Читаем без скачивания Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером доктор Мажио угощал меня обедом у себя дома и вдобавок не поскупился на множество полезных советов, которыми я, по глупости, пренебрег, заподозрив, что ему хочется передать отель кому-то другому. Ведь у него был пай в акционерном обществе, учрежденном моей матерью, хотя подписанный им трансфер я держал у себя.
Он жил ниже по склону Петьонвиля в трехэтажном доме — миниатюрной копии моего отеля, с такими же деревянными резными балконами и башенкой. В саду у него стояла засыхающая пирамидальная сосна, будто с иллюстрации к какому-нибудь викторианскому роману, а единственной современной вещью в комнате, где мы сидели после обеда, был телефон. Казалось, телефонный аппарат попал сюда по недосмотру тех, кто отвечал за эту музейную экспозицию. Тяжелые складки ярко-красных занавесей, шерстяные салфеточки с бомбошками, лежавшие на столиках, фарфоровые статуэтки на каминной доске — среди них две собачки с таким же кротким взглядом, как у самого доктора Мажио, портреты его родителей (цветные фотографии в овальных рамках, наклеенные на сиреневый шелк), шелковый экран перед ненужным здесь камином — все говорило о прошлом веке; все книги в застекленном шкафу (литературу по специальности доктор Мажио держал в приемной) были по-старинному переплетены в телячью кожу. Я разглядывал их, пока доктор ходил «мыть руки», как он деликатно выразился. «Отверженные» в трех томах, «Парижские тайны» без последнего тома, несколько полицейских романов Габорио, «Жизнь Иисуса» Ренана и вдруг, в таком соседстве, «Капитал» Маркса, тоже в кожаном переплете, так что издали его нельзя было отличить от трехтомника «Отверженных» {32}. На лампе, у самого локтя доктора Мажио, розовел стеклянный абажур, и была она — весьма предусмотрительно, ибо даже в те времена ток давали с перебоями, — керосиновая.
— Так вы действительно, — спросил доктор Мажио, — хотите взять отель на себя?
— А почему бы и нет? Я работал в ресторанах, у меня есть кое-какой опыт в этой области. По-моему, в «Трианоне» можно многое усовершенствовать. Моя мать, видимо, не стремилась поставить дело на широкую ногу.
— На широкую ногу? — повторил доктор Мажио. — Вряд ли тут приходится на это рассчитывать.
— В других отелях рассчитывают.
— Хорошие времена могут прийти к концу. Скоро выборы, ждать их недолго…
— Разве такое уж будет иметь значение, кто из них победит?
— Для бедных людей не будет. А для туристов — пожалуй.
Он поставил передо мной блюдечко с узором из цветов: пепельница нарушила бы стиль этой комнаты, где в прежние времена никогда не курили. Он взял блюдечко осторожно, точно это был бесценный фарфор. Он был очень большой и очень черный, но в нем чувствовалась такая мягкость. Нельзя было представить, чтобы он плохо обошелся даже с неодушевленным предметом — скажем, с заупрямившимся стулом. Что могло бы казаться более назойливым человеку его профессии, чем телефон? Но когда он вдруг зазвонил во время нашего разговора, доктор Мажио взял трубку таким мягким движением, точно это была кисть больного.
— Вы, наверно, слышали, — сказал доктор Мажио, — об императоре Кристофе.
— Да, конечно.
— Те времена вполне могут вернуться и принести с собой, пожалуй, еще больше жестокостей и, несомненно, еще больше позора. Упаси нас боже от маленького Кристофа.
— Отпугивать американских туристов? Кто же позволит себе такую роскошь? Вам нужны доллары.
— Когда вы познакомитесь с нами поближе, вам станет ясно, что мы здесь живем не на деньги, мы живем в долг. Никому не придет в голову убивать должника, а такую роскошь, как убить кредитора, всегда можно себе позволить.
— Кого вы опасаетесь?
— Я опасаюсь одного незначительного сельского врача. Сейчас его имя будет для вас пустым звуком. Боюсь только, как бы не настал день, когда оно засияет электрическими лампочками над всем нашим городом. А если такой день настанет, верьте мне, я скроюсь отсюда.
Это было первое несбывшееся пророчество доктора Мажио. Он недооценивал своего упорства или своего мужества. Иначе я не ждал бы его несколько лет спустя около пустого плавательного бассейна, где в полной неподвижности, точно туша в мясной лавке, лежал господин министр.
— А Марсель? — спросил он меня. — Как вы думаете поступить с Марселем?
— Я еще не решил. Завтра поговорю с ним. Вам известно, что отель на треть принадлежит ему?
— Вы забыли: на завещании стоит моя свидетельская подпись.
— Мне кажется, он уступит свой пай. Наличных у меня нет, но, может быть, удастся получить ссуду в банке.
Доктор Мажио положил свои большие розовые ладони на колени, на черное сукно парадных брюк, и наклонился ко мне, точно собираясь поделиться со мной какой-то тайной. Он сказал:
— А я посоветовал бы вам сделать как раз наоборот. Пусть Марсель купит ваши паи. Пойдите ему навстречу, уступите подешевле. Он гаитянин. Он привык довольствоваться малым, он выживет.
Но доктор Мажио и на сей раз оказался ложным пророком. Будущее его страны виделось ему яснее, чем судьбы отдельных людей, населяющих ее.
Я сказал с улыбкой:
— Э-э, нет! Мне «Трианон» пришелся по душе. Вот увидите — я здесь останусь, и я выживу.
Прошло еще два дня, прежде чем у меня состоялся разговор с Марселем, но за это время я успел побеседовать с директором банка. Последние два сезона выдались в Порт-о-Пренсе хорошие. Я изложил свои планы относительно отеля, и директор, европеец, не стал чинить мне препятствия. Единственное, на чем он стоял твердо, — это на сроке возврата ссуды.
— Вы даете мне три года?
— Да.
— Почему?
— Да, знаете ли, за это время у нас должны состояться выборы.
Со дня похорон я Марселя почти не видел. Бармен Жозеф приходил за распоряжениями ко мне, повар и садовник приходили ко мне. Марсель отрекся без борьбы, но, сталкиваясь с ним на лестнице, я замечал, что от него разит ромом, и поэтому у меня в номере был припасен стаканчик к тому дню, когда наш разговор наконец состоится. Он слушал меня без единого слова и принял все мои условия безропотно. Те деньги, что я предложил ему, составляли большую сумму по гаитянским масштабам, и я платил не гурдами, а долларами, хотя мой выкуп равнялся половине номинальной стоимости его паев. Ради вящего психологического эффекта эти деньги были приготовлены у меня сотенными бумажками.
— Проверьте, — сказал я ему, но он сунул их в карман не считая. — А теперь, — сказал я, — если вы поставите свою подпись вот здесь… — И он расписался, не глядя, под чем
