Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

Абба взяла пластиковую бутылку с водой, тряпку и начала уборку соседнего памятника. Мальчик — точнее юноша — тоже умер молодым, в девятнадцать, поэтому они ему особенно сочувствовали и время от времени протирали камень с выцветшими буквами. А. Д. Болотов. Алексей? Александр? Андрей? В русском языке так много мужских имен на букву «А». Абба перебирала их в уме, как бусины на нитке, чтобы не сбиться на самые тяжелые мысли.

Мысли о маминой смерти.

Но вот и они, пришли, открывай! Бросай свои бусы из Алексея, Александра, Артема, Андрея! Да, прошло много лет, и самое страшное лежит в отдельном, специально устроенном месте памяти, в которое Абба заглядывает очень редко. Она отлично знает, как туда попасть, но всякий раз старается пройти мимо, хотя демоны и химеры, обитающие в этом помещении, иногда успевают втащить ее внутрь.

Абба десятый раз подряд протерла заглавную букву «А». Антон? Аркадий? Арсений?

Милая мама, ты не знаешь и не можешь знать, как мне тяжело без тебя. Как я заново, каждый день вспоминаю о том, что тебя уже нет и ты не уехала никуда, чтобы вернуться, — нет, ты ушла навсегда, быстро, в один час. Некоторым счастливым женщинам выдают сверху разрешение на быстрые роды. А самым лучшим людям — право на быструю смерть.

— Я бы тоже хотела так, — сказала на маминых похоронах ее близкая подруга. И это не прозвучало грубо. Правда, подругу тоже подслушали — и она умерла в таких мучениях, после которых и ад, наверное, понравится.  У нее был рак кожи, который съел ей пол-лица. Глаза, губы, нос — ничем не побрезговал, и в последние дни старуха не могла говорить, а только пищала.

Аббина мама не была старухой, и она очень хотела жить. Она любила жизнь и никогда не жаловалась.

Сейчас, в свои ровно тридцать пять, Абба могла с точностью сказать — таких людей в мире очень мало. Большая часть жалуется на всех и вся, и редко кто радуется каждому новому дню, как это умела делать мама Аббы. Радовалась между делом, выполняя все, что должна по трудовому кодексу русских женщин, — вела дом, воспитывала ребенка, работала, дружила и помогала всем, кто был рядом.

Она умерла вечером среды, после того как приготовила ужин для Аббы, прочла в газете статью своего любимого Крылеева, пообещала тетке забрать на выходные Наташу. Она просто легла на диван и умерла — как умирают герои в фильмах и книгах. Абба не поняла, что случилось с мамой. Она думала, мама спит.

И это было еще не самое страшное.

Самое страшное приходит потом — выжидает нужного момента и является навсегда. Не смерть как факт. Не все эти жуткие хлопоты, не разговоры с похоронным агентом — черным и вкрадчивым, как осторожный голодный ворон, не поиски места на кладбище и обсуждения поминального обеда. Даже родной человек в гробу — мама, но не мама, — даже стукнувшая крышка гроба и слезы, которые все никак не заканчиваются, — это не самое страшное. И то, что Абба положила маме в гроб иконку, — хотя все говорили, что нельзя, она сделала это, а потом думала, вдруг из-за этого ей будет ТАМ хуже — не Аббе, маме.

Самое страшное — после, спустя полгода или больше, найти в почтовом ящике газету с новой статьей ее любимого Крылеева. Услышать голос ее старинной подруги, после долгого отсутствия заявившейся в город и требующей позвать к телефону Светлану. Обнаружить на дне ящика — из тех, в которые не заглядывают годами! — стопку писем, которые мама писала маленькой Аббе в пионерский лагерь. Там, в письмах, выцветших, на желтой бумаге, все было по-прежнему — мама волновалась за свою девочку, рассказывала ей о том, как они обязательно поедут в следующем году к морю, только надо немного потерпеть, вытерпеть и дотерпеть. У тетки в это самое время родилась Наташа, и мама помогала с малышкой — больше помогать было некому. Мужчины в этой женской семье не задерживались, и Абба никогда не знала своего отца и не понимала, зачем он был бы ей нужен. Смутной, расплывчатой, как знойный день, детской памятью — где все преувеличено и солнечно — она помнила мужчину в светло-каракулевой шапочке, воротнике и такой же точно, будто бы каракулевой, бородке. И еще одно, более давнее и более неприятное воспоминание: тот же самый каракуль лежит в ванне и волосы у него на груди похожи на водоросли, колеблющиеся в воде. Вот, кажется, к нему слово «папа» пристегивалось легче, чем к другим, но даже взрослая Абба этим обстоятельством почти не интересовалась. Мама так хотела. А все, что связано с мамой, помнила четко и объемно.

