Читаем без скачивания Выйти замуж за бандита. Выжить любой ценой - Маргарита Климова

Войдя в холл, Глеб отцепляется от штанины и несётся на кухню с криком «мама», а Кира отрывает головку и с надеждой провожает его взглядом. Иду за ним, готовясь сказать правду, и болезненный ком распирает глотку, как будто тысячи иголок впиваются в гортань.

— Глеб, мне нужно тебе кое-что сказать, — мнусь на месте и опускаюсь перед ним на колени. — Мамы нет. Мы её ещё не нашли, но обязательно найдём. Клянусь.

— Ты их убьёшь? — с дрожью в голосе спрашивает сын.

— Всех до единого, — обещаю ему.

В парне что-то ломается, и он позволяет стать себе маленьким мальчиком, бросаясь ко мне в объятия и больше не сдерживая слёз. Столько терпеть, вести себя как взрослый мужчина, превозмогая страх и неизвестность. Плотину срывает, и он ещё долго рыдает навзрыд, зарываясь покрасневшим личиком в кровавую рубашку. Кира, глядя на брата, присоединяется к нему, и в спальню я заношу голосящий комок, сплетённых в общем горе детей.

От переизбытка чувств их смаривает сон, а я боюсь пошевелиться, закрыть глаза и выпустить из вида. Лежу, прижав к себе с двух сторон, глажу по спинкам и не стесняюсь своих слёз. Мне не хватает тебя, малыш. Подай какой-нибудь знак, где искать.

Глава 24

Вероника

— Мой папа был из русской, археологической экспедиции, проводящей экспертизу Мадаин-Салих, а мама жила в селении, где археологи пополняли провизию и воду, — шёпотом рассказывает Махмуд, пришедший в себя после трёх дней агонии и жара. Оказалось, на нём всё заживает как на собаке, и это не первая порка в этом доме. — Они полюбили друг друга, мама сбежала из дома, а результатом их отношений стал я. Родители вели кочевный образ жизни, то переезжая в город, где обитали учёные на территории посольства, то возвращаясь обратно. Я воспитывался ребёнком двух народов. Мама прививала свои традиции, а отец объяснял всё с научной точки зрения. Когда мне исполнилось семь лет, папу убили террористы, напавшие на группу археологов. Сначала его взяли в плен, а потом перерезали горло на камеру. Маме некуда было податься. Брак они не зарегистрировали, домом не обзавелись. Пришлось возвращаться со мной в селение и надеятся на прощение родни.

Махмуд сглатывает, как будто скукоживается и долго смотрит в точку, находясь явно не здесь. Какого было моё удивление, когда в бреду мальчишка выдал русскую речь. С акцентом, с ломающими слух окончаниями, но такую родную. Я плакала от радости, от осознания, что с кем-то можно поговорить.

— Старший брат матери обвинил её в позоре, обрушившемся с её побегом на семью, привязал к столбу и забил камнями, — выдерживает небольшую паузу, прочищает горло и продолжает. — Меня он хотел также убить, но жадность взыграла. Оказалось, что за раба можно получить деньги, а за двух рабов в два раза больше. Дядька меня тогда избил за то, что поспешил убить сестру вместо продажи и её.

— Сколько же ты здесь? — с ужасом прикрываю рот ладонью, путаясь в хиджабе.

— Мне семнадцать, и это моё третье место, — вижу беспросветную обречённость в глазах. — Сначала меня продали Азату, торговцу людьми. Тот приучал меня к послушанию, держа на воде и кнуте. Позже на рынке он перепродал меня Муаммару. Муаммар руки почти не распускал, да и жилось мне у него неплохо. Я всё больше бегал на посылках. Отнести травку заказчику, или порошок клиенту. Два года назад его застрелили, а меня забрали за долги сюда.

— За что высекли? Пытался сбежать?

— Украл объедки, — зло выплёвывает. — Они их всё равно выкидывают, а у меня растущий организм. Мне не хватает двух лепёшек в день. Я еле ноги таскаю, в животе постоянно скручивает узлом. Работаем с восхода до заката, продохнуть не дают, хоть бы кормили по-человечески. Здесь к баранам лучше относятся, а рабы хуже овец, больше трёх лет не живут. А тут ведро, как назло, вынесли во двор и оставили. Сорвался, не сдержался. Уже забыл вкус мяса и сладостей. Последний раз пробовал, когда родители были живы.

Окидываю взглядом притихших и давно уснувших собратьев по несчастью, обдумываю слова Махмуда. Я вряд ли проживу три года, даже год не выдержу. Из-за вечного голода и физического истощения меня штормит, постоянно кружится голова и ноет желудок. Красный день календаря прошёл одним мазком длиной в двенадцать часов, вечная тошнота выматывает не меньше работы, а пара ногтей вырваны с корнем.

— Послушай, Махмуд. Мне нужно, чтобы ты научил меня языку, — хватаю его за руку.

— Зачем? — удивляется. — Все считают тебя немой дурочкой. Так безопаснее. Оставайся ей.

— Я буду продолжать молчать, но хочу знать, о чём говорят вокруг, — уговариваю, понимая, что знания, возможно, спасут мою жизнь.

— Хорошо, — сдаётся. — Но при одном условии. Ты, наконец, снимешь эту тряпку с лица, пока буду тебя учить.

С этого дня каждую ночь паренёк учит меня арабскому языку, дождавшись пока весь дом уснёт. В процессе обучения я, как и обещала, сижу с открытым лицом и ловлю осторожные взгляды мальчишки, полные восторга.

— Ты очень красивая, Ника, как принцесса из волшебной сказки, — выдыхает Махмуд, когда я первый раз снимаю хиджаб. — Такие красавицы не могут быть рабынями. Как ты здесь оказалась?

Рассказываю свою историю, всхлипывая и освобождая из плена слёзы. Душа рыдает, сердце разрывается от неизвестности что с детьми и Миром. Эта тварь рядом с ними, и даже если Дамир вернул детишек, они всё равно находятся в опасности. А я здесь, и ничего не могу сделать.

— А муж точно тебя найдёт? — задаёт вопрос в конце рассказа Махмуд.

— Если жив, то обязательно найдёт, — уверенно отвечаю, кивая в подтверждение головой. — Он меня один раз посреди тайги нашёл.

Надеюсь, я не обманываюсь, не напрасно жду, продолжаю верить. Каждое утро тащу ведро с водой и уговариваю себя, что осталось чуть-чуть, и Мир заберёт меня, возможно уже завтра, и каждую ночь закрывая глаза, уговариваю, что он ещё в пути, и вот-вот, скорее всего в течении пары дней, он ворвётся сюда и заявит свои права.

— Надо прятать лицо и молчать. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел тебя.