Читаем без скачивания В южных морях - Роберт Стивенсон

Каннибализм прослеживается из конца в конец Тихого океана, от Маркизских островов до Новой-Гвинеи, от Новой Зеландии до Гавайев, в одном месте — жуткими его проявлениями, в другом — немногочисленными, но весьма симптоматичными. Наибольшие сомнения вызывают Гавайи. Свидетельства о каннибализме мы находим только в истории единственной войны, где его, кажется, считали предосудительным, как в случае с горными разбойниками, которые пали от руки Тезея. На Таити сохранились сведения об одной подробности, которая представляется убедительной. В исторические времена, когда жертвы торжественно преподносились вождю: это был деликатес для самого знатного гостя. Вся Меланезия заражена каннибализмом. В Микронезии, на Маршалловых островах, с которыми знаком не больше, чем турист, я не смог обнаружить никаких его следов; и даже в зоне островов Гилберта мои долгие поиски и расспросы оказались тщетными. Правда, мне рассказывали о людях, съеденных во время голода, но к моей теме это никакого отношения не имело, то же самое в таких же условиях делали все людские племена и роды. Наконец, в записях доктора Тернера, с которыми мне позволили ознакомиться на Малуа, я наткнулся на одно изобличающее свидетельство: на острове Оноатоа в наказание за кражу человека убивали и съедали. Как объяснить распространение этого обычая в столь обширном районе, среди людей столь различной культуры и столь различной крови со всевозможными примесями? Какие обстоятельства являются общими для всех них, помимо того что они жили на островах, почти лишенных животной пищи? Я убежден, что человек не может питаться только растительной пищей. Когда на островах наши припасы оскудевали, я с нетерпением дожидался дня, когда согласно нашему рациону нам позволят открыть очередную консервную банку со скверной бараниной. И по крайней мере в одном туземном языке есть слово, обозначающее, что человек «изголодался по рыбе», достигнув той стадии, когда овощи уже не насыщают и душа его, как у евреев в пустыне, требует пищи. Добавьте сюда свидетельства перенаселенности и уже упомянутый неизбежный голод, и, думаю, мы поймем корни островного каннибализма.

Справедливость требует обратить внимание на обе стороны вопроса; но я отнюдь не собираюсь оправдывать этот хуже чем дикий порок. Наиболее развитые полинезийские племена — таитяне, гавайцы, самоанцы — переросли его, некоторые даже забыли об этом случае до того, как парусники Кука или Бугенвиля появились в этих водах. Сохранился он только на некоторых низменных островах, где добывать пропитание сложно, и среди таких закоренелых дикарей, как новозеландцы или маркизцы. У последних людоедство стало неотъемлемой частью жизни, человечина для них была в определенном смысле валютой и причастием, она представляла собой плату артистам, украшала общественные мероприятия и была поводом и соблазном для пиршества. Сейчас они расплачиваются за это кровавое буйство. Гражданские власти в кампании по борьбе с людоедством изучали все маркизские развлечения и искусства, постоянно находили в них элементы каннибализма и вносили их в список запретных. Маркизское искусство татуировки не имело себе равных, исполнение было утонченным, узоры в высшей степени красивыми и замысловатыми, ничто так не подчеркивает красоту мужчины; возможно, поначалу татуировка причиняет боль, но я сомневаюсь, что в конечном счете она доставляет какие-то страдания, и убежден, что она более подобающа, чем постыдная манера европейских женщин носить туго затянутый корсет. А теперь это искусство запрещено. Многочисленные маркизские песни и танцы тоже запрещены. Теперь у маркизцев ничего не осталось, кроме скуки тихих, однообразных дней; и кто посочувствует им? Наименее суровые скажут, что они получили по заслугам.

