Читаем без скачивания «Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова. Комментарий - Юрий Щеглов

…возвратной посуды бутылками на шестьдесят копеек, банками на двадцать (живем!)… – Сдача посуды (стеклотары) в государственные приемные пункты – немаловажный источник дохода при безденежье, например перед зарплатой. Конечно, носить столько всякого добра в кармане полупальто возможно лишь при его бездонности, т. е. во сне. «Живем!» – бодрое восклицание, означающее «все в порядке, ресурсы есть, не пропадем».

…сборник песен «Едем мы, друзья, в дальние края». – Заглавие книги – цитата из массовой песни о комсомольцах, переселяющихся в восточные районы СССР, главным образом в Казахстан, для «освоения целинно-залежных земель». Музыка Вано Мурадели (автора оперы «Великая дружба», прославленной в 1948 году разгромным постановлением ЦК, а впоследствии песни «Партия – наш рулевой») на слова Э. Иодковского (1954):

Мы пришли чуть светДруг за другом вслед.Нам вручил путевкиКомсомольский комитет.

Едем мы, друзья,В дальние края –Станем новоселамиИ ты, и я!

Верхом на белых коровах приехали приглашенные – все шишки райпотребкооперации. – Белые коровы вместо белых коней – типичная для сна контаминация (см. вступительную заметку к снам).

А Симка стоит в красном бархатном платье, смеется, как доменная печь имени Кузбасса. – Фрейд относит печь к числу образов сна, нагруженных сексуальной символикой (символ женщины, ее матки и чрева – см.: Freud 1975: 147).

Ворюги, позорники, сейчас я вас всех понесу! – Позорник, понести – слова с оттенком арго; «понесу» значит «смету с пути, разгромлю, рассею». По поводу «ворюг» можно предположить, что Володя не имеет иллюзий относительно честности работников райпотребкооперации (ср. его страхи в конце этого сна, что и его подруга Серафима проворуется).

Как раз меня и вынесли, а мимо дружина шла. – Доставьте молодчика обратно в универмаг ДЛТ или в огороде под капусту бросьте. – ДЛТ означает «Дом ленинградской торговли». Как пояснил комментатору автор, во сне Телескопова проявляется его озабоченность историей собственного появления на свет: то ли кто-то купил его в универмаге (куда его и возвращают за ненужностью), то ли, в соответствии с известной легендой, он был оставлен аистом на капустной грядке… Первая версия сводит Володю к вещи, напоминая этим мотив Пиноккио-Буратино; вторая версия более «человечна», хотя и она рисует Володю как младенца и легковеса. И в самом деле, при всей своей невесомости и внешней беззаботности Володя испытывает глубокую неуверенность относительно себя и своего места в жизни: как мы узнаем из другого места повести, он задается вопросами типа «откуда мы, кто мы, куда мы идем?» (см. его разговор с Вадимом, стр. 44–45). Моменты авторефлексии, как мы знаем, возникают и в снах других героев, как и мотив раздвоения. Но нигде они не приобретают столь продвинутую форму сомнений в своей личности (identity), какая с самого начала имеется у Володи.

В нем выплывают на поверхность эротические вожделения героя, в обычной жизни им самим не осознаваемые, надежно вытесненные его второй натурой безупречного англизированного интеллектуала: «Он был холост и бесстрастен. Лишь Халигалия, о да – Халигалия» (стр. 9). Сон, безусловно, навеян поразившим Вадима рассказом Володи о его романах с халигалийскими женщинами. Последний навел Вадима на размышления «о коварной Сильвии Честертон <…> вообще о странном прелестном характере халигалийских ветрениц…» (стр. 32). Второй сон позволяет догадываться об истинной подоплеке привязанности Вадима Афанасьевича к Халигалии, которая служит субститутом его далеко отодвинутой сексуальности.

Донжуанские подвиги Вадима в далекой стране достигают фантастических размеров; подобно коту, гуляет Вадим по черепичным крышам города Полис, проникая в спальни местных красавиц, доселе знакомых ему только по переписке. Корчится от досады его халигалийский соперник, атлет Диего Моментальный – еще одна, вдобавок к Сиракузерсу и викарию, фигура антагониста, наметившаяся только сейчас и не получившая в ЗБ большого развития. Кончается все это, однако, пробуждением «в полной тоске» в уже знакомой нам по первому сну болотистой низменности Куккофуэго.

Появляющийся Хороший Человек голосом Володи Телескопова предлагает Вадиму в утешение за его халигалийские любовные разочарования «свидание с подшефной бочкотарой», предметом все возрастающей любви и заботы всех путешественников.

