Читаем без скачивания Пути-перепутья - Теодор Фонтане
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава девятнадцатая
На перегоне между Берлином и Потсдамом Кете задернула желтые занавески для защиты от разгорающихся все ярче лучей солнца, а на набережной Луизен-канала в этот день вообще не закрывали окон, и утреннее солнце заглядывало к фрау Нимпч, озаряя всю комнату. Лишь дальняя ее часть еще пряталась в тени. Здесь стояла старомодная кровать с горой подушек в бело-красных клетчатых наволочках, а на подушки откинулась фрау Нимпч. Она скорей сидела, чем лежала, потому что в груди у ней была водянка и ее жестоко мучили приступы удушья.
Снова и снова поворачивала она голову к распахнутому окну, но того чаще глядела на камин, в котором сегодня не развели огня.
Лена сидела рядом с ней и держала ее за руку. Заметив, что взгляд старушки то и дело обращается к очагу, она спросила:
- Развести огонь? Я думала, раз ты лежишь, и в постели тепло, и на дворе такая жарынь…
Старушка не отвечала, но Лене показалось, что она была бы этому рада. Лена подошла к камину и развела огонь.
Когда она вернулась на прежнее место, старушка встретила ее довольной улыбкой и сказала:
- Да, Ленушка, жара жарой, но ты ведь знаешь, мои глаза привыкли к огню. А когда я его не вижу, мне сразу думается, что всему конец, что нет больше ни жизни, ни света. А страх, он все время сидит вот здесь…
И она указала на свою грудь.
- Ах, мама, чуть что, ты уже думаешь о смерти. Сколько раз так бывало, и все обходилось, слава богу…
- Да, детка, сколько раз обходилось, а один раз не обойдется. Мне уже семьдесят, любой день можно ждать… Ты распахни окно пошире, чтоб воздуху было больше, тогда и огонь будет лучше гореть. Гляди, он и не горит толком, а все чадит.
- Это из-за солнца, солнце стоит прямо над трубой.
- И дай-ка мне тех зеленых капель, что Дёрриха принесла. Хоть немножко, да помогут.
Лена послушалась, больная выпила капли, отчего ей и в самом деле будто полегчало. Опершись руками о постель, она села чуть повыше и, когда Лена сунула ей за спину еще одну подушку, спросила:
- Франке уже был сегодня?
- Был, рано утром. Он всегда заходит до работы, спрашивает.
- Очень хороший человек.
- Да, очень.
- А эти секты, они…
- …Беды большой нет. Мне думается даже, хорошие правила у него как раз от секты. Как по-твоему?
Старушка улыбнулась.
- Нет, Ленушка, хорошие правила - это от господа бога. Одному бог их дает, другому - нет. Я не верю ни в обученье, ни в воспитанье… А тебе он еще ничего не сказал?
- Сказал. Вчера вечером.
- А ты ему что ответила?
- Я согласилась выйти за него, потому что считаю его порядочным и надежным человеком, который будет заботиться не только обо мне, но и о тебе.
Старушка одобрительно кивнула.
- Но тут,- продолжала Лена,- когда я ему это ответила, он взял меня за руку и весело так говорит: значит, дело слажено? А я покачала головой и сказала, что так быстро дело не делается, что мне надо ему кой в чем признаться. Он спросил в чем, и я ему рассказала, что два раза была в связи с мужчинами, первый раз… ну, ты и сама все знаешь… и что первый мне очень нравился, а второго я очень любила и до сих пор его из головы не выкинула. Но только он, второй-то, счастливо женился, и с тех пор я его ни разу не видела, если не считать одного-едииственного разочка,- не видела и не хотела видеть. Но ему, Франке, за его хорошее отношение я хотела рассказать всю правду, потому что обманывать не приучена никого - а его и подавно…
- Господи Исусе,- заохала старушка.
- И тогда он встал и ушел к себе. Но он не рассердился, право слово, я видела, что он не рассердился. Он только не позволил мне провожать его до передней, как обычно.
Фрау Нимпч пришла в тревожное возбуждение, хотя трудно было понять, чем оно вызвано - рассказом Лены или удушьем. Скорее вторым, ибо она вдруг сказала:
- Доченька, что-то я низко лежу. Подложи-ка мне под голову молитвенник.
Лена не перечила, встала и пошла за молитвенником. Но когда она принесла его, старушка сказала:
- Не этот, не этот. Этот новый, а я хочу старый, с двумя застежками, он потолще.- И, лишь когда Лена выполнила ее просьбу, продолжала: - Я этот молитвенник еще матери своей, покойнице, подавала. Я почти девочка была, маме едва пятьдесят сравнялось, а может, и того нет, вот она так же сидела и задыхалась, а глаза - большие от страха, прямо в душу тебе смотрят. Но как я притащила ей молитвенник - он у ней был еще с конфирмации - да подложила под голову, она застыла сразу и спокойненько так уснула. Вот бы и мне так. Ах, Ленушка, Ленушка. Не смерти боюсь, помирать страшно… Так, так… Вроде и лучше.
Лена тихо плакала. Понимая, что пробил последний час доброй старушки, она послала за фрау Дёрр и велела передать, что дело очень плохо, так не придет ли фрау Дёрр к ним. Та немедля ответствовала: «Само собой, приду» - и часу в шестом заявилась с шумом и гамом, ибо соблюдать тишину, даже у постели тяжелобольного, было выше ее сил. Она так топала по комнате, что все, лежащее на камине и подле него, запрыгало и задребезжало, попутно она укоряла Дёрра, что вот его где-то черти носят, когда он так нужен, зато когда она охотно послала бы его ко всем чертям, он, как назло, торчит дома. Заодно она пожала руку матушке Нимпч и спросила Лену, давала ли она больной тех капель.
