Читаем без скачивания Сияние - Ёран Тунстрём
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец потер переносицу:
— Напрасно я завел этот разговор.
— Обычно людей просят выставить свою кандидатуру.
— Стало быть, как я понимаю, собственная инициатива не в чести. И все же я известен благодаря моим стихам и пользуюсь у народа успехом, и думается, весь лирически настроенный исландский электорат на моей стороне, а он не так уж малочислен. Я тут прикинул, что, наверно, было бы полезно завершать мои чтения краткими дополнительными напутствиями.
— Не припомню, чтобы хоть раз слышал твое мнение по какому-либо вопросу.
— Я не хотел связывать себя по рукам и ногам. Вдобавок рядовому человеку, по-моему, вовсе не обязательно иметь мнение обо всем.
— Ты, стало быть, рядовой человек?
— Ну, понятно, не как кандидат в президенты. А как кандидат я, пожалуй, и вовсе выше политики.
— Значит, ты вроде как сам и есть напутствие?
— Да.
— Но в таком случае: какой у тебя имидж?
— Не знаю пока, над этим надо поработать, ведь «я» — это всего лишь времянка, хоть Пьетюру, вероятно, не по душе слышать такое. Однако мне думается, я способен на многое, дайте только выступить с настоящей речью. Тогда я выберу те позиции, которые больше всего под стать Исландии, по той простой причине, что организация «я» податливее, чем столбовые исландские проблемы. Мы имеем биологическую организацию, набор психических функций, но они не способны выразить личность, структурно единое «я». — Отец вздохнул. — Очень любопытно будет посмотреть, какой у меня получится профиль. И как быть с интервью — сказать, что я читаю Достоевского или же Микки Спиллейна? Предпочитаю покер герменевтике, ненавижу шпинат и люблю кока-колу? Что обепечит Исландии максимум плюсов? То, что я предаюсь по ночам поэзии или соблазняю юных дам?
— На последний из так называемых вопросов Исландия уже имеет ответ.
Теперь на очереди снова был министр финансов.
— Кажется, у меня тут кое-что есть.
И он выложил свои буквы, которым суждено повести меня дальше по жизненному пути, — эти семь букв, они словно бы много лет меня поджидали. Мне было двадцать два года, я учился в университете, но так и не забыл, что однажды июльским вечером с необычайно мягким ветерком некто подрезал крылья моим мечтам о грядущем.
В общей сложности букв было девять: М, О, Р, О, 3, а также И, Л, К и на выдохе заключительное А. МОРОЗИЛКА.
Министр финансов получил двадцать восемь буквенных очков плюс 28х3=84, что в сумме дало сто двенадцать, да еще пятьдесят очков за все буквы, то есть в совокупности сто шестьдесят два очка, а передо мною от этого вскоре откроется жизненная стезя, профессия.
Итак, мы — сами о том не подозревая — пережили историческую минуту: министр финансов поднялся из-за «Эрудита» и еще раз воскликнул: «Кажется, у меня кое-что есть!»
Он долго стоял к нам спиной, что само по себе никакого удивления не вызывало, и глядел в соседский сад, где малыш Имир катался на трехколесном велосипеде. Наконец он обернулся и обвел всех нас ледяным взглядом.
— Мы должны сделать ставку — и крупную! — на МОРОЗИЛКИ, на свежезамороженные продукты.
В результате уже спустя три месяца я находился в фирменном магазине Феликса Потена на парижской улице Бретань — стоял, запустив руку в холодильный прилавок. Этот ноябрьский день выдался по-особенному холодным, а я был официальным исландским маркетологом-аналитиком (с правом шпионить насчет всего, что касалось свежезамороженных морепродуктов во французской кухне) и владельцем маленькой квартирки на улице Шарло, неподалеку от площади Республики.
V
~~~
Париж — место, где я чувствовал влюбленность, но не находил для нее объекта. Я не писал, потому что среди манящей зелени, в аромате лип, в кафе видел руку отца, воздетую жестом одиночества и заброшенности, чувствовал холодный ветер, гулявший в хилой смородине нашего садика, когда он вернулся в лечебницу, слышал его надтреснутый голос: «Без тебя не будет ничего». Улица Риволи, бульвар Сен-Жермен, Буль-Миш, улица Бонапарт — я ходил по ним, я был там и все же не был. Н-да, где же мы есть?
