Читаем без скачивания Сердцедер - Борис Виан

— Ну вот видишь, — отозвался Ситроэн. — Это доказывает, что я был прав.

Увидев поднимающегося в воздух Жоэля, зеленый дятел даже не пошевелился; мальчик удобно уселся рядом с медвежонком и окликнул братьев.

— Ну что, может, подниметесь? — насмешливо предложил он.

— Нет, — ответил Ситроэн. — Неинтересно.

— Нет, интересно, — сказал Жоэль. — Да? — спросил он у зеленого дятла.

— Это очень интересно, — подтвердил зеленый дятел. — Знаете, а в клумбе с ирисами их навалом.

— Ха! Я бы все равно их нашел, — заявил Ситроэн. — Да и обычных можно было бы покрасить голубой краской…

Он зашагал к клумбе с ирисами, Ноэль — за ним. Жоэль, оставив Пуарогаля на дереве, бросился догонять братьев.

— Вот сейчас наедимся, — сказал он, подбегая. — И сможем очень высоко взлететь.

— Одного достаточно, — проронил Ситроэн.

Выйдя из дома, Клементина сразу же заметила стремянку. Она подбежала и осмотрела все вблизи. Дерево. А на дереве — вальяжно развалившийся Пуарогаль.

Схватившись за сердце, она понеслась по саду, пронзительно выкрикивая имена детей.

XVI

— Я не собираюсь оспаривать ваше решение, — промолвил Жакмор. — Но не будем торопиться.

— Это единственный выход, — объявила Клементина. — Вопрос можно поставить как угодно и с любой стороны. Если бы не было этого дерева, ничего бы не случилось.

— А может, виновата стремянка? — заметил Жакмор.

— Конечно, служанка не должна была оставлять ее на виду, и растяпа будет наказана, как того заслуживает, но не в этом дело. Вы понимаете, что, не будь этого дерева, Ситроэн и Ноэль никогда бы не задумали закинуть так высоко медвежонка Жоэля? Причина происшедшего — в этом дереве. А представьте, что малыш мог даже попробовать на него залезть, чтобы снять игрушку.

— Между тем, — вставил Жакмор, — некоторые считают, что детям полезно лазать по деревьям.

— Но только не моим детям! — перебила его Клементина. — С деревьями может столько всего случиться. Никогда не знаешь. Термиты подтачивают корни, и деревья на вас падают, либо сухая ветка ломается, и вас оглушает, либо в дерево попадает молния, оно загорается, ветер раздувает огонь, доносит языки пламени до комнаты детей, и они сгорают живьем!.. Нет, оставлять деревья в саду слишком опасно. Поэтому я настоятельно вас прошу, если вы, разумеется, не против, оказать мне услугу: сходите в деревню и пригласите людей, которые бы спилили все деревья в саду. Они могли бы забрать себе половину, а другую я бы пустила на дрова.

— Каких людей? — спросил Жакмор.

— Ну, я не знаю, лесорубов, дровосеков… да, конечно, дровосеков. Попросите, чтобы ко мне отправили нескольких дровосеков. Неужели это так сложно?

— О нет, — ответил Жакмор. — Уже иду. Нельзя ничего упускать из виду.

Он встал. И пошел.

XVII

Пополудни заявились лесорубы. С жаровнями и большим количеством железных инструментов, игл, крючьев. Возвращающийся с прогулки Жакмор увидел их первым, остановился и пропустил вперед. Их было пятеро, не считая двух подмастерьев: один лет десяти, щуплый, рахитичный; другой постарше, с черной повязкой на левом глазу и комично вывернутой ногой.

Один из мужчин подал Жакмору знак; это с ним психиатр договаривался о стоимости работ. В итоге они приняли предложение Клементины — половина дровосекам, половина на дрова. Распилка и укладка дров, не предусмотренные соглашением, должны были оплачиваться дополнительно.

У Жакмора защемило сердце. Не испытывая к деревьям никаких эмоций, как то и подобает индивидууму, появившемуся на свет в зрелом возрасте и начисто лишенному воспоминаний, он высоко оценивал их допустимую функциональную красоту и объединяющее их свободолюбие. Будучи неспособным на комплименты или хвалебные оды в адрес насаждений, психиатр все же чувствовал себя достаточно уютно в их присутствии; ему нравились смущенные солнечные зайчики, прыгающие по лакированной листве, витиеватые рисунки тени и света на морщинистой коре, легкий шум ветвей и запах испарений на исходе жарких дней. Он любовался острыми язычками драконий, скрученными стволами толстых приземистых пальм, гладкими и сочными отростками эвкалиптов, похожих на слишком быстро выросших долговязых неловких девиц, которые безвкусно украшают себя позеленевшими медными побрякушками и выливают на затылок весь флакон материнских духов. Он восхищался соснами, внешне непреклонными, но готовыми при первом же прикосновении извергнуть в потоке пахучей смолы долго сдерживаемое семя; он восторгался корявыми дубами, неповоротливыми, словно здоровые лохматые псы. Каждое растение было красиво по-своему. Каждое обладало собственным характером, привычками, маниями, но все вызывали одинаковую приязнь. И все же неуемная материнская любовь оправдывала необходимость жертвоприношения.

