Читаем без скачивания Море изобилия. Тетралогия - Юкио Мисима

Кацуми уже разжег огонь. Юноша не старался спрятать левую щеку, и, украдкой кинув взгляд, Хонда был даже разочарован — там не было раны такой, какой он себе представлял. Всего лишь легкая царапина, которая даже не бросалась в глаза.

— Присядьте, пожалуйста, — Кацуми предложил стул как хозяин.

— Доброе утро, — повторил Хонда и опустился на стул.

— Я думаю, что нам с вами нужно поговорить вдвоем. Я для этого и встал так рано, — покровительственно произнес Кацуми.

— Ну… так как все прошло?

— Прекрасно.

— В каком смысле прекрасно?

— Как я и предполагал, — молодой человек многозначительно улыбнулся. — Она выглядит ребенком, но вовсе не ребенок.

— Так ты был у нее первым?

— Я ее первый мужчина… Теперь она меня возненавидит.

Говорить дальше на эту тему представлялось нелепым, поэтому Хонда прервал Кацуми:

— Послушай, ты не заметил? У этой девушки на теле должны быть особые приметы. На левой стороне груди, скорее даже на боку, три родинки — они расположены в ряд, прямо как искусственные. Не видел?

На безмятежном юношеском лице мелькнуло секундное смятение. Пути отступления, чтобы не раскрылась ложь, вопрос чести, решение принести в жертву главной лжи маленькую… Это было занимательное зрелище — наблюдать за тем, как в мыслях собеседника мгновенно проносятся разные варианты. Вдруг Кацуми откинулся на спинку стула и охрипшим голосом выдал:

— Провал! Ну, и вы тоже хороши! И как это я не сообразил. Это в первый раз… надули меня с этим английским… Вы ведь уже как следует изучили тело этой малышки?!

На этот раз многозначительно улыбнулся Хонда:

— …Потому и спрашиваю. Так видел?

У юноши перехватило дыхание. На этот раз ему нужно было доказать свои фантазии.

— Конечно, видел. Чуть влажные от пота три родинки дрожат в слабом свете, а вокруг кожа… незабываемая, таинственная прелесть…

Потом Хонда отправился на кухню, приготовил континентальный завтрак — кофе и круассаны. Кацуми помогал — по его виду трудно было представить, что он может делать все так ловко. Словно выполняя важный долг, расставил тарелки, спросил, где лежат, и приготовил чайные ложки. Хонда впервые почувствовал что-то вроде сострадания и симпатии к этому юноше.

Они заспорили, кто же понесет завтрак в комнату Йинг Тьян. Хонда сдержал Кацуми, объявив, что это привилегия хозяина. Поставил посуду на поднос и поднялся на второй этаж.

Постучал в комнату, где ночевала Йинг Тьян. Никто не отозвался. Хонда поставил поднос на пол, достал запасной ключ и отпер дверь. Створка поддалась тяжело: она была чем-то подперта.

Хонда оглядел залитую утренним солнцем комнату. Йинг Тьян не было.

37

Госпожа Цубакихара в последнее время часто встречалась с Иманиси.

Она была не от мира сего. Без определенных взглядов на мужчин. По виду она не могла бы сказать, к какому типу принадлежит тот или иной мужчина, другими словами, не разделяла их даже на такие типы, как свинья, волк или овощ. И такая женщина пыталась слагать стихи.

Если сознание собственной необходимости есть признак гордой любви, то никто лучше госпожи Цубакихара, которая абсолютно не замечала своей необходимости, не мог бы утешить самолюбие Иманиси. Она полюбила этого сорокалетнего мужчину «как сына».

Иманиси совсем не отвечал представлениям о молодом, цветущем, вальяжном мужчине. Он страдал несварением желудка, постоянно простужался, имел бледную дряблую кожу, на высокой фигуре нигде не играли мышцы, его тело напоминало длинный, болтающийся пояс — его даже покачивало при ходьбе. Одним словом, он был типичный интеллектуал.

Любить такого человека, должно быть, очень тяжело, но госпожа Цубакихара полюбила его с такой же легкостью, с какой она слагала плохие стихи. Было очевидно, что она бездарна. Простодушие, с каким она говорила, что любит слушать критику, позволяло ей с радостью выслушивать бесконечные замечания Иманиси в свой адрес по любому поводу. Она считала, что признавать любую критику — это кратчайший способ достичь совершенства.

На самом деле прямо-таки студенческая привычка госпожи Цубакихара вести в спальне серьезные разговоры о литературе и поэзии ничуть не надоедали Иманиси, он тоже для декларирования своих идей выбирал подобные ситуации и в этом смысле ничуть не уступал ей. Странное смешение откровенного цинизма и незрелости было причиной выражения болезненной молодости, вспыхивавшего на лице Иманиси. Госпожа Цубакихара верила в то, что Иманиси с удовольствием говорит вещи, которые ранят людей, потому что сам необычайно чист.

Они всегда использовали для своих свиданий недавно построенную аккуратную японскую гостиницу в районе Сибуи. Все номера в гостинице были изолированы друг от друга, протекавшая там речка пересекала отдаленный внутренний дворик и делала комнаты еще более уединенными. Все было новое, чистое, и вход не бросался в глаза.

Шестнадцатого июня около шести вечера, когда они направлялись туда, у станции Сибуя дорогу такси преградила толпа, и таксист отказался ехать дальше. Пешком до гостиницы было минут пять, поэтому Иманиси и госпожа Цубакихара вышли из машины.

Толпа пела «Интернационал». Видны были лозунги «Долой закон о подрывной деятельности», с моста над рекой Тамагавой свисал кусок материи, на котором было крупно написано «Америкашки — вон!». Люди, толпившиеся на площади, были возбуждены, на лицах оживление, готовность в любую минуту устроить погром.

Госпожа Цубакихара трусливо пряталась за спину Иманиси. Иманиси чувствовал, что от страха и волнения ноги невольно несут его к толпе. Свет фонарей, беспорядочно ложившийся под ноги двигавшихся по площади людей, шарканье подошв, напомнившее звуки внезапного ливня, выкрики, разорвавшие хор поющих голосов, нестройные аплодисменты — над толпой вставала ночь смуты. Это напоминало Иманиси, который часто болел, лихорадку, возникавшую при резком повышении температуры. Обычно в теле появлялось ощущение, будто с него, как с зайца, содрали шкурку и обнажившаяся красная плоть открыта миру.

— Полиция, полиция, — понеслись голоса, и строй собравшихся смешался. Хор, поющий «Интернационал», бывший до этого единой волной, рассыпался и вновь собирался в разных местах, как лужи после ливня. Громкие вопли разбрасывали эти лужи, поющая толпа теперь напоминала толпу в час пик. Белые полицейские грузовики ринулись вперед и остановились у памятника преданной собачке Хатико, из грузовиков саранчой в темно-синих шлемах посыпались полицейские из резервных отрядов.

Иманиси, задыхаясь, сжимая в своей руке руку госпожи Цубакихара, бежал, увлекаемый толпой. Когда они добрались до торговой улицы на противоположном берегу реки и смогли передохнуть, Иманиси был просто потрясен своими неожиданно открывшимися способностями к бегу. Это он-то был в состоянии мчаться. И сразу участилось сердцебиение, заныло в груди.

Страх же госпожи Цубакихара, как и ее печаль, имел определенные формы. Прижав к груди сумочку, она с отсутствующим видом держалась