Читаем без скачивания Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Амундсен благодарил Бога за спасение и сразу же усвоил этот урок. Риф казался большим и довольно заметным даже с небольшой высоты. Если бы кто-то из членов экипажа нес вахту в «вороньем гнезде», корабль никогда не налетел бы на него. Но «воронье гнездо» ассоциировалось лишь со льдами, и, когда море было чистым, о нем попросту забывали. С этого момента Амундсен твердо решил, что «Йоа» не сдвинется ни на фут в морях-, не нанесенных– на карты, без строгого правила: один человек наверху и один – у якорной цепи.

Теперь они плыли по спокойной воде. А 9 сентября у входа в пролив Симпсона, недалеко от южного побережья Земли Короля Уильяма, была замечена почти полностью закрытая бухта. Узкий, извилистый вход в нее словно самой природой предназначался для того, чтобы не впустить туда тяжелые льдины. Кольцо холмов служило естественной преградой для защиты от преобладающих северных ветров. Поблизости было много пресной воды. «Йоа» мог с легкостью встать на якорь в ярде или двух от берега. «Если бы нужно было найти дом и придумать зимнюю гавань, – заметил Амундсен, – вряд ли мы вообразили бы что-то лучшее, чем эта бухта».

Впереди уже виднелся пролив Симпсона, свободный ото льда, и ритм волн, приходивших из невидимого источника, говорил о реальной возможности попасть в открытые моря на западе. Но уйти в западном направлении означало удалиться от магнитного полюса, находившегося где-то на полуострове Бутия Феликс. В нелегком выборе между чистой водой и идеальным укрытием верх одержало укрытие. Амундсен завел «Йоа» в гавань. Ее назвали Йоахавн – «гавань для Йоа». Первого октября море начало замерзать, и к третьему числу судно окончательно вмерзло в лед. Он остался здесь почти на два года.

Появились первые карибу (американские северные олени), и Амундсен распорядился, отложив все дела, выходить на охоту. После мук, перенесенных на «Бельжике», он очень серьезно относился к опасности возникновения цинги. Тщательное изучение проблемы убедило его, что эта болезнь – самое страшное в Арктике, она убивает больше людей, чем бураны, голод и холод.

С момента плавания «Бельжики» причины цинги все еще не были найдены. Одна медицинская теория, следуя моде видеть источник всех болезней в инфекциях и бактериях, утверждала, что достаточно принимать в пищу «стерильные» консервы из банок, и это поможет предотвратить цингу. Другая теория, набиравшая популярность как раз в момент отплытия «Йоа», объясняла цингу кислотным отравлением крови, но ничего не говорила о том, что же это на самом деле означает с практической точки зрения. Амундсен не доверял подобным теориям. Он полагался на свой опыт, полученный на «Бельжике». Объективное изучение эскимосской диеты, предпринятое доктором Фредериком Куком, а также традиционный образ жизни норвежских охотников на тюленей и китов наталкивали его на мысль, что профилактикой болезни может быть употребление свежего мяса. Кроме того, в плавание он взял с собой хороший запас– арктической морошки, со времен викингов считавшейся эффективным противоцинготным средством.

Гавань Йоахавн находилась как раз на пути миграции карибу. Стадо за стадом проходили по бескрайним просторам, но охотиться было трудно, поскольку карибу крайне пугливы, а укрыться в унылой тундре Земли короля Уильяма негде. Но спутники Амундсена, будучи увлеченными охотниками, получали большое удовольствие. Сам Амундсен занимался переноской туш на корабль. Его близорукость (при том что носить очки он отказывался) делала его плохим стрелком. Кроме того, охота не доставляла ему никакого удовлетворения. «Не могу представить, что стреляю в животных ради удовольствия», – однажды сказал он. Тем более что у него было свое дело. Он с нетерпением ждал первого снега, чтобы попрактиковаться в управлении собачьей упряжкой. Снег выпал – и Амундсен, игнорируя усталость и преодолевая обычное унижение первых попыток совладать с непокорными, невыносимыми, но чрезвычайно дружелюбными хасками, носился на нартах день за днем. Тем временем гора оленьих туш на палубе «Йоа» продолжала расти. За несколько недель они запасли для предстоящей зимовки более чем достаточное количество мяса, замороженного осенним арктическим холодом.

В четверг, 29 октября, Амундсен поднялся на палубу, как обычно, в полдевятого утра.

