Читаем без скачивания Борцы - Борис Порфирьев

— Какой я идиот! Чего не смог сформулировать!

— И ещё одно, — сказал Верзилин. — Беспристрастным и объективным должен быть не только судейский стол. Но и пресса.

— Ефим Николаевич! Мы думаем с вами в унисон. Вот смотрите, — Коверзнев сунул в руки Верзилина газету. — Читайте! Читайте! Вот что пишут за деньги! Как вам это нравится? А мой материал не прошёл!.. Но ничего, я ещё найду место, найду такой журнал, где напечатают всё, что надо. Это же реклама! За неё громадные деньги уплачены. Да и имя Сципиона Чинизелли кое–что для газет значит. Как же, чемпионат проходит у него — ничего не поделаешь. Все памятуют о том, что его жена была любовницей великого князя Владимира Александровича. Попробуйте–ка поссориться с командующим гвардейскими войсками Петербургского военного округа… Попробуйте… Вот и печатают, что Чинизелли выгодно.

Верзилин прочитал, усмехнулся.

— Ну что? Ну что? — торопливо проговорил Коверзнев, — Пишут, что на вокзале закатывается в ресторан и заказывает десять обедов… Ведь смотря какие обеды…

— У меня Никита за троих ест, — снова усмехнулся Верзилин.

— Вот я и говорю, вот я и говорю!.. Выходит из вокзала и садится на первого попавшегося извозчика… Да ведь смотря какой экипаж выбрать… я не сомневаюсь, что для человека вашей комплекции можно выбрать такой экипаж, что он распадётся сразу же, как только вы в него сядете с маху… Перед выступлением усаживается за стол на арене и съедает поросёнка и выпивает четверть водки… Да, здорово! Но где спорт? Где сила и ловкость? Рвёт цепи? Так они перекалённые. Разгибает подковы? Так они маленькие… Знаем мы всё это. Вон Генри Томсон штангу поднимал, в шарах которой по человеку сидело… А она возьми да и сломайся — деревянная оказалась; а шары из веток сплетены, подкрашены под железо. А вместо мужчин мальчики с приклеенными бородами сидели… Я спрашиваю, где сила? Обман, один обман… Да, он побеждает всех, кто выходит против него. Но ведь это любители! Любители, а не профессионалы! Подумаешь, одного вызывает. Вон Иван Шемякин в Москве у Альберта Саламонского по десять человек в вечер вызывает и обещает награду тому, кто устоит против него больше минуты. Больше минуты! Совсем другое дело…

— Не один Шемякин, — пожал плечами Верзилин. — Пятлясинский, Спуль, да и другие тоже по десять человек вызывают.

— Вот я и говорю. Наша страна богата богатырями… Потому–то и обидно… Тут всё тонко подстроено. Иначе бы он не приехал в Петербург… Поддубный ушёл с арены; в деревню вернулся, крестьянствует. А Заикин с миллионерами Поташниковыми связался (они ему самолёт купили) — летает над Одессой. Вятского богатыря Гришу Салтыкова — отравили… Вахтуров борется за границей. Вот и некому проучить этого хвастуна. Ведь он из Турции едет непобеждённым. Нынче весной его Збышко — Цыганевич в Бухаресте уложил. После этого он в Турцию уехал, потом к нам, на юг… Переезжает из города в город — наводит на всех ужас. Вес колоссальный. Носит пятнадцать жилеток, какой–то мохнатый сюртук, засаленный складной цилиндр, огромные кожаные ботинки без застёжек, с ушками; в руках — железную палку… Рекламу себе создаёт с первой минуты, как появляется в городе — на вокзале… Едет в гостиницу. А там уже о нём наслышаны — говорят: номеров нет. Он не слушает, выбирает лучший номер, идёт в буфет — заказывает опять всего самого лучшего и снова не расплачивается. Если вызывают полицию — всё ломает, поэтому все предпочитают от него откупиться, просят переехать в другую гостиницу. А там тоже предлагают деньги — поезжайте в другую. Он и ездит из гостиницы в гостиницу — везде получает деньги… В городе какой–нибудь вшивенький чемпионат. Корда идёт туда. Вызывает всех борцов. До полицейского часа успевает положить нескольких. И так ездит из города в город. Ясно, что ему сопутствует реклама… Вот его Чинизелли и пригласил к себе… И уже приручил своими деньгами и властью. В бенефис будет бороться.

Коверзнев замолчал.

Верзилин поднялся, прошёлся по мягкому ковру, рассматривая тусклые картины в широких рамах.

— Вы не помните, Валерьян Павлович, в девяносто восьмом году в Москве, в саду «Олимпия», выступал американец Сампсон?.. Про него говорили, что он тренируется «из любви к искусству», что у него для тренировок есть гири чистого серебра, что он миллионер, и это его псевдоним… В общем реклама была… Так вот, он объявил, что заплатит десять тысяч рублей тому, кто повторит его номер (тоже цепи, подковы), но через пару дней испугался и сказал, что повредил руку, и потихоньку смотался из России… Так вот то же самое будет с вашим Кордой — он испугается Никиты Сарафанникова.

