Читаем без скачивания Зверочеловекоморок - Тадеуш Конвицкий

– Какой бес вас по ночам носит, а?

Мы молча забились еще глубже в бурьян.

– Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.

– Это не мы, – глупо пискнула Эва.

– Эх, барышня, некрасиво-то как, – запел Константий. – Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.

– Выбирайте слова, – сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. – Мы здесь жили на даче.

– Да, да, – добавил я. – Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.

– Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.

– Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? – захлебывалась Эва. – Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?

Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.

– А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.

– Мы нашли, – быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. – Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.

– Ну и как он, хорошо живет?

– Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, – пришел мне на помощь Себастьян.

– Экая хитрющая сявка, – умилился Константий.

– Хорошо живет ваш внук, – добавил я. – Даже людей иногда изводит.

– По злобе или зазря навряд ли, – неуверенно сказал серебряный Константий. – Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?

– Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, – убежденно ответил я.

– Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.

– Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.

– Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.

– Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.

– Не будем терять время, – в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. – Вы помните, где его искать?

– Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.

Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.

Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.

За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.

– Феля не советует заходить в дом, – сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.

– Это она все время кралась рядом?

– Нет. Она за нас.

– Умоляю вас, заклинаю, – задыхаясь, шептала Эва. – Не слушайте вы эту глупую старуху. Отец Терпа приютил ее из жалости, когда ее выгнали из цирка. Она там уже никого не могла напугать. У нее нет ни одного зуба. Полное ничтожество.

Говоря это, Эва снова судорожно вцепилась в мою руку. Теперь я уже различал ее глаза необычного разреза: как будто вдоль, а не поперек лица.

– Себастьян, – понизив голос, сказал я, – раз уж мы решились…

– Сам не знаю, старик, – неуверенно пробормотал он.

И тогда я дернул ржавую дверную ручку, похожую на скелет птичьего крыла. Дверь со вздохом подалась. Повеяло теплым запахом зерна, словно бы из кладовки, заваленной мешками с рожью.

– Я первая, – шепнула Эва, протискиваясь вперед.

Спотыкаясь на неровном полу, я осторожно последовал за ней, то есть за расплывчатым пятном ее белого платья. Из-под ног с яростным фырканьем кто-то выскочил; Себастьян невольно зарычал. Вероятно, это была та самая кошка, которая любила лежать на рояле.

Эва открыла какую-то дверь. Мы оказались в комнате, где увидели ее в прошлый раз. Там еще стоял жаркий дух летнего вечера, то есть пахло дозревающими на подоконнике яблоками, остывающей виноградной лозой – в общем, каким-то веселым однообразием деревенского житья-бытья.

Ловко огибая мебель, Эва подбежала к столику, стоящему под окном. И тут мы услышали сильный стук, но не в наше окно, а, по-видимому, в соседнее. Кто-то барабанил по оконной раме, одновременно со скрежетом царапая каким-то предметом по стеклу.

– Не шевелитесь, – прошипел я Эве в ухо. Себастьян хотел остановиться, но поскользнулся и поехал на прямых ногах по паркету.

– Ну и каток, бляха муха, – смущенно пробормотал он.

– Послюнявь лапы, – посоветовал я.

Он послушно стал лизать свои черные подошвы, немного напоминающие ягоды ежевики. А тем временем кто-то уже открывал громко дребезжащее окно.

– Кто там? – узнали мы голос Терпа.

– Это я, Цыпа, – ответили ему хрипло.

– Чего тебе?

– Жребий перейден, – сказал Цыпа; с поговорками у него дело обстояло плохо. – Барышню похитили.

Терп не спросил, ни кто похитил, ни как. Вероятно, раздумывал, что делать.

– Ты их видел?

– Да. Они подались в город. Убегали садами, потом лесом, мимо смолокурни. Жутко петляли, заметали следы.

– Молодец, что прибежал.

