Читаем без скачивания Хоп-хоп, улитка - Марта Кетро

Что работа она, конечно, та же молитва, но от себя не спрятаться (простите за пошлость) даже за самой сильной усталостью.

В процессе съемок мною были утрачены:

Зонт.

Ножницы.

Колечко с бриллиантом.

Бесчисленное количество булавок.

Красное одеяло. У этого одеяла особая киносудьба. С начала съемок его подстилали на землю под всех застреленных, зарезанных, задавленных и посаженных на иглу. В него заворачивали задницы актрис, вынужденных играть в коротеньких курточках на морозе. Клали под ноги жертве насилия, трахаемой стоя в холодном подвале (что-то не так в этой фразе, согласна). На нем, наконец, просто сидели — изображали теплую раннюю осень в конце ноября, и актеры примерзали в непринужденных позах к скамеечкам. А в последний день его потеряли.

Пожалуй, в список утрат стоило бы добавить кой-какие комплексы. Прежде думала, что прекрасной принцессе категорически запрещено чистить чужие ботинки, гладить рубашки и подавать пальто стареющим блондинкам (простите, это к актрисе личное). Оказывается, настоящую принцессу отличает от китайских подделок именно способность пойти в свинарки и выполнить эту работу наилучшим образом, не комплексуя по поводу своего положения, потому что она-то точно знает, что настоящая. А перекошенное личико и непрерывное нытье вовсе не означают, что ты выше данной ситуации, а говорят лишь о том, что попросту не справляешься. Поплачешь дома, детка.

Так что я вышла как есть прынцесса. И свинки меня полюбили.

«Мне дали денег, мне дали денег», — пело сердце и пританцовывало. Денег тех вышла тысяча долларов за два месяца — вообще слезы горькие, но для дебютанта допустимо. Можно вылечить зубы, можно купить ноутбук, а можно нарядиться. Было сорок минут до встречи, и я решила быстренько заехать на Автозаводскую за сапогами тридцать четвертого размера. А заодно и насчет шубки поглядеть. Реакция торговок потрясла: они все время пытались продать мне пуховик или, на худой конец, кролика. Я-то просила лисичку или песца, но они говорили — дорого. В результате таки удалось купить шубейку, но за половину тех денег, которые предназначались на это дело. Я уже уходила, а торговка все причитала: «Были ж перед вами люди приличные, а еле на кролика последние копейки наскребли, торговались! А вы вон какую дорогую купили! А перчатки-то у вас такие страшные, хотя и лицо интеллигентное, давайте я вам триста рублей скину, на шампанское. Может, прямо сейчас наденете?» С работы я, конечно, но не настолько же! Из «приличного» была предложена комбинация из зебры с лисицей (но показалось немного слишком) и это потешное чудовище, что висит теперь передо мной на гвозде, причудливо скроенное из бобра с песцом. Очевидно, что модельер замыслил его после вопля «выдыхай, бобер, выдыхай», а завершив работу, сказал «вот это писец». Мохитос долго смеялся и требовал носить «это» с кожаными шортами, потому что «вид придурковатый, и хорошо хоть, что не розового цвета, а то бы я тебя придушил». «Да, переломало тебя», — констатировал он. Наверное, я и правда слишком много работала.

Шапка — это попойка, которая венчает съемки. Ничего особенного: говорили речи, пили водку, курили гашиш. Чувство «единения с этими людьми, с которыми делали одно общее дело» так и не наступило. Напротив, отчетливо поняла, что я совсем-совсем не отсюда, мой мир не хуже и не лучше, но это не моя война. Мне — вступать в сложные отношения со словами, обольщаться и обольщать длинными фразами, раскрашивать запотевшие стекла гуашью перед Новым годом — я действительно иногда это делаю, рисую какую-нибудь киску или собачку на стекле и пишу «С Новым годом!», чего уж там. Я могу заниматься любым бессмысленным делом, и кино «не моё» вовсе не из-за особой утонченности, а просто… Просто.

Но сегодня пришлось поехать на досъемку, так что я все-таки поприсутствовала на самом последнем-распоследнем дне и дождалась фразы «всем спасибо, съемки окончены».

А потом предложили новую работу: чуть больше денег, в два раза больше серий, приступать нужно после Нового года.

Котик напи́сал (а если быть абсолютно честной, то попросту нассал) на заветную деревянную шкатулку, где каждая девушка хранит то, что особенно дорого ее сердцу. У кого там фотографии припрятаны, у кого вибратор, у кого золоты-серебряны колечки, а у меня — щипчики, отвертка, плоско-и круглогубцы и пинцет с лупой, то есть всякое полезное для души. На случай, если захочется в минуту печали комп разобрать, проволоку согнуть или зуб выдрать. И вот котик мало того что осквернил, так еще и с вывертом: залез на шкаф и пустил мощную струю прямо на спальник, который с самого Крыма лежит неубранный, а она, струя, уже рикошетом (или еще как) стекла вниз на шкатулочку. И после этого он прибежал в кухню, сел на стол и стал просить завтрака. А я, вместо того чтобы по морде, взяла его, полосатого, за щечки и поцеловала в носик. И он тогда знаете что сделал? Содрогнулся весь от отвращения, спрыгнул со стола и тут же наблевал на паркет.

