Читаем без скачивания Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы - Редьярд Киплинг

— Полторы анны. Откуда я знаю, что ты не убежишь, когда я напишу письмо?

— Я не могу уйти дальше этого дерева. Еще надо не забыть и марку.

— Я не беру лишнего за марку. Еще раз спрашиваю, кто ты, странный белый мальчик?

— Это будет сказано в письме к Махбубу Али, торговцу лошадьми в Кашмирском караван-сарае в Лагоре. Он мой друг.

— Чудо за чудом! — пробормотал писец, опуская в чернила кусочек тростника. — Писать по-индусски?

— Конечно. Ну так, Махбубу Али. Начинай: «Я доехал со стариком до Умбаллы по железной дороге. В Умбалле я отнес куда надо известие о родословной гнедой кобылы…» — После виденного им в саду он не хотел писать о белых жеребцах.

— Не торопись. Какое дело тебе до гнедой кобылы? Это Махбуб Али, известный барышник?

— Кто же другой? Я служил у него. Возьми побольше чернил. Дальше: «Что было приказано, я сделал. Затем мы пошли пешком в Бенарес, но на третий день встретили один полк…» — Написано?

— Да, — пробормотал писец, весь превратившись во внимание.

— «…Я пошел в их лагерь и был пойман, и благодаря талисману на моей шее, который ты знаешь, было установлено, что я сын одного из служивших в полку. Согласно предсказанию о Красном Быке, бывшему, как ты знаешь, предметом общих толков на базаре…»

Ким остановился, чтобы дать этой стреле поглубже вонзиться в сердце писца, прочистил горло и продолжал: «Один священник одел меня и дал мне новое имя… Но другой был дурак. Одежда очень жестка, но я — сахиб, и сердце мое так же жестко. Меня посылают в школу и бьют. Мне не нравится здесь ни воздух, ни вода. Так приди и помоги мне, Махбуб Али, или пришли мне денег, потому что у меня не хватает даже, чтобы заплатить тому, кто это пишет…»

— Тому, кто пишет… Я сам виноват, что дал себя обмануть. Ты так же умен, как Гусайн Букс, который подделал почтовые марки в Нуклао. Но какой рассказ! Какой рассказ! Есть в нем хоть доля правды?

— Невыгодно рассказывать небылицы Махбубу Али. Лучше помочь его друзьям, одолжив марку. Когда придут деньги, я заплачу.

Писец ворча выразил сомнение. Однако вынул из стола марку, запечатал письмо, подал его Киму и ушел. Имя Махбуба Али было могущественно.

— Таким образом можно попасть в милость к богам! — крикнул вслед ему Ким.

— Заплати мне вдвое, когда придут деньги! — крикнул писец через плечо.

— О чем ты болтал с этим негром?[11] — спросил мальчик-барабанщик, когда Ким вернулся на веранду. — Я наблюдал за тобой.

— Я просто разговаривал с ним.

— Ты говоришь так же хорошо по-здешнему, как негр. Не правда ли?

— Не-ет! Не-ет! Я говорю немного. Что мы теперь будем делать?

— Через полминуты затрубят к обеду. Боже! Как бы мне хотелось пойти на фронт с полком! Ужасно только и делать, что учиться. Ты ненавидишь ученье?

— О да!

— Я убежал бы, если бы знал, куда идти, но, как говорится, в этой цветущей Индии всякий человек не что иное, как отпущенный преступник. Нельзя дезертировать без того, чтобы не вернули. Мне это страшно надоело.

— Ты был в Бе… Англии?

— Я только в прошлый набор приехал сюда с матерью. Еще бы я не был в Англии! Что ты за невежественный мальчишка! Ты, верно, воспитывался в какой-нибудь берлоге?

— О да. Расскажи мне что-нибудь про Англию. Мой отец приехал оттуда.

Хотя Ким и не выказал этого, но он, конечно, не верил ни одному слову из рассказа мальчика о Ливерпуле, который составлял для него всю Англию. Так прошло томительное время до обеда, самого неаппетитного угощения, поданного мальчикам и инвалидам в уголке одной из комнат в казарме. Ким впал бы в полное отчаяние, если бы не успел написать Махбубу Али. Он привык к равнодушию туземной толпы, но это полное уединение среди белых людей угнетало его. Он обрадовался, когда после полудня за ним пришел высокий солдат, чтобы отвести его в другой флигель на другом пыльном плацу, к отцу Виктору. Патер читал английское письмо, написанное красными чернилами. Он взглянул на Кима с еще большим любопытством, чем раньше.

— Ну, как тебе нравится здесь пока, сын мой? — спросил он. — Не очень, а? Должно быть, тяжело, очень тяжело для дикого зверька. Выслушай меня. Я получил удивительное письмо от твоего друга.

— Где он? Здоров ли? О, если он знает, куда писать мне письма, то все хорошо.

— Так ты любишь его?

— Конечно, люблю. Он любит меня.

