нибудь о том, какой необычайной добродетели требуют от тебя, добродетели такой непорочной белизны, что ее может запятнать малейшая пылинка?
Есть женщины, которые пользуются всеобщим уважением, хотя у них на совести два-три порядочных грешка. Если они любезны и хороши собой, им прощают даже серьезные проступки, на многое смотрят сквозь пальцы, — иначе жизнь была бы просто невозможной. Что бы с нами стало, что за люди окружали бы нас, если бы мы требовали от них абсолютной честности?
Но ты, милая моя, должна обладать белизной горностая, чистотой горных снегов, девственной непорочностью лилии, а не то все придут в негодование и будут обращаться с тобой, как с распутной, пропащей девкой, которой даже стыдно поклониться на улице.
За свою долгую жизнь я наблюдал во Франции рождение двух Республик. Одна пришла на смену королевской власти, другая — на смену власти императора. Я был еще совсем юн во время первой революции, но живо помню, с каким восторгом она была встречена, сколько надежд принесла в складках своего платья, явившись в образе прекрасной девушки, опьяненной молодостью и верой в грядущее. Позднее я пережил 4 сентября[10] с его безумной жаждой победы и реванша. И в обоих случаях можно было наблюдать одну и ту же психологию, эволюция приняла тождественную форму.
При короле или императоре оппозиция придерживается одинаковой тактики, прибегает к одинаковому языку. В ассамблеях она представлена строгими, неподкупными мужами, которые гневно клеймят произвол тиранов, распущенность двора, обличают пороки народа, развращенного рабством. О! если бы им стать хозяевами! Они живо очистят авгиевы конюшни, выметут все нечистоты, накопившиеся в стране, оздоровят и оплодотворят почву Франции! А затем последует великолепный расцвет, воцарится свобода, высоко поднимется общественная нравственность, и народ будет жить в первозданной невинности!
На беду, республиканцы завтрашнего дня не только говорят, но и пишут. Они берут на себя те или иные обязательства и в своих писаниях клянутся, что сделают Францию счастливой страной с идеальным общественным строем. Как заманчивы эти программы! Даже чересчур прекрасны: какая-то обетованная земля, — налоги снижены до предела, нищета искоренена, введен организованный труд, терпимость обеспечивает всем душевный мир, равенство приносит всем счастье. Но когда эти люди оказываются у власти, из всех своих прекрасных обещаний они могут выполнить лишь одно: они немедленно декретируют свободу печати, то есть подставляют себя под удары.
В сущности говоря, они остаются на позициях Руссо, считая, что человек по своей природе добр. Освободите человека, разрешите его от социальных уз, верните на лоно девственной природы — и наступит золотой век, восторжествует совершенная добродетель, воцарится безоблачное счастье. Это одно из самых опасных заблуждений, ибо разделявшие эти мысли великие революционеры всегда стремились в яростном порыве поджечь старый мир, чтобы ускорить рождение нового мира на опустошенной, очищенной огнем земле. Всякое правительство, которое наивно верит в доброту человека и в своих действиях руководствуется этой идеей, роковым образом обречено на страдания и гибель, — так было до сих пор.
Посмотрите же, что происходит на следующий день после провозглашения республики. Программы под рукой, и народ требует немедленного их осуществления. Само собой разумеется, все мерзости и пакости человеческие исчезли вместе с рухнувшей королевской или императорской властью. Были обещаны от имени Республики свобода и счастье, справедливый строй и торжество добродетели, поэтому — живо, живо! — готовьте пиршество, пусть примет в нем участие весь народ, изголодавшийся по справедливости, и утолит свою жажду правды!
Увы! Пиршества нет и в помине, напрасно ждут его сидящие за столом, и вот они начинают сердиться, — дело в том, что за один день мир не изменился, по-прежнему кровоточат раны, по-прежнему страдает человечество. Для того чтобы осуществился хоть незначительный прогресс, потребны долгие годы, будущее рождается в муках, на протяжении целого столетия люди, медленно совершенствуясь, лишь на несколько шагов приближаются к истине и справедливости. В душе цивилизованного человека по-прежнему таится зверь, и когда просыпается голод, он выпускает когти. Конечно, можно надеяться, что постепенно люди научатся ценить свободу, что в один прекрасный день разум восторжествует в Республике будущего; но сколько лет, сколько лет придется воспитывать народ, и какое безумие верить в наши дни, что, как только переменят вывеску над государством, придет конец всем социальным бедствиям!