Одна только смерть не может утолить чувство мести маркизца: плоть врага должна быть съедена. Вождь, схвативший мистера Уэлона, собирался его съесть и считал, что оправдал свое желание, объяснив, что это отмщение. Два-три года назад жители одной деревни схватили и убили какого-то негодяя, который оскорбил их. Оскорбление, надо полагать, было страшным; они не могли не совершить антивозмездия, а на глазах у французов они не посмели устроить общественное пиршество. Тело было разрезано на куски; и все отправились по домам завершать этот ритуал в тайне, каждый нес свою долю жуткого мяса в шведской спичечной коробке. Варварская сущность этой драмы и европейский реквизит представляют для воображения захватывающий контраст. Однако более разительным является другой случай, произошедший в 1888 году, когда я находился там. Весной некие мужчина и женщина прятались возле здания школы в Хива-оа, пока не обнаружили нужного им мальчика в одиночестве. Подошли к нему с добрыми словами и льстивыми манерами. «Ты такой-то, сын такого-то?» — спросили они и ласково заманили его в лес. У мальчика то ли пробудился инстинкт самосохранения, то ли взгляд выдал ужасную цель обманщиков. Он попытался вырваться от них, начал кричать, тут они, отбросив притворство, схватили его покрепче и побежали. Крики мальчика услышали; игравшие неподалеку товарищи пустились ему на выручку; зловещая пара бросилась наутек и скрылась в лесу. Кто они — так и не установили; никакого обвинения не было предъявлено, но полагали, что эти люди таили зло против отца мальчика и решили из мести съесть сына. На всех южных островах, как было и у наших предков, мститель не особенно старается свести счеты с конкретным обидчиком. Семья, группа, деревня, долина или остров, целая нация в равной степени ответственна за вину каждого своего члена. Так в только что рассказанной истории мальчик должен был поплатиться за отца; так мистеру Уэлону, старшему помощнику с американского китобойного судна, предстояло быть убитым и съеденным за преступление перуанского работорговца. Мне вспоминается история, произошедшая на Джалуите, одном из Маршалловых островов, которую я слышал от очевидца. Двое людей пробудили вражду между джалуитскими вождями; для наказания были избраны их жены. Исполнителем казни был единственный туземец. Рано утром при большом скоплении зрителей он повел обеих в воду, держась между ними. Женщины не жаловались и не сопротивлялись; стойко сопровождали своего палача; когда зашли достаточно глубоко, наклонились по его команде; и он (положив руку на плечо каждой) держал их под водой, пока обе не утонули. Несомненно, хотя рассказчик об этом не упоминал, их семьи громко плакали на берегу.

Первый свой визит в святилище каннибалов я совершил из Хатихеу.

День был жарким и облачным. Проливные тропические дожди внезапно сменялись палящим солнечным светом. Окруженная зеленью тропинка вилась по крутому склону. Наш проводник-школьник шел чуть впереди, а отец Симеон, несший в руке портфель, называл мне породы деревьев и читал по своим записям краткий перечень их достоинств. Вскоре с тропинки стала видна вся долина Хатихеу; священник, изредка обращаясь к нашему проводнику, стал указывать границы и называть самые крупные племена, пребывавшие некогда в постоянной войне: одно жило на северо-востоке, другое — вдоль пляжа, третье — на горе позади. Отец Симеон беседовал с одним из уцелевших в войнах членов последнего; до перемирия этот человек ни разу не ел морской рыбы. Каждое племя жило на своей территории, напоминающей военный лагерь и окруженной противником. Шаг за границы грозил смертью. Если начинался голод, мужчинам приходилось собирать в лесу каштаны и мелкие плоды; даже по сей день, если родители запаздывают с еженедельными припасами, приходится прекращать занятия в школах и отправлять учеников собирать продовольствие. Но в прежние дни, когда в одном из родов случалась такая беда, все соседи активизировались, по всему лесу устраивались засады, и тот, кто выходил за растительной пищей для себя, мог стать мясом для кровников-врагов. И острой необходимости для этого не требовалось. Добрый десяток природных примет и общественных событий мог позвать этих людей на тропу войны и каннибальскую охоту. Стоило одному из вождей завершить свою татуировку или его жене готовиться к родам, двум шумным речкам изменить русло и приблизиться друг к другу, запеть определенной птице, тучам на севере образовать зловещую фигуру — и оружие тут же смазывалось, охотники толпой валили в лес устраивать братоубийственные засады. Кроме того, иногда, может быть, во время голода, жрец запирался в своем доме и лежал установленный период времени, будто мертвец. Выходя, он, раздетый и голодный, три дня бегал по территории рода, а спал один в святилище. Тут наступал черед других запираться дома, так как встреча со жрецом на его путях означала смерть. Вечером третьего дня жрец переставал бегать и возвращался под свой кров, миряне выходили из жилищ, а утром объявлялось количество жертв. Этот рассказ я слышал от священника — думаю, достаточно авторитетного, но передаю его с недоверием. Подробности столь поразительны, что, думаю, будь они правдивы, то упоминались бы чаще. В одном, кажется, не может быть сомнений: иногда для пиршества использовали кого-то из членов своего рода. Во времена нехватки пропитания все, кто — по хайлендскому выражению — не был защищен семейными связями, все рядовые члены рода имели основания опасаться за свою жизнь. Сопротивляться было тщетно, бежать бессмысленно. Они были со всех сторон окружены каннибалами; и печь была готова задымить ради них как на вражеской территории, так и дома, в долине предков.