Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Я представляю себе французскую добродетель в образе героини из театра Амбигю: она чиста как стеклышко, ни один зритель не позволит себе в ней усомниться. Так создается некий условный тип порядочности, лояльности, гордости — ходячий идеал толпы; добавлю, что такого рода трафарет полезен для повышения общественной нравственности. Но, между нами говоря, следует признать, что в этом грешном мире все пошло бы прахом, если бы проповедовали лишь абстрактную, девственно чистую добродетель и превозносили до небес героинь мелодрамы.

Прежде всего задавали ли вы себе когда-нибудь вопрос, что стало бы с Панамой, если бы эта катастрофа разразилась при каком-нибудь короле или императоре? Да ее живо бы прихлопнули! Смели бы с лица земли! Журналистам заткнули бы рот и мигом спрятали бы концы в воду! Боже мой, да это было бы куда опрятнее и безопаснее для страны, во всяком случае, такая политика была бы гораздо разумнее! Однако Республика не смогла этого сделать, ведь она воплощение свободы и добродетели, эта честная особа не боится на глазах у всех переполаскивать свое грязное белье. Противники толкнули ее на разоблачения, но сами они наверняка замяли бы неблаговидное дело, приключись такая беда с ними, и скоро Республика убедится, что это далеко не невинная игра.

Далее, в наши дни только наивные люди думают, что можно честно вести денежные дела. Крупные предприятия, грандиозные работы, на которые выбрасывают миллионы, неизбежно ворошат житейскую грязь, причем разгораются аппетиты и неизменные страсти. Я знаю, что о таких вещах не принято говорить, но все это знают и мирятся с этим. Несомненно, в Суэцкой авантюре[12] было не меньше грязи, чем в Панамской. Там тоже дело не обошлось без взяток, подкупались влиятельные лица и было совершено немало мерзостей и гнусностей. Разница лишь в том, что в данном случае все концы спрятаны в воду и все искупил громкий успех. Да! если бы удалось прорыть Панамский канал, акционеры восторженно приветствовали бы воров-финансистов и продажных депутатов, которых теперь, когда они потерпели крах, втаптывают в грязь! Не преступление, а неудача навлекает на человека позор.

С какими же из ряда вон выходящими преступлениями связана Панамская авантюра? Почему противники Республики так настойчиво раздувают этот скандал? Известно, что был подкуплен один министр, а другие проявили подозрительную сговорчивость; насчитывают до дюжины (допустим, даже две дюжины) депутатов и сенаторов, купленных по сходной цене. И вот закричали на весь мир о неслыханных преступлениях, причем пользуются признаниями темных лиц и сведениями, почерпнутыми из засаленных записных книжек полицейских. Но, великий боже! Ведь подобные низости совершаются при любом правительстве, и только теперь, в дни Республики, этой добродетельной дурочки, мы делаем вид, что ничего такого не знаем, и удивляемся. И раньше все знали о подобных злоупотреблениях, но не кричали об этом, — вот и все. И я даже нахожу, что продажный министр, подкупленные депутаты и сенаторы — мелкие сошки по сравнению со знаменитыми грабителями и продажными вельможами королевского и императорского двора. Каких-то несколько миллионов, жалкие крохи, выброшенные, словно собакам, темные людишки, которые довольствуются чаевыми! Каким это покажется убожеством, если вспомнить о знатных сеньорах, чьи долги скрепя сердце оплачивал государь, о могущественных и высоких особах, которые вмешивались во все аферы и таскали золото из чужих карманов!

И вот опять то же самое — идиотская одиссея Артона,[13] который, видите ли, ничего не знает и ничего не скажет! И опять уже несколько недель, как взбаламучена вся Франция и льются потоки чернил и грязи! И все это лишь затем, чтобы установить, что в среде политиков имеются какие-то жалкие негодяи! Довольно! Довольно! Какая глупость! Когда же явится благодетельный тиран, который упрячет Истину в колодец, пустит газеты под нож и посадит журналистов под замок?

Хотите, я приведу вам еще пример того, какой добродетели требуют от представителей Республики? Какую на редкость постыдную, гнусную кампанию вели некоторое время назад против г-на Феликса Фора!

Подумайте только, президент Республики! Да он должен быть безгрешен! Он должен блистать всеми добродетелями и быть выше всяких подозрений; речь идет не только о нем: его ближайшие предки до четвертого колена должны быть признаны безупречными в нравственном отношении. Правда, случалось, что короли сомнительной репутации были сыновьями более чем легкомысленных королев; иные императоры происходили из прямо-таки аморальных семейств. Об этом свидетельствует история, не говоря уже о скандальных хрониках. Но ведь императоры и короли делают все, что хотят, и, разумеется, не позволяют, чтобы за ними подглядывали в замочную скважину. А вот президент Республики должен жить в пресловутом стеклянном доме, ибо он олицетворяет собой чистейшую добродетель и правду.

