Читаем без скачивания Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Словно в странном сне, который повторяется из ночи в ночь, я снова вел Стения из Ферм на встречу с Цицероном. Он представил своих спутников: Гераклия из Сиракуз и Эпикрата из Бидиса. Оба, уже пожилые, носили, как и Стений, темные траурные одеяния и давно не стригли волос на голове и бороды.

— А теперь послушай меня, Стений, — жестко проговорил Цицерон, пожав руку каждому из этой мрачной троицы. — Пора положить этому конец.

Однако Стений находился в странных, далеких чертогах собственных дум, куда редко проникают посторонние звуки.

— Я безмерно благодарен тебе, сенатор. Теперь, когда мне удалось получить из Сиракуз судебные записи, — он вытащил из своей кожаной сумки свиток и вручил его Цицерону, — ты можешь сам увидеть, что́ сделало это чудовище. Вот то, что написано до вердикта трибунов. А вот, — он протянул Цицерону второй свиток, — то, что написано после него.

С тяжелым вздохом Цицерон поднес оба папируса к глазам и стал читать.

— Ну и что тут занятного? Это официальная запись твоего судебного разбирательства. Вижу, в ней указано, что ты присутствовал на слушаниях. Но мы-то знаем, что это чушь. А здесь… — Цицерон не договорил и стал вчитываться внимательнее. — Здесь написано, что тебя на суде не было. — Он поднял глаза, и его затуманенный взгляд стал проясняться. — Значит, Веррес подделывает запись собственного суда, а затем подделывает и эту подделку!

— Именно! — вскричал Стений. — Когда он узнал, что ты привел меня к трибунам и, следовательно, всему Риму стало понятно, что я вряд ли мог присутствовать на суде в первый день декабря, ему пришлось уничтожить свидетельство собственной лжи. Но, к счастью, первую запись уже послали мне.

— Ну и ну! — хмыкнул Цицерон, продолжая изучать документы. — Возможно, он встревожился сильнее, чем мы полагали. И еще тут говорится, что в суде у тебя был защитник, некто Гай Клавдий, сын Гая Клавдия из Палатинской трибы. Ты счастливчик — сумел обзавестись собственным защитником из Рима. Кто он такой?

— Управляющий у Верреса.

Цицерон несколько секунд молча смотрел на Стения, а потом спросил:

— Ну что там еще, в этой твоей сумке?

И тут началось. Стений принялся вытаскивать из сумки бесконечные свитки, и вскоре они уже устилали пол комнаты. Здесь были письма, копии судебных записей, пересказы слухов и домыслов — итог кропотливой работы трех отчаявшихся людей на протяжении семи месяцев. Выяснилось, что Эпикрат и Гераклий также были изгнаны Верресом из своих домов, один из которых стоил шестьдесят тысяч, а второй — тридцать. Веррес приказал своим подчиненным выдвинуть против каждого из них лживые обвинения, по которым вынесли неправедные приговоры. Того и другого обобрали примерно в то же время, что и Стения. Оба являлись видными гражданами своих общин. Обоим пришлось бежать с острова без гроша в кармане и искать убежища в Риме. Услышав о том, что Стений предстал перед трибунами, они отыскали его и предложили действовать сообща.

«По отдельности каждый из них был бы слаб, — говорил Цицерон много лет спустя, — но, объединившись, они стали силой. У каждого были связи, и возникла целая сеть, накрывшая весь остров: Фермы — на севере, Бидис — на юге, Сиракузы — на востоке. Все трое — дальновидные и проницательные, хорошо образованные, с большим опытом. Поэтому земляки с готовностью рассказывали им о своих страданиях, делились тем, что никогда не открыли бы заезжему сенатору из Рима».

Рассвело, и я задул лампы. Цицерон продолжал изучать свитки. Он выглядел спокойным, но я ощущал, как в нем нарастает возбуждение. Здесь были данные под присягой показания Диона из Гелесы: Веррес сначала потребовал взятку в десять тысяч сестерциев, чтобы признать его невиновным, а потом отобрал всех его лошадей, ковры, золотую и серебряную посуду. Были письменные свидетельства жрецов, чьи храмы разграбили. Из храма Эскулапа в Агригенте украли бронзовую статую Аполлона, подаренную полтораста лет назад Публием Сципионом, на бедре которой мелкими серебряными буквами было написано имя Мирона. Из святилищ в городах Катина и Энна похитили статуи Цереры. Древний храм Юноны на острове Мелита также подвергся разграблению. Были показания жителей Агирия и Гербиты, которых грозили запороть до смерти, если они откажутся платить отступные подручным Верреса. Была исповедь несчастного Сопатра из Тиндариды, которого ликторы Верреса схватили зимой и, раздев донага, на глазах всех жителей города привязали с разведенными руками и ногами к статуе Меркурия, стоявшей в местном гимнасии. Это прекратилось лишь тогда, когда горожане пообещали отдать изваяние Верресу. Таких историй были десятки.

— Нет, — бормотал Цицерон, читая все это, — Веррес правит не провинцией. Он правит настоящим преступным государством.

С согласия трех сицилийцев я спрятал свитки в окованный железом сундук и запер его на замок.

— Очень важно, друзья мои, — сказал им Цицерон, — чтобы до поры до времени наружу не просочилось ни слова. Продолжайте собирать свидетельства и показания, но делайте это скрытно. Веррес многократно прибегал к устрашению, не брезговал и насилием, и можете быть уверены: чтобы защитить себя, он использует все это снова. Мы должны застать мерзавца врасплох.

— Значит ли это, что ты поможешь нам? — дрожащим от волнения голосом осведомился Стений.

Цицерон посмотрел на него, но ничего не ответил.

В тот же день, но несколько позже, вернувшись домой с очередного судебного заседания, сенатор уладил ссору с женой. Он отправил юного Сосифея на цветочный рынок, приказав ему купить роскошный букет, а затем вручил его маленькой Туллии, торжественно велев ей отнести цветы матери и сказать, что это дар от «неотесанного провинциального поклонника». «Запомнила? — переспросил он дочку. — От неотесанного провинциального поклонника!»

Девочка с важным видом скрылась в комнате Теренции. Думаю, прием Цицерона сработал: вечером по настоянию хозяина дома кушетки перенесли на крышу и вся семья ужинала под звездным небом, а в середине стола, на почетном месте, стояла ваза с теми самыми цветами.

Я знаю об этом, поскольку под конец трапезы Цицерон неожиданно послал за мной. Ночь была настолько безветренной, что пламя свечей не колебалось. Со стола доносился сладкий запах цветов, а снизу, из долины — звуки ночного Рима: едва уловимая музыка, обрывки голосов, крики ночного сторожа с Аргилета, далекий лай собак, спущенных с цепи возле Капитолийского храма. Луций и Квинт смеялись какой-то шутке Цицерона, и даже Теренция, не удержавшись от смеха, кинула в мужа салфетку и велела ему прекратить это. Помпонии за столом, к счастью, не было: она отправилась в Афины навестить брата.

— А, — проговорил Цицерон, увидев меня, — вот и Тирон, самый одаренный государственный муж