– Я для вас всё. А этих бы я… вот так, вот так. – Послышалось хлопанье, а точнее говоря, слабый шелест крыльев.

– Погоди, покажешь дорогу, – сказал Терп и, похоже, отступил в глубь комнаты.

Мы услышали металлическое щелканье затвора.

– Господи Боже! – почти закричала Эва.– Он ни за что не простит. Он нас убьет.

Я попытался ее удержать, но она уже лихорадочно обшаривала стол. Наконец нашла деревянную шкатулку, похожую на швейцарский домик, приподняла крышку и что-то вынула изнутри. Вероятно, волшебный камень. Но тут музыкальная шкатулка начала играть. Мелодия была вроде бы веселая, но одновременно печальная, какая-то пронзительная; в спящем доме она звучала пугающе громко. Надо было как можно скорее захлопнуть эту проклятую крышку. Я стал дрожащими руками ощупывать стол, застеленный нитяной салфеткой, что-то – книжки или ноты – свалилось на пол, а печальная музыка между тем заполнила всю комнату, зазвенела в каких-то шкафчиках с посудой. Казалось, что ее слышит вся долина, что ветер несет странные звуки над рекой прямо в город.

Наконец я нашел этот искусно вырезанный из дерева домик. Захлопнул островерхую крышу. Музыка смолкла, но нам почудилось, что отголоски ее еще долго не угасали в огромном чреве старой усадьбы.

Одна за другой захлопали двери. Кто-то где-то затопал ногами, словно кого-то пугая. Мы кинулись к своей двери. Под напором могучего тела Себастьяна она со стуком распахнулась. Дог, пытаясь удержать равновесие, отчаянно цеплялся когтями за навощенные доски пола, но остановился только у нижней ступеньки лестницы, по которой спускалась мать Терпа.

Она несла керосиновую лампу с белым абажуром, свободной рукой заслоняя ее от холодных сквозняков.

– Эвуня, ты больна, – странно, как заводная, говорила она.– Опять стала ходить по ночам? Ложись, деточка, утром вызовем врача. Не бойся, ты теперь всегда будешь нашей любимой Эвуней. Дай руку, детка.

Эва попятилась, ища мои пальцы. Себастьян неуклюже поднимался с пола; видно было, что он хочет заслонить нас своей костлявой грудью.

– Кто к нам пришел? – спросила мать Терпа, поднимая лампу над головой, украшенной белыми стручками папильоток. – Телеграмму от мужа принесли? Неужели наконец прислал весточку?

– О господи! Бежим! – крикнула Эва. – Я знаю ход.

И бросилась в сени, откуда вела вниз неказистая лестница, пахнущая плесенью и потрохами земли. Мы скатились по этой лестнице, кружа по спирали, спотыкаясь на каждом шагу, и влетели в какую-то дверь. Себастьян, бежавший последним, захлопнул ее, задвинул обросший ржавчиной засов и громко, чуть не вывернувшись наизнанку, чихнул.

За дверью была кромешная тьма. Я не видел ни Себастьяна, ни Эвуни. Только слышал их прерывистое дыхание и догадался, что теперь Себастьян смог спокойно высунуть язык, похожий на солдатский ремень.

Рядом со мной что-то протяжно и ритмично заскрежетало. Я увидел красную, похожую на червячка точку; вокруг этого червячка появилась и стала расползаться розовая дымка, вырывая из черноты белую Эвину руку. Пальцы размеренно сгибались и разгибались: казалось, Эва старательно выжимает воду из какого-то темного предмета. Становилось светлее, и в конце концов в углу возле двери сверкнули изумленные глаза Себастьяна – Мы спасены, – сказала Эва. – А теперь я б чего-нибудь поела. Хорошо бы сладкое и кислое разом.

А мы глядели на ее руку, в которой что-то похрустывало, распространяя вокруг себя хоть и слабый, но спасительный свет. Эва догадалась, что мы удивлены.