Читаем без скачивания История России с древнейших времен. Том 3. От конца правления Мстислава Торопецкого до княжения Димитрия Иоанновича Донского. 1228-1389 гг. - Сергей Соловьев

Древнейшие произведения народной фантазии относятся ко временам Владимира св.; содержание их составляют подвиги богатырей, борьба их с степными варварами, с которою был соединен важнейший интерес для народа. В описываемое время продолжалась та же борьба и по-прежнему служила главным содержанием песен и сказаний; богатырей сменили князья; самым славным, самым народным именем в борьбе с погаными было имя Мономаха; не могло быть, чтоб походы доброго страдальца за Русскую землю на поганых не служили содержанием народных поэтических сказаний; следы этих сказаний находим в начале Волынской летописи: «По смерти же великаго князя Романа, приснопамятнаго самодержца всея Руси, одолевша всем поганьскым языком, ума мудростью ходяща по заповедем божиим: устремил бо ся бяше на поганыя яко и лев, сердит же бысть яко и рысь, и губяше яко и коркодил, и прохожаше землю их яко и орел, храбор бо бе яко и тур. Ревноваше бо деду своему Мономаху, погубившему поганыя Измалтяны, рекомыя половци, изгнавшю отрока в Обезы за Железныя врата. Сърчанови же оставшю у Дону, рыбою ожившю; тогда Володимер Мономах пил золотым шоломом Дон, приемши землю их всю и зогнавши окаянныя агаряны. По смерти же Володимере, оставъшю у Сырьчана единому гудьце же, Ореви, посла и в Обезы, рек: Володимер умерл есть, а воротися, брате, пойди в землю свою; молви же ему моя словеса, пой же ему песни половецкия; оже ти не восхочет, дай ему поухати зелья, именем евшан. Оному же не восхотевшю обратитися, ни послушати, и дасть ему зелье, оному же обухавшю и восплаковшю, рче: да луче есть на своей земле костью лечи, нели на чюже славну быти. И приде во свою землю, от него родившюся Концаку, иже снесе Сулу, пешь ходя, котел нося на плечеву».

Но в целости дошло до нас поэтическое сказание о несчастном походе северских князей, Игоря Святославича с братьею на половцев, Слово о полку Игореве. Особенные доблести этих князей, их ревность добыть себе славы в борьбе с погаными, их великодушие, по которому они не захотели покинуть в беде черных людей, заслуженная, следовательно, народная любовь к этим князьям, любопытные подробности похода, необыкновенная удача вначале, необыкновенное бедствие в конце, которое, однако, не уменьшило, но еще увеличило славу князей, наконец удивительное спасение Игоря из плена – все это должно было возбуждать сильный интерес в народе к этому событию, которое потому и стало предметом украшенного, поэтического сказания; самые подробности похода, как они сохранились в летописи, всего лучше показывают нам интерес, связанный для древней Руси с этим событием, всего лучше объясняют нам возможность и необходимость существования Слова. Нам нет нужды даже предполагать, что сочинитель Слова был житель страны Северской, ибо вспомним, что в это время племя Ольговичей стояло на первом месте во всей южной Руси: старший в этом племени, Святослав Всеволодович, сидел тогда на столе Киевском, следовательно бедствие северских князей должно было найти сильное сочувствие и на западном берегу Днепра.

Сочинитель Слова о полку Игореву не хочет начинать своего рассказа прямо о походе северских князей на половцев, но хочет предпослать ему старые слова, ограничиваясь, однако, былинами позднейшего времени, именно начиная со времен Владимира Мономаха, или, как он называет его, Владимира Старого, в противоположность другим, младшим Владимирам. Эти былины позднейшего времени, начиная со времен Владимира Мономаха, он противополагает песням, сочиненным по замышлению вещего Бояна. Кто бы ни был этот Боян, сочинитель ли старых русских песен, истинный или мнимый, или даже Гомер, как думают некоторые, очевидно только то, что сочинитель Слова о полку Игореву противополагает свое сочинение сочинениям Бояна, противополагает по времени, не хочет заноситься в отдаленные века, к отдаленным событиям, воспетым Бояном, или, что очень кажется нам вероятным, противополагая былину замышлению, противополагая Слово, рассказ об истинном происшествии без малейшего отступления от него, – песни, сочинитель которой позволял себе большую свободу, хотя бы воспевал действительное событие, действительно существовавшее лицо: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святославича! начати же ся тый песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояна. Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашеся мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы».

Итак, продолжает сочинитель Слова, начнем, братия, повесть эту от старого Владимира и дойдем до нынешнего Игоря, «который препоясал ум крепостию, изострил сердце мужеством, наполнился ратного духа, и навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую» – после этого непосредственно следуют слова: «Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидал, что все воины его прикрыты тьмою». Здесь с первого взгляда очевиден пропуск, ибо сочинитель обещал начать повесть от старого Владимира; мы необходимо должны предположить здесь рассказы о борьбе Мономаха и последующих князей с половцами и потом естественный переход к походу Игоря на поганых; очень вероятно, что приведенное нами выше поэтическое сказание о походах Мономаха и о том, что происходило в степи по его смерти, находилось между этими сказаниями, которыми начал свою повесть сочинитель Слова о полку Игореву.