Повторяю, это высокий идеал, по которому можно судить о республиканском образе правления. К сожалению, лицемерное требование абсолютной честности — лишь вывеска, прикрывающая политические махинации и разгул низменных страстей. Как холоден и бесчеловечен этот идеал и как нетерпимы блюстители высокой чести к неизбежным человеческим слабостям и житейским невзгодам! А известно ли вам, сколько нежности, доброты и снисходительности иной раз проявляют люди, сознательно или невольно пошедшие на моральный компромисс? О, я знавал абсолютно добродетельных мужей, и это были самые жестокие, самые безжалостные, самые невыносимые люди! Нет, я предпочитаю обыкновенного человека, который много выстрадал, проявил слабость, прошел, как и мы, через сомнения, испытал поражения, — такой человек, уж конечно, проявит к нам сострадание и братское участие.

Но условный идеал остается в силе. Мерка для нас — все тот же театр Амбигю, где молодая героиня стоит на недосягаемой высоте. Уже один президент пал, искупая грехи своего зятя,[14] можно ожидать, что и другой жестоко поплатится за проступки своего тестя. Пусть себе подлинно честные люди пожимают плечами, негодуя на клеветников, — будьте уверены, отравленная стрела осталась в ране и в недалеком будущем яд окажет свое действие. Гнусные газеты, которые живут диффамацией, не отпустят своей жертвы. Они возобновят свои атаки, разожгут у добродушной публики жажду идеальной добродетели, и кончится тем, что человек исчезнет с политического горизонта, оплеванный, испачканный, втоптанный в грязь.

О, когда же придет человек с саблей,[15] которого ждут с таким нетерпением, которого многие каждый вечер вымаливают у господа бога! Уж от него-то не будут требовать таких совершенств! Каков бы он ни был, никто не посмеет совать нос в его личную жизнь и критиковать его родных. Никто не преподнесет нам новость, что у сестры его бабушки был внебрачный ребенок или что кузен его тещи, умирая, оставил неоплаченные векселя. Все будут до смерти рады, что он наконец заткнет рот ругателям-журналистам; и какой же он добьется популярности, если раз навсегда похоронит Панаму, вместе со всеми горами бумаг, со списками и блокнотами маклеров и биржевых зайцев! И Франция обретет счастье. Человек с саблей снова создаст лживый культ абсолютной добродетели, хотя, быть может, и будет отпетым негодяем.

Вот почему Республика, душенька моя, тебе так трудно, просуществовав двадцать пять лет, сохранить свою репутацию солидной зажиточной особы.

Дело в том, что от тебя требуют какой-то неземной добродетели, добродетели, которая так невинна, что допускает над собой публичный контроль, добродетели, у которой нет жандармов, чтобы охранять ее двери, когда она поддается слабостям.

И в один прекрасный день, милая моя, ты от этого погибнешь.

ОДИНОКИЙ

© Перевод Е. БИРУКОВА

Печальный и пленительный Верлен ушел в страну вечного покоя, и вот над его свежей могилой уже создалась целая легенда.

Он, видите ли, был одинок, презирал толпу и прожил свою жизнь в гордых творческих мечтах, не делая себе никаких поблажек и не допуская компромиссов. Он, видите ли, отвергал всякие подношения, презренный металл, развращающий человека, награды, возносящие многих на незаслуженную высоту. Он, видите ли, всегда хотел быть великим лишь в собственных глазах и радостно трудился в некоей пустыне, создавая совершенные произведения, удовлетворявшие его высоким требованиям.

Но это еще не все, — его заключают в таинственную башню из слоновой кости, ключом от которой владеют лишь посвященные. Делают из него какую-то загадочную, неясную фигуру, какого-то окутанного мраком мага, владеющего тайной мира невидимого. Если его творческая личность осталась неразгаданной, то лишь потому, что он не захотел раскрываться людям из вполне понятной гордости; этот божественный художник скрылся за тройной оградой символов. Отсюда его ненависть к буржуа, которые по своей ограниченности не смогли его распознать и из гнусной мести дали ему умереть с голоду. Раз ты не из наших, не забавляешь нас и не забавляешься вместе с нами, раз ты плюешь на деньги, на успех, на дешевую славу, считаешь себя единственным в своем роде, живешь своими мыслями, говоришь на никому не понятном языке, — так и умирай в своем углу, в полной безвестности, в какой ты провел всю жизнь!