Читаем без скачивания Библейский контекст в русской литературе конца ХIХ – первой половины ХХ века - Игорь Сергеевич Урюпин

Вопросы и задания

1. Какие «легендарные» народы, упоминаемые в Священном Писании, стали «притчей во языцех»?

2. Какой след в библейской истории оставили амаликитяне? Какие культурно-исторические и мифологические ассоциации стал вызывать этноним «амаликитяне»?

3. Какие библейские реалии (исторические, географические, культурные, социально-этнографические и т.д.) стали прецедентными феноменами и нашли отражение в русской литературе?

4. Чем обусловлен интерес героя рассказа М. Горького «Бывшие люди», тряпичника по прозвищу Тяпа, к племени амаликитян? Какими историсофскими вопросами задается герой, прочитавший Библию, в связи с исчезновением с авансцены истории племени амаликитян?

5. Как ставится и решается проблема национально-культурной идентичности русского народа и его места в мировой истории в рассказе М. Горького «Бывшие люди»?

6. Какие ассоциации вызывает имя библейского народа амаликетяне у автобиографического героя романа И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева»?

Темы докладов и рефератов

1. Диалектика человекобожеского и богочеловеческого начал в русской литературе рубежа ХIХ–ХХ веков.

2. Библейская «археология» в творчестве В. Я. Брюсова и Д. С. Мережковского.

3. Проблема духовной самоидентификации в рассказе М. Горького «Бывшие люди».

4. Аалекитяне как прецедентный феномен в творчестве М. Горького и И. А. Бунина.

Библейские мотивы в рассказах М. Горького

I

Христианская духовно-архетипическая сущность горьковского гуманизма, именовавшегося самим писателем то «крайним», то «пролетарским», не вызывала сомнения ни у современников, ни у потомков основоположника социалистического реализма, всячески декларировавшего свое материалистическое мировоззрение и атеистическую «веру». При всей сложности и неоднозначности отношений М. Горького к религии вопрос о нравственно-этическом Абсолюте и его образно-персоналистическом воплощении напрямую связывался писателем с Христом и Его учением. Однако, как точно заметил И. Н. Сухих, «горьковский Христос – “Бог бедных”», «он не имеет никакого отношения к официальной Церкви», «Бог создается людьми, придумывается, конструируется, чтобы заполнить пустоту сердца, помочь в сегодняшних тяготах, решить больные проблемы» [218, 37]. Активное, духовно-созидательное начало человека-творца, берущего на себя ответственность за преображение мира и совершенствование самой человеческой природы, М. Горький усвоил у Н. Ф. Федорова, об идеях которого писатель «был наслышан еще при жизни философа и даже однажды видел библиотекаря Румянцевского музея» [207, 250]. Федоровская «философия общего дела» легла в основу богостроительства как особого идейно-философского течения Русского религиозного Ренессанса, к которому в самом начале своего творческого пути тяготел М. Горький. Для богостроительства в отличие от богоискательства с его поиском «как бы готового Бога» и попыткой «Его опознать (нечто пассивное)» было важно «именно строительство высшего идеала, призванного воплотиться в реальность» [207, 253], «стремление отыскать не столько Бога, сколько “божественный ответ” на противоречия бытия» [59, 88].

