Читаем без скачивания Изгнанник - Джозеф Конрад

С мокрыми и прилипшими к голове волосами, как человек, вылезший из воды, Олмэйр приподнялся и сказал задыхающимся голосом:

— Оскорбление! Гнусное оскорбление!.. Я…

Лингард поставил кувшин на стол и смотрел с молчаливым вниманием.

— Когда я припоминаю все, я теряю всякую власть над собой, — сказал нетвердым голосом Олмэйр, — Я говорил вам, что он поставил судно Абдуллы против нашей пристани, но у того берега, близ усадьбы раджи. Судно было окружено лодками. Отсюда можно было подумать, что оно стоит в середине плота. Тут были все ковши, какие есть в Самбире. В бинокль я мог различить лица сидящих на юте: Абдуллу, Виллемса, Лакамбу и всех. Был там и этот старый подлец Сахамин. Я видел совершенно ясно. Потом спустили лодку. В нее сел какой-то араб и подъехал к пристани Паталоло. По-видимому, его отказались принять, — так, по крайней мере, они говорят. Я-то думаю, что просто ворота недостаточно быстро отворили перед нетерпеливым послом. Как бы там ни было лодка тотчас же вернулась обратно. Я продолжал наблюдать и заметил, как Виллемс и еще несколько человек прошли на ют и стали там с чем-то возиться. И эта женщина была среди них. Ох, эта женщина!..

Олмэйр затрясся; казалось, припадок повторится, но энергичным усилием он заставил себя успокоиться.

— Вдруг, — продолжал он, — они выпалили в ворота Паталоло. Вы можете себе представить, как сильно я испугался. Они выстрелили еще раз, и ворота открылись… Решив после этого, что дело сделано, и почувствовав, вероятно, голод, они начали пировать. Абдулла сидел между ними, как идол, скрестив ноги и держа руки на коленях. Он слишком важен для того, чтобы пи ровать с ними, но все же сидел там. Виллемс держался по-преж нему в стороне от толпы и смотрел на мой дом в подзорную трубу. Я не мог удержаться и показал ему кулак.

— Так-так, — спокойно сказал Лингард, — Это было лучшее, что вы могли сделать, разумеется. Если уж нельзя побороть вра га, то полезно, по крайней мере, его подразнить.

— Вы можете говорить что угодно. Вы не имеете ясного представления о том, что я чувствовал. Он видел меня и поднял руку, как бы в ответ на мое приветствие. Я думал, что после стрельбы в Паталоло убьют и меня, поэтому я поднял на дворе английский флаг, как единственное средство защиты. Кроме Али, у меня осталось только три человека — трое калек, слишком слабых для бегства. Я сражался бы и один в овладевшей мной ярости, но тут был ребенок. Что с ним делать? Я не мог отправить его с матерью вверх по реке, вы ведь знаете, что я не могу полагаться на жену. Я принял решение спокойно выжидать, но никому не позволять высаживаться на нашем берегу: земля эта была куплена нами у Паталоло и это наша частная собственность. Утро было очень тихое. Попировав, большинство разошлось по домам: остались только важные люди. Около трех часов Сахамин отбыл один в небольшой лодке. Захватив ружье, я спустился к нашей пристани, чтобы объясниться с ним, но на берег его не пустил. Старый лицемер сказал, что Абдулла шлет свой привет и желает переговорить со мной о делах; не приду ли я к ним на корабль. Я ответил, что не приду. Сказал, что Абдулла может мне написать и я отвечу ему, но что между нами не может быть никакого личного свиданья ни на его корабле, ни на берегу. Я сказал также, что, если кто попытается пристать к моему берегу, я буду стрелять. Тогда он с оскорбленным видом поднял руки к небу и быстро отплыл, — с докладом, надо думать. Спустя час, а может быть и более того, я видел, как Виллемс высадил партию людей на пристани раджи. Они держали себя очень скромно. Они сбросили в реку медные пушки, которые вы подарили Паталоло в прошлом году. Там ведь глубоко. Часов в пять Виллемс вернулся на корабль, и я видел, как он подошел к Абдулле. Он долго говорил с ним, размахивая руками, объяснял что-то, указывая на мой дом. Наконец, как раз перед закатом они снялись с якоря и пошли вниз, приблизительно на полмили от слияния двух рукавов реки, где они находятся и сейчас, как вы заметили, может быть. В тот вечер, когда стемнело, Абдулла, как мне сказали, впервые сошел на берег. Его поместили в доме Сахамина. Я послал Али узнать новости. Он вернулся около девяти часов и рассказал, что Паталоло сидел по левую руку Абдуллы, перед костром Сахамина. Происходило важное совещание. Али предполагал тогда, что Паталоло взят в плен, но он ошибся. Они устроили эту штуку очень ловко. До полуночи все было улажено. Паталоло нернулся к своей разрушенной ограде, в сопровождении дюжины лодок с факелами. Кажется, он просил Абдуллу дать ему нозможность уехать на «Властелине островов» в Пенанг. Оттуда он собирается отправиться в Мекку. О стрельбе говорили, как об ошибке, и это было несомненно правильно. Паталоло никогда и не думал оказывать сопротивления. Итак, он уедет, как только судно будет готово выйти в море. Он пришел на судно на другой день с тремя женщинами и с полудюжиной престарелых спутников. По приказанию Абдуллы его встретили салютом из семи пушек, и с тех пор он уже пять недель живет на судне. Сомневаюсь, чтобы он вышел живым из реки. Во всяком случае, он не доберется живым до Пенанга. Лакамба забрал все его имущество и дал ему векселя на торговый дом Абдуллы в Пенанге. Он должен умереть до прибытия туда. Понимаете?