~~~
Парижане обожают ходить по ресторанам, и потому в столице и ближайших окрестностях насчитывается ни много ни мало тысяч двенадцать заведений такого рода. Если каждое из них в среднем подает ежедневно тридцать заказов, триста дней в году, а каждый заказ включает двести граммов мяса или рыбы, это равнозначно потреблению порядка двадцати одной тысячи тонн протеинов в год. Путем непосредственных практических изысканий я установил, что свежезамороженную рыбу и продукты из ракообразных используют две категории французских ресторанов — специализированные рыбные и очень-очень дорогие. Далее, я обнаружил, что есть группа ресторанов, где потребление морепродуктов намного превышает средний уровень, и это рестораны китайские — в противоположность итальянским или арабским, ориентированным прежде всего на мясные блюда. Кроме того, в моем «Аналитическом обзоре рынка и конкуренции в сфере потребления карповых рыб и ракообразных в Средиземноморье» я отметил, что все сведения насчет морских афродизиаков очень сильно занижены. Особенно велик рынок сбыта так называемой «любовной» рыбы в Японии и, как ни странно, в Иране, где едят самцов мойвы. Третья важнейшая потребительская группа — это увеселительные парки, там я выяснил, что дельфины никогда не едят самок мойвы.
Многое из того, о чем я докладывал, наши исландские политики определенно воспринимали как самоочевидность, которая не имеет касательства к важнейшему моему открытию, обозначенному в отчетах «группа Бланшо», — как выяснилось, едва ли не крупнейшим потребителем свежезамороженной рыбы были многочисленные, хоть и неорганизованные, кошатницы.
Неплохо бы поставить в Рейкьявике памятник этакой кошатнице — в спущенных чулках, в стоптанных ботинках, в жилетке, подобранной в мусорном контейнере. И конечно, в шляпе, смешной дурацкой шляпе, якобы доставшейся от кого-то из давних любовников.
С мадам Натали Бланшо я как-то раз столкнулся возле мусорного бака, собираясь выкинуть один из бесчисленных пакетов то ли с норвежской сайдой, то ли с испанским бакалао, чью упаковку предварительно внимательнейшим образом изучил под лупой. Мадам рванула пакет к себе, а меня «осенило». Пять месяцев я провел среди холодильных прилавков и ресторанов, занимаясь маркетингом, и в этот миг в моем усталом мозгу сверкнула молния.
Согласно моей предпринимательской библии — книге Джона Блэра «Сотрудник», — мы живем в той системе мира, какая у нас есть: если верим в механическую вселенную, то и живем механически. Если же осознаем, что мы — часть открытой Вселенной и беспрестанно, по отдельности и сообща, создаем свою реальность, то и жизнь наша носит более творческий характер. А если — опять-таки согласно Джону Блэру — мы считаем себя обособленными развалинами средь моря равнодушия, то жизнь у нас совершенно не такая, как в том случае, когда мы ощущаем Вселенную как неразрывную цельность.
Неделями, месяцами я — в Париже — старался пробудить свою предпринимательскую энергию, вправду напрягался изо всех сил и несколько раз едва все это не бросил, чтобы полностью отдаться эротике. Однако (говорят, это весьма известный феномен) чтобы по-настоящему отчетливо рассмотреть звезду, нужно глянуть в сторону, и, должно быть, именно это произошло со мной в тот день, когда мадам Бланшо выхватила у меня пакет с серебристыми, длинненькими морскими ангелами.
Мысль моя скользнула к абсолютным их антиподам, к самым уродливым чудищам, каких умудрился сотворить Бог, до того уродливым, что Он решил упрятать их глубоко-глубоко в океанском мраке. Я имею в виду долгохвоста, или, по-научному, макруруса.
Для несведущих повторю еще раз: долгохвост, или макрурус. Наши траулеры достают его с морского дна, когда ловят креветок. Макрурус — серая слизистая масса дряблой плоти и большие тусклые глаза. Годится разве что как приманка для омаров, обыкновенно его попросту спихивают с причала обратно в море, сколько раз я отворачивался и смотрел в сторону, когда мы с отцом гуляли по набережной, шагая мимо рыбацких лодок.
Но в тот миг, когда я увидел, как пальцы мадам Бланшо впились в мой пакет с рыбой, меня охватила уверенность, что я сумею спасти экономику родной страны, и я глубоко вздохнул. Уверенность — странная штука. Она заполоняет все телесные фибры, заряжает тело новой энергией и делает все вокруг четким, необычайно ярко прорисовывая контуры предметов. Тело жаждет деятельности, буквально рвется из кожи вон, сомнениям больше нет места, чувства воскрешают всё, что так долго держали в забвении. Новые идеи могут быть хрупки, но тело от них горит огнем. Лучи света льются из каждой по́ры, даже слова, которые произносишь, и те содержат унцию-другую золота.