— Судя по тому, что он прислал письмо, кажется, что так. Он не умеет писать по-английски?

— О нет. Я не знаю, конечно, но, вероятно, он нашел какого-нибудь писца, который может очень хорошо писать по-английски, и тот написал. Надеюсь, вы понимаете?

— Теперь все понятно. Ты знаешь что-нибудь о его денежных делах? — На лице Кима выразилось полное незнание.

— Как я могу сказать?

— Вот это я и спрашиваю. Ну, слушай, может быть, ты поймешь что-нибудь. Первую часть мы пропустим. Написано оно по дороге в Джагадхир.

«Сидя у дороги в глубоком раздумье, надеюсь получить одобрение вашей чести за шаг, который рекомендую исполнить вашей чести ради Всемогущего Бога. Воспитание — величайшее благо, если оно самое лучшее. Иначе никакой пользы…» Право, старик попал в самую точку. «Если ваша честь снизойдет дать моему мальчику лучшее образование в Ксаверии (вероятно, это св. Ксаверии in Partibus) на условиях нашего разговора в вашей палатке 15-го текущего месяца (какой деловой тон!), то Всемогущий Бог да благословит ваше потомство в третьем и четвертом колене. (Теперь слушай!) Смиренный слуга вашей чести будет доставлять для соответствующего вознаграждения по триста рупий в год за дорогое образование в св. Ксаверии в Лукнове и доставит в скором времени, чтобы переслать деньги в любую часть Индии, куда адресует ваша честь. Этот слуга вашей чести не имеет в настоящее время места, куда преклонить макушку своей головы, но едет в Бенарес по железной дороге из-за преследования старой женщины, говорящей так много, и не желая жить в Сахаруппоре на положении приближенного». Что это значит?

— Я думаю, что она просила его быть ее пуро — жрецом в Сахаруппоре. Он не согласился из-за своей реки. Вот что он говорит.

— Так тебе понятно все? А меня совсем сбивает с толку. «Итак, еду в Бенарес, где найду адрес и перешлю рупии за мальчика, который для меня зеница ока, и, ради Всемогущего Бога, дайте ему образование, а ваш проситель будет считать себя обязанным всегда усиленно молиться за вас. Написано Собрао Сатаи, не попавшим в Аллахабадский университет, за достопочтенного тешу, ламу из Суч-Дзэн, ищущего Реку. Адрес — храм джайнов в Бенаресе.

P. S. Пожалуйста, заметьте, — мальчик зеница ока, а рупии и будут высылаться по триста в год. Ради Всемогущего Бога».

— Что это? Безумный бред или деловое предложение? Я спрашиваю тебя, потому что ничего не могу понять.

— Он говорит, что даст мне триста рупий в год, значит, даст.

— О, вот как ты смотришь на это?

— Конечно. Раз он говорит.

Патер свистнул. Потом он обратился к Киму как к равному: — Я не верю этому. Но посмотрим. Сегодня ты должен был ехать в сиротский приют для детей военных в Санаваре. Там полк продержал бы тебя до тех пор, пока ты мог бы вступить в его ряды. Тебя воспитали бы как члена англиканской церкви. Беннет устроил это. С другой стороны, если ты поступишь в школу св. Ксаверия, ты получишь лучшее образование и истинную религию. Видишь, какова дилемма?

Ким ничего не видел, кроме образа ламы, отправлявшегося по железной дороге на юг без кого бы то ни было, кто мог просить за него милостыню.

— Я, как и каждый другой, могу повременить. Если твой друг вышлет деньги из Бенареса… — Силы тьмы! Откуда уличному нищему набрать триста рупий! — Ты отправишься в Лукнов, и я заплачу за твой проезд, потому что не могу тронуть собранных по подписке денег, раз я намереваюсь сделать из тебя католика. Если он не пришлет, ты отправишься в приют для детей военных за счет полка. Я дам ему три дня сроку, хотя совершенно не верю этому. Даже если потом он не будет вносить денег… Но этого я представить себе не могу. Мы можем делать сразу только один шаг, слава Богу. Беннета послали на фронт, а меня оставили здесь. Не может же он ожидать всего!

— О да, — неопределенно сказал Ким.

Патер нагнулся к нему.

— Я отдал бы месячное жалованье, чтобы узнать, что происходит в твоей круглой головке.

— Ничего там нет, — сказал Ким и почесал голову. Он размышлял, пришлет ли ему Махбуб Али целую рупию. Тогда он может заплатить писцу и писать письма ламе в Бенарес. Может быть, Махбуб Али навестит его, когда приедет на юг с лошадьми. Ведь он, наверно, должен знать, что письмо, переданное Кимом офицеру в Умбалле, вызвало большую войну, о которой так громко говорили за столом взрослые и мальчики! Но если Махбуб Али не знал этого, то не следовало говорить ему. Махбуб Али был жесток с мальчиками, которые знали — или думали, что знают — слишком много.