Я даже не знаю… Может, прическу поменять?

Приснилось, что на выезде из города, в котором проходил мой длинный и сложный сон, человек предложил подарить мне одну из артемид. Они белые, с пушистым хвостом, вроде кудрявого песца. Свойство — дохнут от недостатка внимания. Я отказалась и увидела, что навстречу идет на задних лапках десяток молодых артемид. У этих шерсть прямая и серая и очень разные морды. Понравился один смешной мальчик (по лицу было видно, что мальчик), но я подошла к чуть истеричной девочке и вложила палец в ее четырехпалую ладонь: «Давай я тебя провожу». Мы прошли несколько шагов, я высвободила палец, попрощалась со всеми и пошла. Оглянувшись, увидела, что та артемида легла на землю и собралась умирать. Пришлось вернуться.

Проснулась с тоскливым чувством — опять взяла на себя какие-то обязательства по отношению непонятно к кому.

Без четверти шесть проснулась от ужасного звука — так обычно вампиры скребут когтями по стеклу, пытаясь вскрыть заговоренное окно, чтобы испить христианской кровушки. Поскольку живу на первом этаже и, к несчастью, именно этой ночью спала одна, в вампира поверила мгновенно. И пошла проверять. В «леднике» под окном как раз на такой случай стоит мамина бутылочка с крещенской святой водой. Отодвинула тюль и увидела: за стеклом сидел мой сплющенный котик, и в каждом глазу у него Фобос и Деймос. Мальчик запрыгнул на открытую форточку и провалился между оконными рамами. Для усиления момента я обратилась к нему в звательном падеже: «Котик! А не охренел ли ты?!» А сама тем временем освободила подоконник, открыла раму и выпустила криш… кота. У него было интересное лицо.

Вспоминаю Принцесс с пепельными волосами, тех, что до сих пор рисует мама, прикусив язык от усердия: с пышной прической, огромными глазами, маленьким ртом. На голых плечах взбито облако газа, дальше идет осиная (или осиновая) талия и широкая юбка, ножки теряются за пределами листа, потому что ступни рисовать мама не умеет. В руках — сумочка. Иногда добавляется мушка на щеку и бархотка на шею — это если она опять ревнует папу.

Мешает собственное «я», закрывает от меня остальной мир, и, как огромный кусок шелка, я комкаю и сминаю его в ладонях, чтобы увидеть хоть что-нибудь вокруг. Но нельзя вечно держать себя в руках, и стоит только отпустить, как переливающаяся ткань начинает разворачиваться, заполнять пространство, заслоняя все вокруг, и вот я уже не вижу ничего, кроме этих чудесных складок, между которыми можно счастливо бродить годами, если не думать о том, что за ними есть другая жизнь.

А если исследовать мою нехитрую ассоциацию, то вдруг выяснится, что это парашют. И он перестанет мешать, если использовать его по назначению — забраться повыше и прыгнуть, доверившись.

А можно научиться правильно его складывать и всю жизнь держать в специальной сумке. Можно разрезать и сшить из него шторы или палатку. Но сделай с ним что-нибудь, наконец.

Судьба поэта по большому счету грустна. Мы готовы взять от них пару книг, но не более, остальное — не нужно, унесите. Восемь томов избыточны, оставьте только две белые толстые книжечки в твердом переплете, чтобы одна называлась «никогда», а другая — «всегда», если уж «любовь» и «смерть» вам кажутся неприличными. Над ними будем трепетать и заливаться слезами, а остальные шесть, и вступительная статья с биографией, и примечания, и сам поэт — это лишнее.

Сегодня я была подвергнута чайной церемонии в клубе без вывески. По залу бродил художник Тюбик с кисточкой и баночкой, время от времени отрешенно нанося краску на разные предметы интерьера. Потом уходил за новой баночкой. Так и сновал все полтора часа, что мы церемонились. На стенах картины с неочевидными фиолетовыми кошками, на фоне которых в клетке щебетал вполне живой попугай. Чай сначала отдавал прелой тыквой, но потом образумился и запах как положено — сиренью. Девушка, проводившая процесс, настаивала на неадекватных действиях, вроде того, что я должна дышать на сухую заварку, чтобы чай познакомился со мной. Непрерывно рассказывала какие-то тосты, выдавая их за древние китайские легенды, а я с беспокойством ожидала, что она забудется и закончит «так выпьем же за…». В редкостных паузах с мнимой кротостью обмахивала чайник кисточкой, изображая почтительный уход за предметом. Я немного устала от щебета и слабо заваренного чая, поэтому некоторое время развлекалась, мечтая заклеить ей рот пластырем и влить в попу чифир. Думаю, для нее это было бы полезным и свежим опытом. Зато в этом клубе прекрасная просторная туалетная комната, так что я, смирившаяся с ритуальным общением, пожалела, что они не поставили рядом второй унитаз.