- Давала.
- По сколько?
- По пять, каждые два часа.
- Мало,- сообщила ей Дёрр и, собрав воедино все свои медицинские познания, пояснила, что, мол, две недели настаивала эти капли на солнце, и ежели их принимать сколько положено, воду всю откачает как все равно насосом. Старый Зельке, который возле Зоологического живет, раздулся, помнится, что твоя бочка, и полгода уже простыни не видел, все сидел на стуле, окна настежь, а потом четыре дня попил тех капель - и все равно как на пузырь надавили: никакой воды, огурчик огурчиком.
С этими словами энергичная особа закатила фрау Нимпч двойную порцию наперстянки.
Наблюдая бурную деятельность фрау Дёрр, Лена испытала - и не без оснований - удвоенный прилив страха, а потому накинула платок и собралась бежать за доктором. Фрау Дёрр, в обычное время ярая противница докторов, на сей раз не стала спорить.
- Ступай,- сказала она.- Ей долго не продержаться. Глянь-ка сюда (она указала на крылья носа) - вот она где, смерть-то, притаилась.
Лена ушла, но не достигла еще и площади св. Михаила, как старушка, лежавшая до того в забытьи, выпрямилась и окликнула ее: «Лена!»
- Нет Лены.
- Кто здесь?
- Это я, матушка Нимпч, я, госпожа Дёрр.
- Госпожа Дёрр? Вот это хорошо. Поближе. На скамеечку.
Фрау Дёрр, не приученная повиноваться, вся передернулась, но, будучи существом добродушным, выполнила приказание и села на скамеечку.
И смотри-ка - в ту же минуту старушка заговорила:
- Я хочу желтый гроб с голубой обивкой. Но не очень много обивки.
- Ладно, госпожа Нимпч.
- И еще я хочу лежать на новом кладбище святого Иакова, за «Роллькругом», поближе к Бритцу.
- Ладно, госпожа Нимпч.
- Я деньги-то скопила, еще в ту пору, когда могла копить. Они в верхнем ящике. Там и рубашка смертная, и кофта, и пара белых чулок с вышитой меткой. А под ними деньги.
- Ладно, госпожа Нимпч. Все будет, как вы хотите. Еще что попросите?
Но старушка, должно быть, уже не расслышала вопроса фрау Дёрр, ибо, ничего не ответив, молитвенно сложила руки, возвела глаза к небу с выражением любви и набожности и сказала:
- Боже милостивый, возьми ее под свою опеку и зачти ей все, что она сделала для меня.
- А, вы про Лену,-пробормотала фрау Дёрр себе под нос.- Бог ее не оставит, госпожа Нимпч,- сказала она старушке.- Я его хорошо знаю, да и не доводилось мне покуда видеть, чтобы такие девушки, как Лена, с таким сердцем и такими руками, пропадали зазря.
Фрау Нимпч кивнула, и милый облик дочери явственно встал перед ее глазами.
Текли минуты, и когда Лена, воротясь, постучала в дверь коридора, фрау Дёрр сидела в той же позе, на скамеечке и держала руку старой своей приятельницы. Лишь заслышав стук, она встала и отперла.
Лена все еще не могла отдышаться от быстрого бега.
- Сейчас придет… идет уже. Но фрау Дёрр только ответила:
- Уж какие там доктора,- и указала на мертвую.
Глава двадцатая
Свое первое письмо Кете, согласно уговору, отправила из Кельна, а в Берлин оно пришло на другое утро. Адрес был еще написан рукой Бото, и теперь он с довольной улыбкой и в самом радужном настроении взвешивал на руках объемистый конверт. Действительно, внутри оказались три открытки, исписанные бледным карандашом с обеих сторон и очень мало разборчивые, так что Ринекер даже вышел на балкон, чтобы как-нибудь расшифровать эти каракули.
- Ну, Кете, посмотрим, посмотрим…
И он прочел:
«Бранденбург-на-Хавеле. 8 часов утра. Дорогой Бото! Поезд стоит здесь всего три минуты, но не пропадать же им даром, на худой конец продолжу, когда поедем дальше,- что-нибудь да получится. Я еду в одном купе с молодой и очаровательной супругой банкира, мадам Залингер, урожденная Залинг, из Вены. Когда я выразила свое удивление по поводу сходства имен, она, по-австрийски акая, мне объяснила: «Захотелось слегка удлинить фамилию». Она непрерывно изрекает подобные перлы и, несмотря на существование десятилетней дочери (дочь - блондинка, мать - брюнетка), тоже едет в Шлангенбад. И тоже через Кельн, чтобы, как и я, нанести кому-то попутный визит. Девочка неплохо сложена, но плохо воспитана и, прыгая с полки на полку, успела уже сломать мою парасольку, что повергло ее мать в величайшее смущение. Станция, где мы сейчас стоим, точнее - с которой трогаемся, полна военных, среди них бранденбургские кирасиры с желтым вензелем на аксельбанте, вероятно, Николаевский полк. Очень эффектно. Были там и стрелки Тридцать пятого полка, все малорослые, на мой вкус - даже слишком, хотя дядюшка Остен и любит утверждать, что лучший стрелок - это такой, которого нельзя увидеть невооруженным глазом. На этом кончаю. Девочка (увы! увы!) опять шныряет от одного окна к другому и мешает мне писать. К тому же она непрерывно жует пирожные, такие, знаешь, куски торта с вишнями и фисташками. Жевать она начала уже между Потсдамом и Вердером. А мать не умеет с ней сладить. Нет, я была бы строже».