Такой «божественный ответ» на насущные проблемы человеческого существования в мире без Бога ищут герои-босяки ранних рассказов и повестей М. Горького. Не укорененные в духовно-культурной, материально-бытовой почве, «они никак не могут найти себе на земле места и прикрепиться к нему» [68, 244], скитаются «по Руси» в поисках «божественного слова», которого подчас не способны вместить в своем сердце. «Люблю я послушать книгу… священную ежели…» [68, 100] – говорил один из героев рассказа «Дело с застежками» (1895). – «Хорошо больно… Хоть оно непонятно… а все-таки слово этакое… на улице ты его не услышишь… Непонятно оно, а чувствуешь, что это слово для души» [68, 101]. Так писатель, воссоздавая духовное состояние современника, жаждущего «божественного слова», но утратившего живую связь со Священным Преданием («В церкви мы, по неприличности и грязноте нашей, не ходим…» – сожалел Мишка, – «а душа, мол, у нас тоже… как следует… на своем месте…» [68, 101]), откликнулся на чрезвычайно важную проблему «герметизации» христианского учения, которую впоследствии четко обозначил С. Л. Франк: «Мы смутно чуем, что в основе этого учения лежат какие-то древние, архаические представления, быть может, полные таинственной мудрости, нам непосредственно уже недоступной. С каким бы благоговением мы ни относились к этой непонятной нам мудрости, мы не в состоянии в этом традиционном христологическом и сотериологическом учении непосредственно усмотреть подлинную благую весть, то есть весть о реальном, спасительном для нашей жизни благе» [233, 72].

Стремление человека ХХ века обнаружить незыблемые основы своего существования в атмосфере всеобщего релятивизма и духовного нигилизма, опереться на прочный фундамент христианской аксиологии, обрести «реальное, спасительное для нашей жизни благо» совершенно естественно рождало интерес к Священному Писанию и по сути – к новому его пониманию и открытию. В рассказе «Дело с застежками» М. Горький предельно точно передал томление / тоску современника по нравственному Абсолюту и невозможность его практического воплощения, роковую подмену духовного начала материальным и, как следствие, отпадение человека от Бога и подчинение его власти зверя. Мотив подмены истинного мнимым, внутреннего внешним, содержания формой, сущности видимостью лежит в основе сюжета рассказа о проявленном интересе артели босяков к Библии, которую читала нанявшая их на расчистку колодца и разлом старой бани пожилая барыня («Иногда она бросала в нашу сторону внимательный и строгий взгляд, книга на ее коленях шевелилась, и на солнце блестели ее массивные, очевидно, серебряные застежки…» [68, 100]).

Заметив любопытство артельщиков, барыня «начала перекидывать листы книги, ища в ней чего-то…» [68, 102], что могло бы пробудить непросветленные души, пребывающие в состоянии духовной дремы, к живому поиску Истины. И потому совершенно не случайно она открыла Послание к римлянам апостола Павла, чей жизненный опыт обращения к Богу через гонения первых христиан до самоотверженной проповеди Христова учения должен был направить бродяг-босяков на Путь к подлинной жизни. «”Павел, раб Иисуса Христа…” – раздался голос старушки. Он старчески дребезжал и прерывался, но был полон благочестия и суровой важности. <…> “Я весьма желаю увидеть вас, чтобы преподать вам некое дарование духовное к утверждению вашему, то есть утешаться с вами верою общею, вашею и моею”» [68, 102]. Слова Священного Писания (Рим., 1, 11–12), почти в точности воспроизведенные автором (за редкими грамматическими разночтениями типа «утешаться» / «утешиться»), являются смысловым, философским нервом рассказа, причем М. Горький сознательно, актуализируя чрезвычайно важный библейский фрагмент, оставляет его незавершенным в тексте, обрывает на полуслове / полуфразе, в продолжении которой, уже за пределами имплицитного художественного пространства, скрывается ключевая идея произведения. Так, в 13 стихе первой главы послания («Не хочу, братия, оставить вас в неведении, что я многократно намеревался придти к вам (но встречал препятствия даже доныне), чтобы иметь некий плод и у вас, как и прочих народов» (Рим., 1, 13)) содержится аллегорическая пропозиция всего горьковского рассказа об объективно-субъективных препятствиях к постижению Христова учения современным человечеством. Не случайно читающая соборное послание старушка, заметив, как Семка, «истинный язычник, громко зевнул», выражая свое равнодушие к услышанному, сделала акцент на словах апостола – «Ибо открывается гнев божий с неба на всякое нечестие и…» [68, 102], – но и здесь писатель оставил в эксплицитном контексте