Читаем без скачивания Ханс Кристиан Андерсен - Ирина Муравьева

Подвижной и энергичный, с живыми пытливыми глазами и улыбкой, полной юмора, Эрстед вовсе не принадлежал к тем педантичным ученым, которые с головой ушли в свою науку и знать не знают, что делается кругом. Его все интересовало: и природа, и люди, и искусство. Поэтому он охотно разговаривал с любознательным мальчиком, с улыбкой выслушивал его мечты, давал ему книги. Но во многих домах его принимали просто, чтобы позабавиться патетической декламацией с фюнским произношением, неловкими манерами и восторженными речами. Комическое впечатление усиливала растущая худоба, слишком короткие рукава и панталоны, странные, связанные движения, вызванные необходимостью скрыть заплату или лопнувший шов.

Над ним насмехались в гостиных купцов и аристократов.

Когда он попал на прием к принцессе Каролине, то белокурая длиннолицая дочь Фредерика и ее фрейлины целый час веселились, слушая его, и упражнялись в остроумии на его счет, наградив, впрочем, за это мешочком лакомств и десятью далерами.

Смеялись над ним и в театре. Девочки-фигурантки фыркали ему в лицо. Актер Бауэр во время массовой сцены тащил его к рампе, чтобы потешить публику плачевным видом долговязого подростка в потрепанной одежде. Хорист Брандт, пользуясь его беззащитностью, на репетициях совал ему в рот нюхательный табак, подставлял ногу, а в ответ на слабые протесты отвешивал пощечины.

Но хуже всего было, когда он со своей не знающей границ откровенностью выкладывал всюду мечту стать знаменитым поэтом. Даже друзья только плечами пожимали: им это казалось совершенно невероятным. Посторонние же хохотали до упаду: ну и хватил! Да разве так выглядят знаменитые поэты? Нет, у этого Андерсена просто мания величия!

Иногда эти насмешки были такими явными и грубыми, что пробивались даже сквозь броню его наивной доверчивости. В минуты усталости он чувствовал себя страшно одиноким. Никто всерьез не верил, что из него выйдет что-нибудь путное.

И белой ночью на берегу озера, под свежим впечатлением гнева Гульдберга, перебрав всю цепь своих неудач и обид, он был близок к отчаянному решению разом оборвать ее.

Всколыхнется на миг розоватая гладь озера, разойдутся круги — и снова все станет спокойно. Точно и не жил никогда на свете смешной мальчик из Оденсе, вообразивший себя Аладдином… Все его великие планы будут похоронены на скользком темном дне, и люди так и не узнают, сколько он мог дать миру… Ах, до чего же это грустно! Никак нельзя удержаться от слез, когда хорошенько представишь себе такую возможность.

Но пока Ханс Кристиан оплакивал навзрыд безвременную гибель талантливого мечтателя, в его сознании начал рождаться протест. Как! Добровольно уйти из жизни, не доказав своих прав на волшебную лампу? Остаться в памяти людей просто зазнавшимся выскочкой? Нет, это было бы слишком обидно! Ведь он знает, знает наверняка, что способен создать кое-что получше, чем все сделанное до сих пор. Надо только изловчиться и поймать за хвост одну из прекрасных золотых птиц, сотнями летающих в его воображении, то есть найти такие слова, чтобы все увидели перед собой эту птицу как живую — переливчатую, звонкоголосую…

…Утро вступило в свои права. На деревьях радостно защебетали птицы — серенькие, а не золотые, но все же очень симпатичные. Хлопотливые хозяйки с большими корзинами торопились на рынок за рыбой и овощами. Оглушительно заскрипела неподалеку тележка молочника.

Ханс Кристиан почувствовал, что отсидел ногу и отсырел от ночного тумана. Выпить чашку горячего кофе со свежим хлебом и спать… А выспавшись хорошенько, он засядет за новую трагедию. Ее поставят на сцене, он получит за это деньги и потратит их на ученье. Тогда и Гульдберг его простит, и все будет прекрасно!

Дела шли полным ходом. Новую трагедию «Альфсоль», которую он читал вслух всем и каждому, многие признавали несомненно талантливой. Старая фру Юргенсен даже прослезилась, а ее приятель пастор написал рекомендательное письмо, с которым трагедия была отправлена в театр.

Стремясь расширить круг своих ценителей, Ханс Кристиан отправился к известному переводчику Шекспира Вульфу. Петер Вульф, бравый моряк и страстный любитель литературы, как раз собирался усесться за завтрак, когда молодой поэт с объемистой рукописью явился к нему. В надежде отсрочить чтение проголодавшийся хозяин предложил гостю разделить с ним компанию.

— Нет, нет, я спешу, — решительно отказался Ханс Кристиан. — Я пришел к вам потому, что вы любите Шекспира, я тоже перед ним преклоняюсь. И я хочу прочесть вам свою трагедию «Альфсоль».

— Ладно, читайте! — согласился Вульф. Чтение шло галопом: у Ханса Кристиана на этот день было намечено еще много дел. Кончив, он откланялся. На предложение Вульфа заходить еще он ответил, что сделает это с радостью, но не раньше, чем напишет новую трагедию.

— Но ведь это, наверное, будет не скоро? — удивился Вульф.

— Почему же? — удивился Ханс Кристиан в свою очередь. — Если я сейчас возьмусь за нее, она будет готова недели через две… А пока прощайте! — И, отвесив глубокий театральный поклон, он скрылся, оставив морского волка добродушно посмеиваться и покачивать головой за остывшим завтраком.

Множество хлопот было у Ханса Кристиана с задуманным им изданием сборника своих произведений. Название будет скромное — «Юношеские опыты». Туда войдут и «Разбойники в Виссенберге» и, разумеется, «Альфсоль». Во вступлении будет стихами изложена полная драматизма жизнь молодого автора. Туда же он включит свой первый рассказ — «Призрак на могиле Пальнатоке». Можно, конечно, легко понять, что вещь навеяна Вальтером Скоттом, но, право же, в ней есть кое-что свое. Вечерние рассказы о призраке Палле-охотника в крестьянском доме — он их не раз слышал в детстве, когда бегал за молоком в соседнюю деревеньку, а описывая сумасшедшую старую Стину, он видел перед собой своего деда…

В рассказе выяснялось, что бледное лицо, появляющееся вечерами за темным окном и пугавшее жителей деревни, принадлежало вовсе не призраку, а старой Стине. И вообще все чудеса имели естественное объяснение. Разве разумный человек поверит, что ночами на холме Палле действительно плачет его призрачная возлюбленная, а сам Палле сбрасывает камни на головы запоздавшим прохожим? В этом отношении Ханс Кристиан полностью встал на точку зрения, близкую взглядам его отца. Но разница была в том, что сапожник начисто отрицал суеверия и фантастические легенды, не интересуясь их поэтической стороной. А живое воображение его сына эта поэтичность неотразимо привлекала и после того, как ему стали чужды суеверные страхи матери.