Читаем без скачивания Страсть к размножению - Константин Уваров

Итак, я крался по вечернему лесу. За соснами и между пригорков вспыхивали и лучились светофорные огни всех цветов. "Боитесь ли вы нагромождения событий на киноэкране?" - спросил я у прохожего, вынырнувшего из исследованной реальности под дудочку фиолетового огонька, у мигающеглазого прохожего, случайно занесенного на мою улицу. Прохожий добросовестно поискал взглядом телекамеру, не нашел и, глядя на меня, злокозненно покрутил указательным пальцем правой руки у виска, и - нельзя злоупотреблять магическими действиями всуе - исчез. Афанасьев Юрий Николаевич, 1961 г.р., водитель автофургона.

К моей чести сейчас будет сказано, что я очень детально изобразил то, что вы себе только что представили. Для поэтико-лирического описания здесь очень хороша фраза "Человек, рассеянный по улице Бассейной", фраза "Я слился с этой улицей воедино" плоха, а словосочетание "подземный переход" на мой взгляд просто отвратительно.

Теперь давайте мысленно перенесемся в то место, где вы сейчас читаете эту повесть. Сразу же договоримся: если вы хотите знать, что было на самом деле, как по правде развивались события - могу объяснить всю психологическую и философскую подоплеку происходящего, какому, как к сожалению говорится, социально-психологическому дискурсу соответствует выведенная в повести личность Богма, посредством чего оказывают действие законы природы, сколько тогда было времени и другое. Но это очень сложно и непонятно для неподготовленного, неэрудированного, полуграмотного-полупьяного читателя, и вы, наверно, ничего не поймете. Сейчас я буду давать объяснения. Если вы правильно поймете мою мысль, поставьте себе четыре балла, если нет - поставьте себе фенамина сульфат внутривенно и попытайтесь понять ещё раз.

Итак. Что символизирует собой личность Богма и факт моей встречи с ним? Не думайте, я не Пикассо, я объясню. Не гордый.

Человек, как вам очевидно известно, разумен; не более и не менее. Когда-нибудь в угаре социальных реформаций и гражданских обязанностей вы, лежа под забором и осознав этот факт до конца, поймете, что я имел в виду. Человек понимает, что делает. Понимает что? Что делает. Что делает? Понимает. Любой свободно мыслящий индивидууум, например, с большой долей вероятности может понять, что он только что ляпнул - по той простой причине, что слышал это своими ушами (хотя не может понять, почему произнес). Что заставляет человека хотеть пойти домой или засмеяться, кроме случайно полученного из личного опыта знания того, что из этого получится - неизвестно, хотя, с другой стороны, человеку дано грустное и неотъемлемое право осознавать, сколь низко и неблагородно по отношению к самому себе он поступает. Этим то и занимается разум, своего рода задний ум человечества. Некое Это, личное Это (а не Эго, как ошибочно писал Фрейд), манипулирующее своим курируемым индивидуумом, неподвластное ни нам, ни анализу, вырабатывает основные направления нашего существования, ещё не ставшие разумными хотениями, которые придется в конце концов придумать и пожелать, отдает команды, осуществляемые не как приказы (которых можно (to may) ослушаться), а как законы, хотя и не физические, т.е. распространяемые на всю природу, а как индивидуальные, т.е. распространяющиеся лишь на одну, как перст, личность, но также безусловно, и "ослушаться" их нельзя (сan not). Шопенгауауэр, между прочим, называл Это волей, мир его праху, в русском переводе. Так вот, Богм, идя по страницам книги локоть к локтю с реальностью, шаг за шагом символизирует Это.

Из этого, с одной стороны, а с другой стороны - из сказанного выше, можно сделать выводы, что случилось и так, что я начал самостоятельно руководить своими намерениями. Так, совершая "взгляд на скамейку", я знал, чего добиваюсь, произнося при встрече с незадачливым водителем автофургона фразу "Боитесь ли вы нагромождения событий на киноэкране", я видел станочки и конвейеры, на которых куются эти слова, ощущал транспортеры и лабиринты, которыми они (слова) выбираются на свет божий, и уж произнося, не оценивал их и не прислушивался к мысли, которую они только что выразили: их произнесение было предвидено заранее, в отличие от обычной речи, оно было логичным завершением процесса их формирования.

Мысли и поступки не "приходили мне в голову", как гости, черте где рожденные живой матерью, а подобно гомункулусам, конструировались под моим зорким наблюдением. Исходя из повадок адресата того или иного соображения, я испускал трассирующие мысли и действия.

Всё это просто-напросто символизируется (и, следовательно, должно было быть подразумеваемо вами по мере прочтения) тем что я лично встретился с Богмом.

