Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А почему все-таки он пришел именно к тебе?
— А к кому еще можно обратиться в деревне? — говорит пастор не без самодовольства…
Бюннинг идет домой. Он доволен. За все эти часы он ни разу даже не вспомнил о том обстоятельстве, которое, собственно, и придало ему сегодня такую прыть, а именно, что Стина Вендланд ждет ребенка и он, Бюннинг, его отец.
VI
Ханнинг живет со своей семьей в доме Кочерги. В маленькой комнатушке, сразу при входе налево, ночью спят дети. Здесь стоит только одна кровать, узкая походная койка. Во всей деревне рыбацкие дети до двенадцати — тринадцати лет спят вместе. Когда же они подрастают, а кровать не на что купить или некуда ее поставить, бросят им где-нибудь на пол мешок соломы, тут и спи. В конце концов человек создан не для спанья.
Днем в этой комнатушке плетут сети, это основное зимнее занятие рыбаков. Везет близнецам Гансу и Грете: здесь иногда даже топят. Евгению Штрезову незнакома такая роскошь. Нередко по утрам он просыпается оттого, что Фрида заворочается и весь снег, накопившийся на одеяле, сыплется в постель.
Сегодня Кочерга, Ханнинг и Боцман, как почти каждое зимнее утро, собрались и вяжут сети. Кочерга до сих пор никак не успокоится, все вспоминает о своей мудрой предусмотрительности в последний день лова.
— Что вы там ни говорите, а в старых преданиях есть свой смысл. В них заключается опыт. Не послушали меня, вот и нарвались.
— Угу, — говорит Боцман. — На кучу рыбы.
— А кого чуть не утопило бурей, а кто из последних сил, вопя от страха, едва добрался до Рокзее? Это все неспроста.
— Ясно, что неспроста. Мы вышли в море, когда другие уже поворачивали домой. А от страха, чтоб ты знал, никто не вопил. Даже Ис-Вендланд.
— Вот я и говорю, вы начали ловить, когда другие уже плыли к дому, и поэтому чуть не утопли. А вот почему вы тоже не повернули к дому, ну-ка? — спрашивает Кочерга и распрямляется.
Боцман спокойно вяжет ячею за ячеей.
— Болтаешь ты больно много, Кочерга. Уж наверно, не из-за твоей Линки Таммерт мы остались ловить.
— А из-за чего же тогда? — И поскольку Боцман оставляет вопрос без внимания, Кочерга продолжает: — Ну, так я тебе скажу. Потому что в этот день на вас было наваждение. А иначе как вам могло взбрести в голову заходить так далеко в море в такое время года? Наваждение было на вас, вы были малость не того.
— Будет тебе, — говорит Ханнинг. — Просто мы ничего еще не поймали, а Вендланд требовал денег…
— А Бюннинг перестал давать в долг молоко, и мы не знали, чем накормить детей. Потому и поплыли дальше. А то, что ты тут плетешь, это все бабьи сказки.
Кочерга некоторое время молчит, но потом, найдя утерянную нить, снова заводит все ту же песню:
— А что случилось дома, ну-ка? Разве мужу не следует быть дома, когда жена рожает?
— Тебе-то откуда это знать, Кочерга, ведь ты холостяк.
— Это здесь совсем ни при чем. Во всяком случае, Берте пришлось даже вызывать доктора. Говорите что угодно, но Линка Таммерт повстречалась нам не зря. Это было предостережение. Я ему последовал и правильно сделал.
— А Берте все-таки пришлось посылать за доктором, — говорит Ханнинг.
— Так не я ведь на ней женат, — говорит Кочерга.
— Это ей повезло, — смеется Боцман.
— Что значит повезло? — возмущается Кочерга и снова бросает плести сеть.
— Ты слишком много болтаешь. Тебе от Берты каждый день доставалось бы сковородкой, а не со сковородки. Она терпеть не может болтунов.
Кочерга не отвечает. Он размышляет про себя насчет «чужачки». «Боцман у нее под башмаком, со мной бы ей это не прошло».
Ханнинг обращается к Боцману:
— А как сейчас дела у Берты? Не полегчало ей?
— Нет. Все жар у нее, и на двор ходить не может. И молоко у ней пропало. Первые несколько дней кормила, а теперь все. Ты бы заглянул еще как-нибудь к нам, Ханнинг, и Густа тоже. Берта была бы рада.
Ханнинг не отвечает. «А потом она опять нас вытурит», — думает он. Боцман угадывает мысли брата. «Она совсем не хотела никого обидеть. Просто она тогда сильно разозлилась, что я собрался «крестить» мальчишку». Но Вильгельм Штрезов скорей бы откусил себе язык, чем высказал бы это вслух.
— Как же вы управляетесь? Кто вам стряпает?
— Мне приходится, кому же еще. Варево-то какое: картошка в мундире да похлебка. А что же будешь делать…
— Можешь обедать у нас, Густе не трудно сготовить и на тебя заодно.
Боцман отрицательно качает головой.
— Чего зря толковать, Ханнинг. Берту с ребятами тоже накормить надо…
Ханнинг опять отвечает не сразу:
— А что даете малышке?
— Мучную болтушку, — говорит Боцман. — Ну и чуток молока у Берты все же набирается.
«Густа, конечно, во многом могла бы помочь. Но Берта ее недолюбливает, а кому охота быть выставленным за дверь. Как можно требовать от Густы, чтобы она к ней ходила? Я и сам не хочу. Боцман тут ни при чем, все дело в том, что Берта не здешняя. Никак она не может прижиться у нас. Нет, уж лучше оставить ее в покое, пусть живет как знает. Наше, дело сторона». Для Ханнинга, упрямца Ханнинга Штрездва, этим вопрос исчерпывается. Когда верх берет упрямец, другая половина Ханнингова существа лишается права голоса. В таких случаях всю добросердечность Ханнинга как ветром сдувает.
За час до обеда Боцман поднимается.
— Ты уже кончил? — спрашивает Кочерга и смотрит искоса.
— Это мое дело, — отрезает Боцман.
— Ну, не-ет, так не пойдет. Раз ты уходишь, то и мы тоже можем уйти, или прикажешь нам за тебя работать?
Вильгельм Штрезов стоит уже в дверях. Он круто оборачивается. Морщина у него на переносице углубляется.
— Ты отлично знаешь, Кочерга, что я плету сеть втрое быстрей тебя. Если бы я каждый раз ждал, покуда ты свое кончишь, я бы уже год потерял над тобой стоя. Бывайте здоровы! — С этими словами он открывает дверь.
— Стой, — говорит Кочерга;—Ты вроде как считаешь, что можешь делать все, что хочешь? В конце концов я хозяин лодки и вообще не обязан плести сети. Заметь себе это.
Боцман делает шаг к Кочерге и спрашивает тихо:
— Так-так, ты вообще, стало быть, не обязан плести сети? Это уж совсем новая мода. А чем ты собираешься ловить? Кто же, по-твоему, должен плести сети?
Кочерга смотрит на Боцмана сверху вниз