Вначале мне показалось, что на вершине холма к северу от нас я заметил оленей, но при более пристальном рассмотрении оказалось, что это люди. Наши первые эскимосы. Я собрался с молниеносной быстротой, приказав Лунду и Хансену взять винтовки и следовать за мной. Когда мы наконец спустились с корабля (я впереди, двое моих спутников – в десяти шагах позади меня с винтовками за спиной), эскимосы уже достигли морского льда. Мы быстро приближались друг к другу. Их было пятеро, они вереницей направлялись прямо к нам. Без малейших признаков страха они подошли ближе, и наша встреча состоялась в ста метрах от корабля.

Военные приготовления оказались излишними – или сверхэффективными?

Все выглядело так, как будто встретились старинные друзья. Они доброжелательно поприветствовали нас, похлопав по груди и хором воскликнув «Минактуми». Мы сделали то же самое, и наша дружба таким образом была прочно закреплена.

Амундсен давно надеялся на встречу вроде этой. Незнакомые мужчины с темной кожей, монголоидными глазами, черными спутанными волосами, доходившими до плеч, были облачены в одежду из пестрых оленьих мехов и сами походили на ощетинившихся животных с длинной шерстью. Это были нетсилики – наименее известное миру племя канадских эскимосов, живших очень изолированно. Некоторым из их предков довелось видеть исследователей прошлого столетия. Но те, что пришли сейчас, никогда раньше не встречали белых людей. Это был рай для этнографа.

Появление эскимосов вдохнуло в тон дневников Амундсена жизнь, странным образом отсутствовавшую ранее. Слишком часто его спутники и даже он сам казались в этих записях бесплотными фигурами, а эскимосы были живыми. Складывалось ощущение, что так мог писать человек, который проявлял человеческие чувства только в общении с людьми примитивной культуры.

У Амундсена были припасены словари эскимосского языка, и с их помощью удалось наладить общение. Гости переночевали на борту «Йоа» – в трюме – и на следующий день вернулись к себе. Вскоре они пришли еще раз, а на третий раз Амундсен отправился с эскимосами на их стоянку.

Через шесть или семь часов они оказались на берегу замерзшего озера в долине среди низких холмов и добрались до множества иглу, которые напоминали кротовые холмики в снегах. Все жители высыпали наружу, чтобы приветствовать каблуна – белого человека.

Это было странное зрелище [писал Амундсен], которое я никогда не забуду. Посреди пустынного снежного пейзажа меня окружала толпа диких людей, смеявшихся и выкрикивавших что-то… пристально вглядывавшихся мне прямо в лицо, трогавших мою одежду, поглаживавших и шлепавших меня. Проблески света из иглу казались зелеными сполохами на фоне угасавшего на западе дня.

Амундсен пришел один и без оружия. Хотя его шумные хозяева, как и все кочевники, были искренне и неподдельно гостеприимны, это стало очень смелым поступком. Амундсен демонстративно отдал себя в руки своих хозяев, ведь только таким путем можно было завоевать их доверие.

Ночь он провел в иглу в качестве гостя двух семейств, обитавших в этом жилище, а на следующий день вернулся на «Йоа» в сопровождении трех эскимосов. Эскимосы очень быстро передвигались по снегу без каких-либо специальных приспособлений, Амундсен «с огромным трудом поспевал за ними на лыжах с двумя палками да по хорошему снегу».

Таким было знакомство Амундсена с жизнью эскимосов. Этого оказалось достаточно для подтверждения давно признанного им правила: жизнь по примеру эскимосов является лучшим способом существования в Арктике. Он знал, о чем говорил, поскольку лично оценил уровень комфорта и все преимущества иглу по сравнению с жизнью в палатке в условиях низких температур.

Этот визит укрепил дружбу, к которой стремился Амундсен. Поток гостей на «Йоа» не иссякал. Они искали возможности для обмена, и Амундсен оказался отличным партнером.

Вначале его мотивы были исключительно утилитарными. По примеру Нансена, Аструпа и доктора Фредерика Кука Амундсен решил учиться жизни в полярных условиях у местных жителей. По примеру своих учителей он был убежден, что цивилизация не обладает всеми знаниями и примитивные народы могут многому научить цивилизованных людей.

Нетсилики по-прежнему жили в каменном веке. Их оружием были лук и стрелы, кухонная утварь создавалась из мыльного камня, они знали единственный способ добывать огонь – трением двух кусков дерева друг о друга. Но они могли многому научить пришельцев, поскольку относились к заполярным эскимосским племенам, лучше других представителей человечества приспособленным к жизни в полярных условиях. Цивилизация не затронула этих людей, чьи даже самые сложные технологии все еще являлись первозданными и наивными. Но они были настоящими магистрами искусства выживания в условиях низких температур. Амундсен прекрасно понимал это и осознавал огромные недостатки собственных методов, несмотря на то что работал над ними десять лет.