Если хотите правды, я могу продолжать дальше в том же духе. Но я думаю, вы уже жалеете, и я буду продолжать как раньше, я думаю.

Я думаю.

У Ирины светлые глаза и волосы, у нее есть будущее, рубашки и штанишки. Она скорее эмоциональна, а разумна медленнее. Она стоит в голубом плаще. Это ненадежная защита от когтей тигра или клыков ягуара. Я еще не вижу ее. Встреча не за горами: я пересекаю улицу уже двадцать пятого бакинского комиссара и повторяю про себя есенинские строки. Поразмыслив, я даже сел в трамвай... Адская машинка поехала. Было полпятого вечера, а трамвай мчался по мятежному городу со скоростью, превышающей дозволенную не только гаишными, но и физическими законами. Лишь я мог привести его к цели, причем - лишь являясь его пассажиром. "Ирина-Ирина-Ирина",- то смеясь, то улыбаясь, напевал я на мотив партии басс-гитары из одной композиции группы "Tuxidemoon", предусмотрительно включенной в альбом "Desire" ее расторопными членами. Так было нужно. Именно этого, в конечном итоге, хотел Бог. К сожалению, для меня навсегда осталось неизвестным то, что в этот момент Афродита расплакалась от умиления. Летевшие над моим соседом по трамвайному сидению Фобос и Деймос завыли от досады : всем троим нужно было выходить через четыре остановки. Афродита поправила поудобнее ожидающую меня на остановке Ирину.

В сумятице светофоров, стрелок и вынужденных остановок, якобы разрывая трамвайными колесами зеленую, чуть горьковатую на вкус плоть кактусов, я ехал в собственном трамвае, по желанию овладевая позами пассажиров. Иногда, уважая их личности, я уваживал ту или совершенно иную личность, запросто обращаясь к ней с речью. Меня просто распирало.

Если люди, или, что хуже, авторы, описывают радость словами "хотелось всем улыбаться", то я - животное. Я хотел задавать вопросы, и это была радость.

Я заготовил вопросы и отправился в путешествие по салону трамвая - якобы, чтобы просто закомпостировать абонемент.

Вопросы были каверзные.

Стоя невдалеке от меня, на трамвае ехала молодая девушка. Сперва я решил начать опрос с нее и подошел к ней вплотную. Лицо у девушки было очень культурным и запугалось. Во мне тут же выросла уверенность, что каждый раз, услышав слово "хуй", эта девушка съедает противозачаточную таблетку. Я отошел от неё, искренне сожалея, что отошел, и, выбрав для себя место в начале вагона, обратился к пассажирам. Они, конечно, ни сном ни духом не ведали, что делается за окошком, и я начал задавать свои вопросы - таким тоном, будто они были риторическими и в то же время несли оттенок обвинения (так пожилая бабушка с высшим образованием спрашивает внучку :"Кто накакал на кошечку?"). Я шел по вагону хлопая по ладони бутылкой водки, которая имитировала указку, и, вглядываясь в лица, вызнавал:

- Боитесь ли вы правого тапка? А кто боится? Вспомните, как он при этом выглядит. Чему равно х, если х в степени х равно е? Что изначально означал желтый свет светофора? Как реабилитироваться в глазах неживой природы, как оказаться своим, как схитрить, чтобы камушки и скамеечки доверяли? Не нравится дождь? А зачем рождался? Чем думал тогда?

Некоторые пассажиры о чем-то задумались, и именно им, ради их же блага, я время от времени задавал вопросы наводящие. Казалось, будто я дал им пять минут на размышление, но мелкими бумажками по двадцать секунд.

А тем временем трамвай, почуявший слабину седока, вознамерился тихой сапой прокрасться мимо вожделенной остановки, мимо очага вероятности моей и Иркиной встречи. Очнулся я уже когда Богм, плюнув на врожденную медлительность и приобретенный аристократизм, начал крутить пальцем у виска столь быстро и нелепо, что напомнил небожителям шофера довоенного "газика" с ручкой стартера, а трамвай услужливо и коварно распахнул все шесть дверей своих сонму грязнуль, прибывших сюда на электричке.

Вывалившись на грешную землю остановки, я долго лежал, не в силах поверить в такую удачу, а когда я открыл свои карие очи, надо мной красиво и надменно, как надгробный памятник, стояла Ирина.

Я вскочил, чтобы, как и планировал, обнять ее, но застеснявшись извозюканой в грязюке одежонки, замер в луже нерешительности, и так и стоял - с радостью человека, не знающего, что делать дальше, с сознанием до конца выполненного мусорного ведра, собирающего остатки желаний в одно целое и пятое десятое.