На беду, эти бедствия вовсе не кончаются с провозглашением Республики, наоборот, они как будто усиливаются. Нет больше деспота, который правил железной рукой и заставлял молчать страдающий, угнетенный народ. У него были свои министры, свои трибуналы, свои жандармы, и все они укрощали зверя, надевали на него золоченый намордник, вдалбливали ему в голову, что он побежден и счастлив. Казалось, в стране все обстояло благополучно, всюду царили справедливость и порядок; фасад общественного здания так и сверкал на солнце! Но вот деспот свергнут, рухнули все фальшивые надстройки, и обнажился остов здания, насквозь прогнивший и шаткий. Зверь вырвался на свободу, со всех сторон раздаются отчаянные вопли, плотина прорвана, и хлынул смрадный, полный нечистот поток, забрызгивая грязью солнечные небеса. Благомыслящие историки называют это революционными сатурналиями. На деле — это та же монархия и та же империя, только вывернутая наизнанку.
Добавьте к этому свободу печати, вредоносное действие газет, которые все видят, вмешиваются во все дела, все разглашают. Каждое утро эти листки облетают всю страну, интимная жизнь любого человека обсуждается всеми, шпионаж, доносы, диффамация царят повсюду. Разве можно себе представить, что какой-нибудь король или император потерпел бы такое безобразие, позволил бы, чтобы рассматривали каждую его бородавку? Он живо бы упрятал за решетку этих шантажистов с их скандальными газетами! Но республика не может этого сделать, ибо она обязалась всем даровать свободу. Входите, господа, ее дом прозрачен, словно построен из стекла. Бейте же ее, плюйте ей в лицо, обличая в роковых пороках, — ведь ей, как и всем человеческим существам, неизбежно свойственны физические и моральные дефекты, — она даже не имеет права протестовать, ведь она жаждет лишь истины и справедливости. Ах, эта славная девушка сложила оружие во имя свободы, равенства и братства! Дорого же она расплачивается за свое обещание, — она обещала сделать всех добродетельными и счастливыми, а теперь выбивается из сил, стараясь сдержать свое слово, и видит, что человечество по-прежнему коснеет в пороках и запятнано преступлениями!
Как примечательна в этом отношении дурацкая авантюра с Панамой,[11] от которой уже долгие месяцы страдает наша республиканская Франция; она подтачивает силы страны, как злокачественная язва, и в конце концов может ее погубить!
Я представляю себе французскую добродетель в образе героини из театра Амбигю: она чиста как стеклышко, ни один зритель не позволит себе в ней усомниться. Так создается некий условный тип порядочности, лояльности, гордости — ходячий идеал толпы; добавлю, что такого рода трафарет полезен для повышения общественной нравственности. Но, между нами говоря, следует признать, что в этом грешном мире все пошло бы прахом, если бы проповедовали лишь абстрактную, девственно чистую добродетель и превозносили до небес героинь мелодрамы.
Прежде всего задавали ли вы себе когда-нибудь вопрос, что стало бы с Панамой, если бы эта катастрофа разразилась при каком-нибудь короле или императоре? Да ее живо бы прихлопнули! Смели бы с лица земли! Журналистам заткнули бы рот и мигом спрятали бы концы в воду! Боже мой, да это было бы куда опрятнее и безопаснее для страны, во всяком случае, такая политика была бы гораздо разумнее! Однако Республика не смогла этого сделать, ведь она воплощение свободы и добродетели, эта честная особа не боится на глазах у всех переполаскивать свое грязное белье. Противники толкнули ее на разоблачения, но сами они наверняка замяли бы неблаговидное дело, приключись такая беда с ними, и скоро Республика убедится, что это далеко не невинная игра.