Коверзнев откинул штору и уселся на подоконник, поставив ноги на стул.

— Вот чего боюсь, того боюсь, — сказал он. — У меня была надежда на вас.

— Никита несколько лет по–любительски борется… с друзьями, с грузчиками хотя бы. Не пропустил ни одного чемпионата в Вятке. Ходил, приглядывался. И не думаете ли вы, что я два месяца отдыхал? Нет, милый мой Валерьян Павлович, мы времени зря там с Никитой не теряли.

— Шут с вами! — сказал Коверзнев, соскочив с окна. — Я вам верю!

18

Трамваи остановился на кольце — на углу Эстляндской и Рижского.

Дождь лил по–прежнему. С залива дул резкий ветер.

Верзилин натянул на глаза шляпу, поднял воротник. Пошёл в темноту, придерживая одной рукой вырывающиеся полы пальто, другой прикрывая воротником горло.

Доски мостика через Екатерингофку вздрагивали под ударами ветра. Речка вздулась и грозила выйти из берегов.

На Динабургской, перед домом Коверзнева, горел фонарь. Верзилин взялся за ручку двери. Но ветер и пружина оказались сильнее его. «Шалишь, брат», — подумал Верзилин и снова вступил в единоборство с дверью. Дождь хлестал по лицу, попадал за воротник. Рывок на себя, прыжок, — и дверь захлопнулась, пропустив его на тёмную узкую лестницу со стоптанными ступеньками. Пахло щами, подгоревшим постным маслом и кошками. Осторожно придерживаясь за ломаные перила, он начал подниматься на шестой этаж.

В коридоре и кухне было пусто. В ответ на стук раздалось странное мычание. Верзилин вошёл в комнату. Коверзнев стоял к нему спиной перед окном и зажигал спичку за спичкой. Дождливый ветер, врывающийся в форточку, не давал огоньку разгореться. Коверзнев полуобернулся, и Верзилин увидел в его зубах трубку. Трубка мешала ему говорить. Он промычал что–то, по — видимому означавшее «Раздевайтесь, садитесь», — и снова отвернулся к форточке. У самого носа зажёг спичку. Верзилин разделся, сел в кресло с вылезшей пружиной и стал наблюдать. Весь ковёр подле окна был забросан спичками. Коверзнев в сердцах отшвырнул пустой коробок, достал из кармана новый. Занятие его казалось бессмысленным. Ветер врывался в форточку и гулял по комнате. Прямо за стеной дома разыгралось Балтийское море.

Наконец Коверзнев добился своего и торжествующе обернулся. Выпустив клуб дыма, сказал:

— Дал себе слово — не отходить от окна, пока не прикурю.

— Зачем? — спросил Верзилин.

— Тренируюсь. Пф–пф. Моя профессия требует умения… пф — пф… прикуривать на ветру… А это, оказывается, дело нелёгкое. Природа сегодня сошла с ума. Пф–пф… За окном Финский залив — простор, есть где разгуляться… Чего стоят одни названия островов, которые лежат под моими окнами, — Резвый, Вольный, Гладкий. Вон, смотрите, — Коверзнев поманил пальцем Верзилина и, захлопнув форточку, посторонился. — Видите, как стихия разыгралась — море! Фонари — это гавань, а дальше уже ни черта не видно. Можно только предположить, где Кронштадт и Петергоф. А туда вон смотрите — Путиловский рельсопрокатный, и только угадываешь, где могила Путиловых и Автово. Ни черта не видно — буря, а ты один на шестом этаже, под самой крышей, как врубелевский «Демон сидящий»…

— То–то я смотрю, у вас и настроение демоновское.

— Пф–пф–пф, — выпустил дым Коверзнев и кивнул головой. — Вы угадали… Всё дело в том… Нет, горит… Всё дело в том… что я понял, что был свиньёй, когда посылал вам анонимные письма.

Верзилин хотел возразить, но Коверзнев движением руки остановил его:

— Молчите! Я сегодня пережил подобное чувство, — он подошёл к столу, сунул горящую трубку в пыльную хрустальную пепельницу и схватил со стола тоненькую яркую книжку. — Вот эту книжку написал я. (Верзилин увидел в его руках книжку, которую Коверзнев вчера цитировал). Я, — повторил тот. — Она вышла весной, когда вы уезжали в Вятку; вы её не знаете… А вот смотрите, что я получил сразу же, как она вышла.

Он выхватил книгу у Верзилина, бросил её на стол, разворот шил пачку писем и сунул ему открытку.

На открытке было написано: «Относительно отзыва о книге «Русские богатыри». Если это называется книгой, то с таким же успехом букварь является энциклопедией».