Накануне дня рождения мама ворчала: «Одиннадцать лет уже!» Хотя было еще всего лишь десять. На празднике в детском саду хлопала, как в театре, а потом фыркала: «Мирное голубое небо — шесть раз подряд! Далось им это небо!» Мама была взрывная, непоследовательная и чудесная, ее все любили — дети, взрослые, коллеги, родня, соседи, все! Абба помнила, как в школе девочки окружали маму со всех сторон, а одна из них, Зоя Зайцева, которую мальчишки дразнили Зояной, даже тайком нюхала мамино плечо, запоминая запах, и взрослую Аббу это возмущало так же сильно, как маленькую. Согласитесь, наглость? Да, у Зояны была совсем другая мама — крикливая, с волосяной дулей на затылке и привычкой облизывать губы, как будто только что съела мороженое, но это все равно не повод примерять себе чужую мать.

«Интересно, — думала Абба, заканчивая приборку по соседству, — сейчас я уже в том возрасте, в каком была тогда мама. Ей тоже было тридцать пять, когда Зояна и другие жаркие девочки со всех сторон наваливались на нее в школе. Словно бы каждая хотела забрать себе частичку на память».

«Вот так и проходит молодость, — продолжала думать Абба. — Однажды ты понимаешь, что скоро сравняешься в возрасте с мамой. Или придешь в магазин — а там продавцами работают дети. С пластмассовой кожей, гладкими лбами, загнутыми кверху уголками губ — как недорисованные улыбки. У детей на груди таблички с именами: Анастасия Сергеевна, Дарья Александровна, Елизавета Максимовна.

А выглядят — как дети. И лучше в одно зеркало с ними не смотреться.

Абба отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться работой — как художник перед удачным холстом. Юноша с фотографии смотрел на нее с благодарностью и смущением. Ей нравился этот мальчик, в самом деле — вот он мог бы ей понравиться! Если бы они оба были живы.

Абба быстро глянула на тетку и вытащила из букета лохматую, как болонка, хризантему. Тетка ничего не заметила, цветок лег под табличкой  «А. Д. Болотов» так, словно всегда мечтал здесь лежать, — усталым облачком.

В мире мертвых Аббе всегда было легче и понятнее, чем в мире живых.  У мертвых вполне понятные требования и ожидания — их надо было помнить, следить за их могилами и молиться за упокой души. Обидеть, предать, сделать больно умершие не умели, а с годами память о них становилась все лучше.

О предательстве Абба знала не из книжек — ей сделали однажды так больно, что след от этой боли остался с ней навсегда, как старый шрам, ноющий при перепадах погоды. В конце пятого курса, когда все девушки вдруг — словно герои в телесериале, ближе к финалу — начали спешно устраивать свои судьбы, Абба влюбилась, и получилось это у нее очень неудачно. Мужчина оказался жадным до всего нового, он был счастлив с Аббой ровно две недели, после чего легко освободился от нее — так отдают бедным родственникам разонравившиеся шмотки.

И на этой части жизни Аббы отныне тоже стоял крест. Тетка, впрочем, пыталась устроить ее судьбу — еще два года назад знакомила ее с холостяками и мамиными сынками, как на подбор убогими, но с претензиями. Мания величия как продолжение комплекса неполноценности.

Аббу вполне устраивало ее нынешнее состояние — она даже считала себя счастливой. А как же? Наше счастье, как и жизнь, есть сон.

Тетка наконец распрямилась и, тут же, ойкнув, схватилась за поясницу. Единственный родной человек на земле — Абба так боялась потерять ее, что временами мечтала о том дне, когда это случится, чтобы исчез этот отупляющий страх.

— Давай цветы, — сказала тетка, и Абба развернула бумажный сверток с розами. Сейчас будет самая тяжелая часть сценария, когда тетка начнет плакать над Наташей и просить Аббу оставить ее с дочкой наедине. Обычно Абба уходила к дорожке и не сводила глаз с могилы, переступая с ноги на ногу и ощущая собственную ненужность, как изъян или болезнь.

Но в этот день, в это пятое мая, все должно было пройти по-другому — изменения, скорее всего, начались раньше, просто ни Абба, ни тетка этого не заметили, обманутые привычными действиями. Уютная рутина — она и убивает, и дает жизнь.