Гаснут дальней Альпухары золотистые края. – Из серенады Дон Жуана в одноименной драме А.К. Толстого (1859–1860). Положена на музыку П.И. Чайковским. Серенада, памятная строками «От Севильи до Гренады / В тихом сумраке ночей…», часто цитируется в литературе: обычно ее вспоминают мужчины во фривольных контекстах, в разговорах о своих галантных победах или в ожидании любовной встречи. Так, в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова мотивами из серенады Дон Жуана сопровождаются романтические поползновения Ипполита Матвеевича Воробьянинова – пожилого бывшего «льва», надеющегося завоевать сердце комсомолки Лизы (часть II, глава XX «От Севильи до Гренады»). Ту же песенку напевает один из омолодившихся пациентов профессора Преображенского в «Собачьем сердце» Булгакова (1925), а также игриво настроенные мужчины в ряде других произведений. Здесь, конечно, мы имеем в точности этот контекст.

Дышала ночь восторгом сладострастья… – Популярный городской романс на слова В. Мазуркевича (1900). Положен на музыку рядом композиторов; входил в репертуар известной цыганской певицы Вари Паниной.

Хороши весной в саду цветочки… – В памяти Вадима всплывают слова популярной в 1940-е годы песни композитора Б. Мокроусова и поэта С. Алымова (1946):

Хороши весной в саду цветочки,Еще лучше девушки весной.Встретишь вечерочкомМилую в садочке –Сразу жизнь становится иной.

Стесняющийся своего деревенского происхождения, Дрожжинин явно смущен этим вторжением в его любовные напевы, вслед за «Альпухарой» и «Дышала ночь…», советской массовой песни: «Это еще что, это откуда?»

Стефания Сандрелли, случайно попавшая в ряд халигалийских пассий Вадима, – итальянская киноактриса (р. 1946), советскому зрителю тех лет известная по фильму «Развод по-итальянски» (1961).

Клятвы, мечты, шепот, робкое дыхание… – Вторая половина фразы – из общеизвестных стихов А.А. Фета: «Шепот, робкое дыханье, / Трели соловья, / Серебро и колыханье / Сонного ручья…» (1850).

Как связать свою жизнь с любимыми? Ведь не развратник же, не ветреник. – Остроумно подмеченная интонация (включая опущенное подлежащее «я») хорошо передает стиль мысли совестливого, наивного и пропитанного советскими штампами (в том числе исповедально-психологическими, как здесь) Вадима, которому, конечно, ни в коей мере не грозит опасность стать «развратником и ветреником». Источники этой неотразимо характерной по тону медитации, вероятно, можно найти в массовой лирической и песенной продукции тех лет.

Я тебе, Вадик, устроил свидание с подшефной бочкотарой. – Невзрачной, лишенной секс-апила бочкотаре предстоит вытеснить из сердца Вадима всех халигалийских красавиц, с которыми он только что пускался в столь отчаянные романы, а в конце пути – и самое Халигалию. Посредником, устраивающим свидание, естественно оказывается Володя – главный покровитель и защитник интересов бочкотары в этом путешествии.

Как всегда, Телескопов накоротке с советской административной терминологией. Подшефное учреждение (колхоз, завод, школа, армейская часть) – значит состоящее в постоянной связи с каким-то другим, «шефствующим» учреждением. «Шефы», располагая более широкими возможностями (например, находясь в центре, имея влиятельные связи, обладая специальными знаниями и средствами), оказывали «подшефным» (обычно маломощным, расположенным на периферии, далеким от источников власти) всевозможную помощь, регулярно переписывались и встречались с ними, приезжали в подшефное учреждение с концертами и спектаклями (если шефом был театр или филармония) и т. п. Бочкотара – как раз образец слабого, ограниченного в своих возможностях, нуждающегося в «шефстве» начала.

Эротическим подвигам Вадима Афанасьевича соответствуют по широте масштаба достижения старика Моченкина во 2-м его сне. Вся страна мобилизуется на строительство моченкинского пальто (можно, если угодно, видеть здесь во много раз увеличенную версию башмачкинской шинели). Проект называется «Пальтомоченкинстрой», в духе всенародных предприятий эпохи индустриализации, свидетелем которых был дед Иван в свои молодые годы, – Днепростроя, Метростроя, Магнитостроя и т. п. (было много тройных и более сокращений, как Севморпутьстрой, Беломорканалстрой). Монументальное пальто «высится над полями и рощами, как элеватор», воротником уходя в облака.