Читаем без скачивания Борьба на юге (СИ) - Дорнбург Александр

Окончательно разрешение вопроса об обыске было сделано военно-революционным комитетом Волновахи, неожиданно трусливо вынесшим свое постановление в пользу казаков. Видно, не получив ожидаемой реакции, большевики не захотели связываться с "крепкими орешками". Они привыкли расстреливать безоружных, а не сражаться. Про казаков люди болтали невероятное. Настолько, что сталкиваться с ними у "товарищей" не было никакого желания. Вообще. Даже теоретически. Ревком оказался психологически не готов к столкновению.

За это время мы пережили много томительных и тревожных минут. Наше положение было весьма незавидное, так как мы являлись нелегальными пассажирами в эшелоне, что, как мы знали из многочисленных большевистских приказов, строго воспрещалось, а нарушители карались. Хотелось сжаться в комочек, испариться, исчезнуть и стать невидимыми.

В виду возможной проверки документов, мы приготовили наши удостоверения от комитета Учредительного Собрания, но решили использовать их только в крайнем случае. Все же надеясь, что, быть может, обстановка сложится так, что мы сумеем усыпить подозрение контроля и сойти за казаков. Вместе с тем, все мы уже предусмотрительно уничтожили "бесплатные билеты на тот свет" — свидетельства выданные нам в казачьем бюро в Киеве, на право следования в казачьих эшелонах. Оружие же мы решили скинуть, как только узнаем о начавшемся обыске, пока замаскировав его сеном у лошадей, не желая вступать в бой в таких невыгодных условиях.

Насколько могли мы храбрились и поддерживали друг друга, стремясь отогнать охватившее нас тревожное чувство, чтобы к моменту обыска сохранить независимый и веселый вид, что как мы уже убедились на опыте, в такие минуты было чрезвычайно важно. Какова же была наша радость, когда подбежавший к вагону, знакомый нам казак передал, что никакого обыска не будет, но что эшелон дальше пойдет на Дебальцево, а не на Таганрог, так как там пути разобраны и идут тяжелые бои с юнкерами.

Мы легко и свободно вздохнули. Грозившая опасность миновала и у нас как будто гора свалилась с плеч. Но вместе с тем, мы сильно огорчились намеченным отправлением эшелона на Дебальцево, что по нашему мнению сильно удлиняло время нашего скитания. Казалось очень заманчивым оставить ночью поезд и попытаться через большевистский фронт пробраться в Донскую землю, что могло быть выполнено под покровом темноты, но при условии хорошего знания данной местности. К сожалению, этого района никто из нас не знал, а карты не было.

Наблюдая воинственную обстановку и жизнь на станции Волновахи, я пришел к заключению, что фронт красных, по многим признакам, не мог быть особенно далеко отсюда, но тем не менее не было никаких данных, чтобы составить, хотя бы малейшее представление об его протяжении и особенно фланге, с целью обойти этот последний. Одно время мелькнула мысль бежать в Ново-Николаевскую станицу (родную станицу Полякова), расположенную недалеко от Таганрога, но это пришлось оставить из-за опасения наткнуться на красные части. Кроме того, будучи один и добравшись благополучно до станицы, я бы сумел там найти себе убежище, а затем проскользнуть и в Новочеркасск, но рисковать своими спутниками, доверившимися мне, я не мог, если бы моя станица уже оказалась в руках красных.

Эти соображения привели к тому, что я решил продолжать путь в этом эшелоне на Дебальцево, считая, что оттуда мы пойдем на станцию Лихую и далее на восток по Донской области, где нам легко будет оставить эшелон и до Новочеркасска добраться пешком или на подводах, следуя по наименее населенным, а следовательно и наиболее спокойным местам. Своими предложениями я поделился с Сережей, а он передал их капитану и прапорщику, вполне согласившимися с моими доводами.