Он помолчал немного в угрюмом размышлении, затем продолжал:

— Разумеется, было в эту ночь немало побоищ. Многие воспользовались неурядицей для того, чтобы расплатиться со старыми долгами. Я провел ночь в этом кресле, в тревожном полусне, с револьвером в руке. Однако никого не убили. Несколько пробитых голов — и все. Рано утром Виллемс выкинул новую штуку, признаюсь, немало меня удивившую. На рассвете они поставили флагшток на другом конце селения, где Абдулла строит сейчас свои дома. Вскоре после восхода солнца там собралась большая толпа. Виллемс стоял, прислонясь к мачте, обняв одной рукой эту женщину за плечи. Вынесли кресло для Паталоло, и Лакамба стал по правую руку старика, который готовился сказать слово. Собрался весь Самбир: и женщины, и невольники, и дети — все. Затем заговорил Паталоло. «По милости всевышнего, — таковы были его слова, — суждено сбыться заветному моему желанию — совершить паломничество ко гробу пророка». Обращаясь к Лакамбе, он просил его править справедливо во время его, Паталоло, отсутствия. Разыгрывалось что — то заранее подстроенное. Лакамба ответил, что он не достоин такой чести, но Паталоло настаивал. Для него, бедняги, это должно было быть не сладко. Они заставили его форменно упрашивать этого негодяя Лакамбу. Подумайте только, вы вынуждены просить разбойника обобрать вас! Но старый раджа был сильно напуган. Во всяком случае, он все проделал, и Лакамба наконец согласился. Затем, обратился с речью к собравшейся толпе и Виллемс. Он говорил, что на пути к западу раджа, то есть Паталоло, увидит великого белого начальника в Батавии и заручится его покровительством для Самбира. Тем временем, продолжал он, я, оранг-бланда и ваш друг, подыму тот флаг, под сенью которого можно жить безопасно. С этими словами он поднял на мачте нидерландский флаг. Он был наскоро изготовлен ночью из коленкора и тяжело свешивался с мачты, а толпа таращила на него глаза. Али говорил мне, что раздался всеобщий вздох удивления, но никто не проронил ни слова, пока Лакамба не выступил вперед и не объявил громогласно, что и течение всего дня каждый, кто пройдет мимо столба с флагом, должен обнажить голову перед ним и сделать поклон.

— Но, черт возьми, Абдулла британский подданный! — воск ликнул Лингард.

— Абдуллы там не было, он не сходил на берег в тот день Но Али, который себе на уме, заметил, что пространство, зани маемое толпой, находилось под обстрелом «Властелина остро вов». Они так поставили судно, что все пушки были направлс ны на флагшток. Ловко… Но никто и не думал сопротивляться. Когда все пришли в себя от изумления, то стали тихо издевать ся и глумиться, и Бахассун укорял Лакамбу до тех пор, пока один из слуг Лакамбы не ударил его по голове. Здоровый удар, как мне говорили. Тогда перестали глумиться. Паталоло ушел тем временем, а Лакамба сел на стул у подножия столба. Толпа продолжала волноваться, как будто не могла решиться уходить. Вдруг что-то зашумело за стулом Лакамбы. Это была женщина, которая бросилась на Виллемса. Али говорит, что она была похожа на дикого зверя, но он скрутил ей руки и повалил на землю. Никто не знает, в чем было дело. Говорят, что все это из-за флага. Затем Виллемс бросил ее в лодку и отвез на судно Абдуллы. После этого Сахамин первый отдал честь флагу. Следом за ним поклонились и другие. К полудню все успокоилось.

Олмэйр вздохнул. Лингард вытянул ноги.

— Дальше, — сказал он.

Олмэйр как будто боролся сам с собой. Наконец он сказал, брызгая слюной:

— Самое ужасное впереди. Самая неслыханная вещь. Гнусность! Бесстыдная наглость!

III

— Ладно, расскажите все. Я не могу себе представить… — начал Лингард, переждав немного.