Читаем без скачивания Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили

— Благодарю, Кончетина, благодарю, малышка. — Дуилио был растроган. — Ты глубоко постигла смысл моего стихотворения. Добрая душа оставила у родника стакан на благо другим, и мы, мы тоже благородные, добрые, не будем разбивать стакан, а тем более — при­сваивать, но скажем: «Не уноси стакан с родника!»

— Прекрасно!

— Изумительно!

Затем выпили за не подвластную времени тетушку Ариадну, которая в силу возраста не имела сил отпра­виться на пикник, зато дала Кончетине с собой чудесные наливки. Много было других тостов, мужчины пили вво­лю, кроме Дуилио, строго соблюдавшего меру, потом Кончетина расплакалась ни с того ни с сего. «Что с то­бой, милочка, что случилось?» — всполошилась Сильвия, а Кончетина, прижав к глазам платочек, щебетала: «Ни­чего, ничего...» Тогда Тулио, отведя ее руку от глаз, скорчил забавную рожицу и живо развеселил. «Смотри­те — плачет и смеется, солнышко умывается!» — сострил он. «О, поэтично, весьма поэтично, — похвалил Дуи­лио. — Недаром я уповаю на молодежь». Кумео запихнул в рот увесистый кусок пирога, Антонио пустился было в пляс, но Кончетина попросила:

— Расскажите что-нибудь, дядя Дуилио.

А Дуилио, такой, каким был, спросил:

— Не лучше ли задавать вопросы?

И хором согласились:

— Да, лучше!

Дуилио с глубокомысленным видом расхаживал меж­ду двумя деревьями, шурша сухой листвой, и все, кроме Кумео, с нетерпением ждали вопросов. И Дуилио обра­тился к развалившемуся на боку Антонио:

— Вот вы, к примеру, любите ли вы вашу работу? Доставляет ли она вам удовольствие? Если нет — от­чего?

— Очень даже люблю свое дело, — сообщил Анто­нио. — Брошу в котел белую рубашку, покипячу, покипя­чу и вытащу красную. В другой котел брошу желтую, покипячу, покипячу — вытащу голубую, брошу в...

— Почему ты плачешь? — шепотом спросила Сильвия Кончетину.

— Не проговоришься?

— Нет.

— По-моему, Винсенте в меня влюбился, а он женат, и мне жалко его жену.

— С чего ты взяла, что он влюбился?..

— Пирог мне предложил.

— А вчера почему плакала?

— И Антонио в меня влюблен.

— Откуда ты знаешь?

— Не умеет, а все равно сплясал на столе ради меня.

— Отлично, молодой человек, любая работа хоро­ша, — сказал Дуилио, такой, каким был. — А чем радует тебя твоя работа?

— Кормит и не трудная — сил мало тратишь, — ожи­вился Антонио. — Бросишь, вытащишь, бросишь, выта­щишь — само все красится.

— А-а-а, — протянул Дуилио, размышляя. — Если лю­бишь работу, то добиваешься замечательных успехов, а это хорошо. А ты, Винсенте, каковы твои мечты, по­мыслы и намерения на будущее?

— Я желаю, — Винсенте принял высокомерный вид, — всегда представлять богатую и при этом культурную интеллигенцию.

— Похвально, одобряю. А деньги употребишь на благородные дела, естественно?

— Да, да, естественно, несомненно, — заверил Винсенте и расстегнул воротничок. — Здорово, да? Скажешь — нет?..

— А вот вас, молодой человек, — Дуилио принялся за Эдмондо, — какие всечеловеческие идеалы пленяют вас больше всего?

— Идея дружества и товарищества пленяет — меня.

— Весьма, весьма похвально! — бурно, восторженно одобрил его Дуилио. — Дружба, как правило, порождает атмосферу взаимолюбия и серьезной ответственности. У меня был товарищ, бывший к тому же деятелем искус­ства, и наша взаимодружба обогатилась новым творче­ским опытом. Наша дружба могучей поступью шла к выдающимся успехам. Истинное товарищество широко прославит себя и озарится светом дружбы. И вообще дружество, дружба между людьми имеет следствием по­ложительные результаты.

— А я не люблю его, — зашептала Кончетина Силь­вии.

— Теперь скажите вы... нет, не вы, а вы, — Дуилио ткнул пальцем в прятавшегося от него Кумео. — Что вы считаете наиболее ценным в природе ваших сверстников: физическую силу, умственные способности, являющиеся предпосылкой выдающихся успехов, уф, жарко, или под­линную человечность, то есть прямоту, которая искусно ваяет и оттачивает мысль?

— Я, да? — приставил палец к груди Кумео и сразу преобразился, заважничал. — Что я считаю, да? Ум, разум, силу, а если денежки в кармане — совсем здо­рово.

— Ага-а... — Дуилио приосанился. — Следовательно, вы полагаете, что человека должны украшать многие по­ложительные качества?