Работники остановились посреди лужайки и положили на землю инструменты. Двое взяли мотыги и принялись копать, в то время как подмастерья сгребали комья земли огромными лопатами — выше их собственного роста. Канава быстро углублялась. Жакмор с тревогой наблюдал за их работой. Подмастерья наваливали у края канавы кучи земли и энергично ее утрамбовывали, сбивая в плотное низкое заграждение.

Сочтя ров достаточно глубоким, рабочие прекратили копать и вылезли на поверхность. Двигались они медленно; бурые землистые одежды делали их похожими на жесткокрылых ископаемых, прячущих свои яйца. Взмокшие подмастерья продолжали выгребать землю и неистово, яростно ее утрамбовывать. Периодически каждый из них получал взбадривающую затрещину. Тем временем трое рабочих, удалившихся к ограде, вернулись с тачкой, в которой лежала груда бревен метровой длины. Они остановили тачку около канавы. Затем стали укладывать бревна на земляное основание, возведенное подмастерьями. Укладывать тщательно, плотно, подбивая кувалдой конец каждого бревна и укрепляя таким образом всю конструкцию. Когда строительство укрытия было завершено, они подобрали лопаты и принялись засыпать землей бревенчатый щит. Жакмор подозвал одного из подмастерьев.

— Что они делают? — спросил психиатр и, несмотря на все отвращение, пнул его под коленку.

— Укрытие, — выпалил подмастерье, прикрывая лицо, и убежал к своим товарищам. Товарищи о нем не забыли; всыпали по первое число.

Солнца в тот день не было; свинцовое небо мерцало бледно и неприятно. Жакмора слегка лихорадило, но он хотел досмотреть до конца.

Укрытие казалось законченным. Один за другим рабочие забрались на накат, дошли до лесенки в конце траншеи. Настил выдерживал их вес. Подмастерья даже не пытались за ними идти, заранее зная результат подобной инициативы.

Рабочие вылезли из траншеи. Выбрали из кучи инструментов иглы и крючья. Подмастерья суетились вокруг жаровен и изо всех сил раздували огонь. По команде бригадира они схватились за тяжелые раскаленные котлы и понесли их к первому дереву. Жакмор ощущал нарастающее беспокойство. Все это напомнило ему распятие распутного жеребца.

У подножия десятиметровой финиковой пальмы поставили первую жаровню, и каждый засунул в нее свой инструмент. Вторая была установлена около соседнего эвкалипта. Подмастерья бросились раздувать огонь, подпрыгивая на огромных кузнечных мехах. В это время бригадир осторожно прикладывал ухо к стволу финиковой пальмы. Внезапно он замер и сделал на коре красную отметку. Один из дровосеков, по виду самый сильный, вытащил из жаровни докрасна раскаленный дымящийся крюкк точнее, железный гарпун — с острым наконечником и зубьями. Он уверенно отвел руку назад, разбежался и вонзил гарпун в гладкий ствол, точно в сердцевину красной отметки. Подмастерья уже успели оттащить жаровни, а другой дровосек — поразить эвкалипт. Затем все бросились наутек, добежали до укрытия и спрятались. Подмастерья жались у входа, рядом с жаровнями.

Листья пальмы задрожали, сначала незаметно, потом все сильнее. Жакмор стиснул зубы. Раздался жалобный крик, такой пронзительный и резкий, что психиатр заткнул уши. Ствол пальмы закачался, при каждом наклоне крики учащались. Земля у подножия пальмы раскололась и разверзлась. Невыносимый звук — скрежет сверла — раздирал уши, разносился по всему саду и, казалось, отражался от низкого облачного свода. Внезапно длинный выгнутый ствол вырвало с корнями из почвы и понесло в сторону укрытия. Не переставая пронзительно кричать, пальма закружилась, заметалась по лужайке, неуклонно приближаясь к укрытию. Несколько секунд спустя Жакмор почувствовал, как земля вздрогнула во второй раз. Упал эвкалипт. Он не кричал; он пыхтел, как безумный кузнечный мех, и его серебристые ветви, выкручиваясь, обнимали ствол, корни глубоко загребали землю, пытаясь дотянуться до укрытия. Пальма уже добралась до настила и истерично билась об него всем телом; но силы убывали, ритм замедлялся… Первым поник более хрупкий эвкалипт; какое-то время его узкие листья еще шевелились. Рабочие вышли из укрытия. Пальма дернулась из последних сил, стараясь зацепить ближайшего рабочего, но тот ловко увернулся и сильно ударил ее топором. Все затихло. Лишь иногда судорога пробегала по серому телу. А дровосеки, не теряя времени даром, уже занимались соседним деревом.