Последний верен своему обещанию рассказывать по былинам: рассказ его совершенно одинаков с рассказом летописца, лишнего в нем одни только поэтические украшения; что же касается подробностей, то их гораздо больше в летописи. Любопытно, что в Слове гораздо больше превозносится похвалами Всеволод Святославич, чем Игорь, старший брат; в битве на первом плане поставлен Всеволод: этим рассказ сочинителя Слова отличается от рассказа летописного; но такое предпочтение Всеволода объясняется словами летописца, который, сказавши о смерти Всеволода, прибавляет, что этот князь превосходил всех Ольговичей доблестию. Особенно же замечательны для нас слова автора об усобицах княжеских: в сильных выражениях описывает он усобицы, происходившие вследствие лишения волостей Олега Святославича: «Тогда земля сеялась и росла усобицами, погибла жизнь Дажбогова внука, в княжих крамолах век человеческий сократился. Тогда по Русской земле редко раздавались крики земледельцев, но часто каркали вороны, деля между собою трупы, часто говорили свою речь галки, сбираясь лететь на добычу». В другом месте: «Сказал брат брату: это мое, и это мое же, и за малое стали князья говорить большое, начали сами на себя ковать крамолу: а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую». Описывая общее горе на Руси, когда услыхали здесь об истреблении полков Игоревых, сочинитель Слова опять начинает говорить об усобицах: «встонал Киев тугою, а Чернигов напастями; тоска разлилась по Русской земле; а князья сами на себя крамолу ковали, а поганые наезжали на Русскую землю, брали дань по белке от двора». В этом отношении замечательна также жалоба старого Святослава киевского, когда он узнал о беде сезерских князей: «Все зло мне происходит от княжого непособия; благоприятное время от него упущено… Великий князь Всеволод (III)! чтоб тебе перелететь сюда издалека, отцовского золотаго стола поблюсти! Ведь ты можешь Волгу раскропить, а Дон шлемами вычерпать; если бы ты был здесь, то была бы у нас половецкая раба по ногате, а раб по резани». Сочинитель от имени Святослава обращается также и к другим князьям с требованием помощи Русской земле и мести поганым за обиду Игореву. Обращаясь к племени Всеславову, князьям полоцким, он упрекает их как зачинщиков усобиц, которые дали возможность поганым нападать на Русскую землю: здесь разумеется первая усобица по смерти Ярослава, начатая Всеславом полоцким. «Ох! – прибавляет сочинитель, – стонать Русской земле, припомнивши первую годину и первых князей: того старого Владимира (Мономаха) нельзя было пригвоздить к горам Киевским».

В древних русских стихотворениях из лиц исторических описываемого времени является действующим новгородец Василий Буслаев. Песня в некоторых чертах верно изображает старину новгородскую, в некоторых старину общую русскую. «В славном великом Новгороде жил Буслай до девяноста лет; с Новгородом жил, не перечился, с мужиками новгородскими поперек словечка не говаривал. По смерти Буслая осталась вдовою жена его Амелфа Тимофеевна да сын молодой, Василий Буслаевич». Этот-то Василий представлен в песни образцом и предводителем новгородской буйной молодежи, славной походами своими на севере, ходившей всюду без новгородского слова, не дававшей покоя ни своим, ни чужим. Василий стал водиться с пьяницами, безумницами, удалыми добрыми молодцами, пьяный стал буйствовать по улицам, бить, уродовать прохожих. Пошли жалобы на молодого буяна; новгородцы, однако, не попытались его взять и наказать; над ним была другая власть, к которой и обратился город с жалобой, – власть старухи-матери: к ней посадские, богатые мужики новгородские принесли великую жалобу на буйство сына; она стала журить, бранить Василия; журьба не полюбилась ему, и он вздумал набрать себе дружину таких же молодцов, чтоб с ними буйствовать безнаказанно; он кликнул клич: «Кто хочет пить и есть готовое, вались к Ваське на широкий двор, пей и ешь готовое, носи платье разноцветное». Охотники нашлись, собралось их двадцать девять человек. Пришли они в братчину Никольщину, Василий заплатил за каждого брата по пяти рублей, за себя пятьдесят рублей, и церковный староста принял их в братчину; вечером начались потехи, которые летописец называет от беса замышленным делом: стали бороться, а в ином кругу на кулачки биться, и от кулачного бою дошло до большой драки: мы видели, как немецкие купцы, в договоре с новгородцами, обезопасивали свой двор относительно обычной новгородской забавы – драки; недаром в Новгороде ходило предание, что Перун, когда его тащили в Волхов через большой мост, бросил свою палку и сказал: «Пусть новгородцы этим меня поминают!» Этою палкою и теперь безумные убиваются, утеху творят бесам, прибавляет летописец. Василий вмешался в драку и кто-то его очень неловко задел; он закричал своим, что его бьют, дружина выскочила, и началась схватка: «скоро они улицу очистили, прибили уже много до смерти, вдвое, втрое перековеркали, руки, ноги переломали». Буслаевич, видя, что его взяла, вызывает на бой весь Новгород, заключает с жителями его условие, что если он с дружиною побьет новгородцев, то последние платят ему дань по смерть, а если новгородцы побьют его, то он обязан давать им дань. «Началась у них драка-бой великая. Дерутся день до вечера – Буслаевич с дружиною начинает одолевать; новгородцы, видя, что дело плохо, обращаются опять с просьбою и подарками к матери Буслаевича, и материнская власть является во всей силе: того, кто вызвал на бой целый Новгород и победил, того одна материнская служанка берет за белые руки и тащит на двор родительский, где мать велит запереть его в глубоких погребах, за железными дверями, за булатными замками. Между тем, пользуясь отсутствием вождя, новгородцы одолевают дружину Буслаевича; побежденные, увидя служанку матери Василиевой, шедшую на Волхов за водою, просят ее, чтоб она не подала их, освободила их предводителя. Служанка исполняет просьбу, отпирает погреб, где сидел Василий, и тот, возвратившись к своим, дал снова им победу: „У ясных соколов крылья отросли, у них молодцов думушки прибыло“ и „уж мужики (новгородцы) покорилися, покорилися и помирилися“».