— Да, украшать.

— Вы хотите сказать — украшать-оснащать ?

— Ага.

— Прекрасно. Хороший человек всегда пленял нас, будет восхищать и в грядущем.

— А мне еще не встречался по-настоящему хороший человек, — шепнула Кончетина Сильвии.

— Не встречался?! А Дуилио...

— Он-то да, он-то да... Но он пожилой, а я о молодых.

— А-а, ты о молодых... Но, видишь ли, когда молодые постареют, и они, наверное, станут хоро­шими.

— Да, да, конечно.

Пламенела лесная осень..

Ночной страж врун Леопольдино на цыпочках проби­рался по улицам, тревожно замирая от любого шороха и пряча под ветхим балахоном свой ржавый фонарь. Надо было добраться до фонтана в центре города, спер­ва оттуда полагалось возвестить: «Три часа ночи, в горо­де все споко-о-ой-но!» Эх, он-то прекрасно знал — далеко не все спокойно, а что было делать, ему же именно за это и платили в год драхму — золотую монетку, ко­торую он в течение года обращал в насущный хлеб и лук.

Перед всеми осознавал он себя виноватым — краса-горожане не бедствовали, но горе да беда в любой дом заглядывали: кто-то болел, у кого-то в знак скорби чер­нела на балконе траурная завеса, а Леопольдино, сгорая со стыда, горестно возвестив: «Час ночи, в городе все споко-ой-но-о-о...» — торопился скрыться в своей лачуге... Но один дом тянул его к себе неудержимо, любил он сто­ять там под окном. Притаив фонарь под балахоном, при­таившись сам, он терпеливо ждал; из окна выбивался зыбкий свет, не спал человек, улыбавшийся, если случа­лось, как-то затаенно, приглушенно. В ночное безмолвие проникали легкие шорохи, словно кто-то крался на цы­почках по сухому песку, — человек бережно чистил бар­хоткой свой инструмент, у которого душой была птица. Потом он играл, едва касаясь струн, боясь потревожить спящих горожан; и куда исчезали могучие вольные птицы! По ночам оставалась там слабая пташка, но ка­кой бы кроткой и тихой она ни была, Леопольдино все равно с замиранием сердца слушал, как трепыхалась ма­лая птаха, не смея летать, перепрыгивать с ветки на вет­ку, а главное — взмыть в небеса...

Человек, тосковавший по птицам, играл приглушен­но, подавляя желание выпустить птицу на волю, и звуки едва шелестели, слепо шаря по комнате, но желание бы­ло столь сильно, что содрогало, искажало лицо ему му­кой, и он с нетерпением ждал наступления зари, когда мог обратить воробья в журавля и стрелой устремить в облака, а пока была ночь, и прильнувший к стене Лео­польдино догадывался — человек не решается вольно играть, даже дивному, несравненному музыканту не до­зволялось нарушать сонную тишину, зато ему самому, ночному стражу, полагалось возмущать покой горожан своим ржаво-скрипучим: «...в городе все спокой-но-о». От приглушенных звуков инструмента Леопольдино страдал куда больше, чем от траурной завесы на балко­не, и все же привычно пробирался к площади; закрыв глаза, набирал в грудь воздух, и слепцами, объятыми пламенем, бились слова, налетая на стены: «В городе четыре часа и...»

... И АЛЕКСАНДРО

— Это все хорошо, а до вечера чем заняться? Выпить нельзя, — сказал долговязый.

— Почему нельзя?

— Налижемся, а нас спектакль ждет, потеха!

— Извините, что за спектакль? — спросил Доменико у долговязого, дожидаясь Тулио.

— Не слыхал?! Весь город готовится, Александро выступает.

— О чем выступление?

— Объявил... как же это... да: «За лучшие взаимоот­ношения между людьми».

— Ого! — осклабился его дружок. — Напиваться точно нельзя.

Юный Джанджакомо орал во всю глотку:

— Только два гроша! Выступает сеньор Александро! Волнующая тема — «За лучшие взаимоотношения между людьми». Вопросы можно задавать всем — отвечает один Александро!

У высокого входа стоял Артуро и взымал с желаю­щих послушать Александро по два гроша. «Ты проходи бесплатно», — сказал он Доменико, но у того не нашлось мелочи уплатить за Тулио, а с Тулио Артуро беззастен­чиво потребовал четыре гроша.

Просторное помещение битком было набито, и Арту­ро ухмылялся, довольный.

— Сядем у выхода, раз уж тебе так приспичило прий­ти. Сам бы я ни...

— Почему, Тулио?

— Его лекции дракой кончаются иногда... Если что, сразу смотаемся.

Какой-то парень вскочил и захлопал в ладоши, тре­буя внимания.

— Давайте не доводить его, и без нас дойдет!

— Правильно, верно! — одобрил зал.

— И дурацких вопросов не задавайте, а то смекнет, что... С умом спрашивайте, чтобы сбить его...