Поздно вечером Сережа побывал на станции и сообщил мне, что там идет дикая оргия с обильным угощением и повальным пьянством, в котором принимают участие наши казаки, братаясь с красногвардейцами и матросами. Пользуясь царящей суматохой, он "благоприобрел" (свистнул) ведро, обратив его в чайник, наполнил кипятком и купил хлеба. Чай и сахар у нас были, вместо стаканов послужили банки от консервов. Несмотря на эти примитивные приспособления, чай нам казался очень вкусным, а главное, выпив по несколько банок темно-буроватой горячей жидкости, мы на короткий срок ощутили теплоту, разлившуюся по всему телу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Только поздно ночью попойка кончилась. Многие едва держались на ногах. Всей ватагой большевики вывалили провожать наш эшелон, который скоро, к большому нашему удовольствию, двинулся, оставив, наконец, позади себя эту буйную станцию. На память гостеприимным большевикам я, разузнав где находится вагон с патронами и снарядами, оставил там небольшую закладку. Пожертвовал для взрыва парочкой из своих бутылей, а в качестве детонатора применил свой чудо-порошок. Когда он хорошо просохнет, а сейчас зимой это займет пару-тройку дней, то должно сразу все отлично взорваться. А то красные пришли, а их ничем не угостили. Как так? Непорядок! После этого злодейства я отбыл с чистым сердцем.

Но мы слишком рано расслабились. Ничего еще не было кончено. Мы пытались удобнее устроиться, чтобы задремать, но из этого ничего не вышло. Стоял очень сильный мороз. Не только лежать, но даже сидеть на холодном полу было невозможно, соломы для подстилки уже не было, и всю ночь мы провели на ногах, не сомкнув глаз. День 18-го января для нас оказался самым печальным. На одной из станций, после Ясиноватой, к нам в вагон вскочил капитан. По его встревоженному лицу было заметно, что произошло что-то чрезвычайно важное. Торопясь и волнуясь, он сообщил нам ужасно печальную новость: мы лишились еще одного спутника — нашего милого, веселого и симпатичного прапорщика.

По словам капитана, произошло это так: на станции Ясиноватая прапорщик Милевский вышел купить хлеба. Поезд уже тронулся, а он все не возвращался. Беспокоясь за него, капитан высунулся из вагона, и его глазам представилась такая картина: у края перрона, окруженный вооруженными рабочими и солдатами стоял несчастный прапорщик. Леденящий, смертельный ужас покрывал его лицо. Один из одичалых солдат, с красной повязкой на руке, размахивая руками, громко кричал, при чем до капитана отчетливо долетели только рубленые отрывки фраз: "студент… врет… рожа офицерская… врет… к стенке его… калединец…"

Шум поезда заглушил дальнейшие слова, но в последний момент взгляд капитана встретился с умоляющим и бесконечно грустным взглядом прапорщика. Что было дальше, он не видел.

Прошло много времени, прежде чем мне стало известно, что наш юный прапорщик, заподозренный в том, что он офицер и пробирается на Дон, был зверски убит разъяренной толпой. Главной уликой против него — послужило его интеллигентное лицо. Не помогли ни полу гражданская и полу солдатская одежда, ни полный комплект документов! Не время сейчас умную рожу корчить! Чревато последствиями! В калашном ряду рекомендуется всем иметь только свиные рыла!

Трудно описать, как глубоко поразил нас горький рассказ капитана. На несколько минут мы словно оцепенели, пережив душевные муки за невозвратимую потерю молодой, полной сил и надежд, жизни. В трагическом конце мы не сомневались. Но что могли мы сделать? Как ему помочь? Сердце до боли сжималось при мысли, что всякая наша попытка выручить прапорщика будет безрассудным предприятием и приведет лишь и к нашему аресту и гибели.

Мы все молчали, говорить не хотелось. Тяжелые испытания и лишения в пути сроднили нас и каждый тогда чувствовал, что у него отняли близкое и дорогое. И в то же время, из сокровенных тайников души, выползала черная мысль и назойливо сверлила голову, как бы отыскивая очередную из нас жертву. Приходилось быть фаталистом и успокаивать себя тем, что если это произошло, то значит так судьбой заранее было предначертано, и своей участи никто не избежит. Судьба правит всем…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В течение трех дней мы потеряли уже двоих, и это обстоятельство побуждало нас быть более осторожными и осмотрительными. Было решено, что отныне никто ничего не должен предпринимать самостоятельно, а кроме того, условились, весь дальнейший путь ехать всем вместе, вылезая из вагона только ночью, а в случае необходимости сделать покупки или принести воды — эта обязанность возлагалась на Сережу, не вызывавшего своим юношеским глуповатым внешним видом никаких подозрений.