Читаем без скачивания Простить и поверить (СИ) - Вера Эн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты хорошо папиных коллег знаешь? — ухватилась Лена за неожиданно пришедшую в голову мысль. Что, на самом деле, в ее расследовании может быть ценнее, чем непредвзятый взгляд? И Кирилл с его наблюдательностью подходил для невинного шпионажа как нельзя лучше.
— Ну-у, — протянул тот, поглядывая на Лену с некоторой подозрительностью, — мы не так чтобы дружим. Общаемся иногда то с тем, то с другим: что еще тут от скуки делать? А что вы хотели, Елена Владимировна?
— Хочу стать хорошим директором, — решив не бежать впереди паровоза, весьма отвлеченно ответила Лена. — Как думаешь, что нужно для этого сделать?
Кирилл чуть подумал, потом заулыбался.
— Повысить всем зарплаты и сделать рабочим один день из семи? — лукаво предположил он, и Лена, схватив со стола какую-то бумажку, скомкала ее и бросила в Кирилла. Тот, не успев увернуться, изумленно распахнул глаза, а Лена немедля сдвинула брови, предупреждая, чтобы он даже не думал отвечать ей тем же. Кирилл наклонился, поднял упавшую на пол бумажку и подкинул ее в руке. Но бросать в Лену не стал. — Говорят, тимбилдинг помогает сплочению коллектива, — повел плечами он. — У нас в классе как-то проводили, но как-то тухло. А потом я в другую школу перешел — ну, вы знаете, из-за чего. А тут у нас классный такой, что никакого тимбилдинга не надо. Он к каждому подход умеет найти и конфликты на раз решает. Да у нас и конфликтов-то не так чтобы много: никто его подводить не хочет. Он за нас горой — и мы за него так же…
— Видимо, придется идти за консультацией к вашему классному, — вздохнула Лена — и, кажется, достаточно грустно, чтобы Кирилл замолчал и внимательно посмотрел на нее. А потом положил бумажку на стол, поднялся и пообещал:
— Я помогу, Елена Владимировна! Можете на меня рассчитывать!
Глава 9
Очевидно, так и выглядело проклятие. Дима был уверен, что выпьет его до дна, когда Ленка Черемных уволит его с собственного предприятия, но оказалось, что ее милость куда более жестока, чем прежняя ненависть. Или просто кто-то свыше решил, что Дима еще не расплатился за свои грехи и надо выжать его до конца, прежде чем — что? Отпустить — или добить окончательно? Потому что никакое жизнелюбие не давало уже возможности с оптимизмом смотреть в будущее. Дима выдохся. И слишком хорошо знал, что тому причиной.
Только сентиментальный кретин вроде него мог испытывать чувства к девчонке, с которой не виделся двенадцать лет, которая все это время считала его мразью и предателем, которой он изменил с первой попавшейся оторвой, да еще и не позаботившись о последствиях, которая теперь стала его работодателем и которая в упор его не замечала. Дима никогда не считал себя кретином, тем более сентиментальным, но при виде Ленки у него что-то мучительно закручивалась в душе, разливаясь по всему телу почти невыносимой нежностью, и он с трудом заставлял себя отводить от нее глаза, когда она, едва скользнув по нему взглядом, предельно сухо и вежливо здоровалась или прощалась — и проходила мимо, ни разу не задержавшись и даже не замедлив шаг. Он понятия не имел, что она умеет так уверенно ходить на шпильках: в школе Ленка предпочитала более удобную обувь, и из-за этого ей всегда приходилось вставать на цыпочки, когда они целовались. А сейчас он смотрел на эти ее почти вызывающие каблуки, на стройные лодыжки, на аккуратные колени, наполовину прикрытые юбкой — и плюхался в совершенно бессмысленное желание все повторить.
Как будто можно было дважды войти в одну и ту же реку. Как будто Черемуха давала хоть один повод подозревать ее в сохранившихся с юности чувствах к нему. Как будто Дима все еще был равным ей и мог рассчитывать хоть на какой-то реальный ее интерес.
Кажется, это и давило больше всего. Вернуть чье-то уважение можно, когда сам себя уважаешь, а Дима за последний год, кажется, разучился это делать. Храбрился, конечно, отыгрывал стоика для Кирюхи, разгребал то дерьмо, в которое раз за разом макала жизнь, но словно бы растерял всю былую уверенность в себе и собственной правоте.
Ленка, помнится, в эту самую уверенность и влюбилась. А теперь будто выбрала ее без остатка у Димы, вынудив их поменяться ролями, и именно это просто выносило мозг и выедало душу. Дима ощущал себя ничтожеством в сравнении с расцветшей Черемухой, сумевшей добиться в жизни всего, о чем мечтала, — и к чему, спрашивается, рядом с ней пробуждались воспоминания, да еще не в мыслях, а в ощущениях, которым за десяток с лишним лет так и не нашлось ни замены, ни сравнения?
Они тогда едва не зашли с Черемухой чересчур далеко. Но ее наивная доверчивость и совершенно невинная страсть сводит его с ума с самого первого их поцелуя, и Дима забывает рядом с ней, где находится, как его зовут и что он обещал в отношении Черёмы Жнецу.
А вот Жнец, сволочь такая, не забывает.
— Дим, Димка… — шепчет Ленка, и голос у нее совсем не похожий на привычный — резкий, командирский, нападающий; он прерывается вместе с дыханием и своей глубиной затягивает в омут, а Димка, не помня себя, шарит одной рукой у нее под блузкой, а второй скользит по бедру, задирая юбку и жаждая только присвоить все это себе, потому что ему не хватает одних только Черемухиных поцелуев и объятий. А она и не думает отталкивать, напротив, льнет к его рукам, и прижимается все сильнее, и только выталкивает с трудом его имя, заводя еще больше, и плевать, что они в школьном актовом зале, а за окном почти ночь, и скоро охрана пойдет с проверкой выгонять чересчур задержавшихся старшеклассников, и не место и не время, чтобы срывать запретный плод, если они оба не хотят стать позорищем для всей школы; Ленка сводит с ума, и в ее шелковых волосах тонут пальцы, от ее бархатной кожи горят ладони, ее безупречные губы заставляют снова и снова впиваться в них,
