Читаем без скачивания Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин

По лестнице, впереди Марселя, спустился высокий пожилой негр с лицом римлянина, как бы потемневшим от копоти городских поселений, и с волосами, припорошенными седой каменной пылью. Он сказал:

— Мистер Браун?

— Да.

— Я доктор Мажио. Давайте пройдем в бар на минутку.

Мы вошли в бар. Жозеф смешивал очередные порции ромового пунша для Крошки Пьера и его компании. Повар в высоком белом колпаке просунул голову в дверь и спрятался при виде доктора Мажио. Очень миленькая горничная-мулатка прервала свой разговор с Жозефом и ушла на веранду со стопкой белых полотняных скатертей накрывать столики.

Доктор Мажио сказал:

— Вы сын графини?

— Да. — С первой минуты своего появления здесь я, кажется, только и делал, что отвечал на вопросы.

— Ваша матушка, конечно, хочет поскорее увидеться с вами, но я должен сначала поставить вас в известность относительно некоторых фактов. Ей нельзя волноваться. Пожалуйста, возьмите себя в руки. Будьте как можно сдержанней.

Я улыбнулся.

— Наши отношения всегда отличались сдержанностью. А что случилось, доктор?

— У нее был второй crise cardiaque [19]. Удивительно, что она все еще жива. Ваша матушка замечательная женщина.

— Может быть… следует вызвать…

— Вы напрасно тревожитесь, мистер Браун. Сердце — моя специальность. Вы не найдете более квалифицированной помощи ближе, чем в Нью-Йорке. Да и там вряд ли. — Это было не хвастовство, он просто объяснял мне положение, привыкнув к тому, что белые ему не доверяют. — Я учился, — сказал он, — у Шардена в Париже.

— Безнадежно?

— Еще один приступ она вряд ли переживет. До свидания, мистер Браун. Не задерживайтесь там. Как хорошо, что вы смогли приехать. Я боялся, что ей некого будет вызвать.

— Она, собственно, меня не вызывала.

— Может быть, вы не откажетесь как-нибудь пообедать со мной? Я знаю вашу матушку многие годы. И питаю большое уважение… — Он склонил голову, как сделал бы римский император, давая понять, что аудиенция закончена. В этом не чувствовалось ни малейшего высокомерия. Просто он знал себе цену. — До свидания, Марсель. — Марселю поклона не полагалось.

Я заметил, что Крошка Пьер пропустил его без приветствия, без расспросов. Мне стало стыдно при мысли о том, что такому человеку я намекнул на желательность консультации с кем-то другим.

Марсель сказал:

— Будьте любезны подняться наверх, мистер Браун.

Я пошел следом за ним. Стены отеля были увешаны картинами гаитянских художников: тела и формы, схваченные в застылости движений яркими, густыми мазками, — петушиный бой, водуистский обряд, черные тучи над Кенскоффом, банановые деревья буро-зеленого цвета, голубоватые копья сахарного тростника, желтый маис. Марсель распахнул передо мной дверь, и меня сразу ошеломило зрелище волос моей матери, рассыпавшихся по подушке, — волос гаитянского золота, которого не существует в природе. Они двумя волнами струились с подушки на огромную двуспальную кровать.

— Дорогой мой, — сказала она таким тоном, будто я приехал повидаться с ней с другого конца города. — Как хорошо, что ты заглянул ко мне. — Я поцеловал ее в широкий лоб, похожий на побеленную стену, и немножко от этой побелки осталось у меня на губах. Я чувствовал, что Марсель наблюдает за нами. — Ну, как там Англия? — спросила она, точно справляясь о невестке, не пользующейся ее симпатией.

— Я уезжал под дождем.

— Твой отец не переносил климата своей родины, — последовало в ответ на мои слова.

Она могла бы где хотите сойти за женщину лет около пятидесяти и не показалась бы мне тяжелобольной, если б не натянутость кожи около губ, — то, что несколько лет спустя я заметил у коммивояжера фармацевтической фирмы.

— Марсель, подай на что сесть моему сыну. — Он нехотя поставил мне стул, но, сев, я не приблизился к матери — ширина кровати по-прежнему разделяла нас. Это была бесстыдная кровать, сооруженная только для одной надобности, с порожком в золотых завитках, приличествующая больше куртизанке из исторического романа, чем умирающей старой женщине.

Я спросил ее:

— Мама, а граф действительно существует?

Она лукаво улыбнулась мне:

— Его место в далеком прошлом. — И я не совсем понял, счесть ли это эпитафией или чем другим. — Марсель, — сказала она, — дурачок, можешь спокойно оставить нас наедине. Я же тебе говорила. Это мой сын. — И, когда дверь за ним затворилась, добавила самодовольным тоном: — Он ревнив до нелепости.

— Кто он такой?

— Мой помощник по отелю.

— А случайно, не тот самый граф?

— Méchant [20], — последовала машинальная реплика. Этот легкий тон просвещенного восемнадцатого века следовало приписать безусловно влиянию кровати — а может, графа?

— Тогда с чего бы ему ревновать?

— Он, должно быть, не верит, что ты мой сын.

— Другими словами, это ваш любовник? — Интересно, подумал я, что бы сказал мой отец, мне неизвестный, фамилия которого была якобы Браун, о своем преемнике — негре?

— Почему ты улыбаешься, дорогой?

— Вы замечательная женщина, мама.

— Мне чуть-чуть повезло на старости лет.

— Это вы о Марселе?

— О нет! Он славный мальчик, только и всего. Речь идет о «Трианоне». Я впервые в жизни обзавелась недвижимостью. Отель целиком принадлежит мне. Не заложен. Обстановка и та вся оплачена.

— А картины?

— Картины, конечно, выставлены для продажи. Я беру их на комиссию.

— Это вспомоществование графа дало вам возможность…

— Нет, нет! Что ты! Графу я ничем не обязана, кроме титула, и никогда не проверяла по Готскому альманаху, существует ли такой на самом деле. Нет, это было чистое везение. В Порт-о-Пренсе жил некий мосье Дешо. Он очень беспокоился из-за налогов, а я тогда работала у него секретаршей и разрешила ему перевести отель на мое имя. В завещании у меня мосье Дешо, конечно, упоминался в качестве наследника, и, поскольку мне тогда было за шестьдесят, а ему тридцать пять, наше соглашение вполне его устраивало.

— Он доверял вам?

— И правильно делал, дорогой мой. Но его просчет заключался в том, что он гонял спортивный «мерседес» по здешним дорогам. Счастье, что других жертв не было.

— И отель перешел в вашу собственность?

— Мосье Дешо был бы очень доволен, если б мог знать это. Дорогой мой, ты не представляешь себе, как ему была ненавистна его жена. Толстенная негритянка огромного роста, и совершенно необразованная. У нее бы тут все развалилось. После его смерти завещание, конечно, пришлось переделать — твой родитель, если он еще жив, считался бы ближайшим родственником. Да, кстати, отцам из Явления Приснодевы я завещала свои четки и молитвенник. Мне до сих пор неприятно, что я так с ними обошлась, но у меня тогда было туго с деньгами. Твой родитель оказался порядочной свиньей, да покоится душа его с миром.

— Значит, он умер?

— Есть все основания так полагать, доказательств, правда, нет.