Читаем без скачивания Записки Темнейшего - Юлия Сергеевна Федина

Энакин чуть нервно кивает и продолжает.

– Так вот, я подумал, если оплатить лечение не одному, а многим, это станет известно, и тогда Дамаск сделает вид, что он этого и хотел, и привязываться ни к кому не будет. Вот я и оплатил лечение всего красного списка. Не ожидал, что это так дорого.

– В целом логично

А что? Я действительно доволен учеником. Спокойно перешагивать через трупы еще не умеет – не беда. Это от него никуда не уйдет. А в тринадцать лет такого еще не требуется. Зато анализировать свои действия, планировать и корректировать последствия умеет лучше многих взрослых. Поэтому спрашиваю о другом.

– Почему вернул карточку?

– Хотел незаметно подкинуть, но Дамаск пропажи уже хватился, так что…

– Вот здесь недодумал.

Энакин шмыгает носом и вздрагивает, стоило моей руке лечь ему на спину. Меж пальцев тихо потрескивают искры, и мальчик инстинктивно сжимается в комок. Я не обижаюсь. Целитель из меня так себе, но от моего прикосновения синяки на спине исчезают, кожа разглаживается на глазах. Несмотря на весьма болезненные ощущения, Энакин расслабляется. Нет уже той сжавшейся пружины, ждущей нового удара. Для ситха, между прочим, тот еще соблазн. Но урок доверия сейчас важнее урока предательства. Поэтому сдерживаюсь.

– Ты один с карточкой выкрутасничал, или куча восторженных зрителей имелась?

– Имелась, - вздыхает Энакин.

– Тогда задницу оставляем, как есть. Не стоит порождать у твоих приятелей чувство безнаказанности и вседозволенности. Видеть, как ты морщишься от боли, когда садишься, им будет полезно. Все, иди.

Звонко шлепаю Скайуокера по фиолетово-багровым разводам на ягодице, от чего ученик вскакивает как ужаленный. Но тут же приводит расхристанную одежду в порядок и кланяется.

– Благодарю, учитель.

Молча киваю в ответ. В целом я доволен. Не только учеником, но и сложившейся ситуацией. Избранный опять сам и не заметил, как поменял весь расклад.

Если несколько часов назад группа оппозиционных сенаторов во главе с Дамаском планировали длительную осаду моего кресла, то теперь они почти наверняка пойдут в атаку уже завтра. Новость о беспрецедентной благотворительной акции уже в сети. С утра самые отмороженные сенаторы поднимут вой о бедственном состоянии столичной медицины, который быстренько перенаправят на волну общего недовольства. И к вечеру, к джедаям не ходи, встанет вопрос о вотуме недоверия канцлеру. Милости просим, только надо подготовиться.

Пять минут медитации и тянемся к комлинку. Звонок другу, а как же?

***

Утро в Сенате началось предсказуемо. Воем. Хоровым, с сольным подвывом в исполнении рыженькой красотки Мон Мотмы. Впечатление несколько портил гул в зале. На доступность медицинских услуг для большинства граждан республики собравшимся было не то, чтобы плевать, но обсуждать лангету на моей руке показалось интереснее. Поступок Дамаска одни считали глупым, другие – даже опасным прецедентом. И те, и другие живо обсуждали возможную причастность столь резкого и непредсказуемого кандидата в новые канцлеры к вероятному покушению на канцлера действующего. Мой бесхитростный рассказ о том, как шел, поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс, ничего, кроме улыбок, не вызывал.

К обеду дело дошло до законопроекта, который позволил бы несенатору баллотироваться в канцлеры. То, что поправки делаются конкретно под Дамаска, особо не скрывалось. Только шло со скрипом. Ну не готовы наши народные избранники расширять круг особо избранных. В общем без покупки дополнительных голосов шансов нет. Объявили перерыв.

Стоило войти в кабинет, как бессменный Амедда с молчаливым поклоном включает новостной канал. А там несколько неожиданно. Некий русоволосый мальчишка, ровесник Энакина, горделиво пыжился перед десятком журналистских микрофонов. Лицо паренька кажется мне смутно знакомым. То ли с папашей когда пересекался, то ли в компании ученика замечал. Прислушиваюсь.

– …Я и говорю: Энакин деньги с карты по госпиталям на моих глазах переводил. Это все видели. Когда он про парня, который на гонке покалечился, рассказал, мы сперва решили самим скинуться. Ну, у меня днюха недавно была, Тагге на новый байк копит. Но Энакин сказал, что сам все решит…

– Господин Оззель, что вам известно о реакции главы банковского союза на произошедшее?

– Ничего конкретного, - смущается парень, - но досталось Энакину по ходу крепко.

Кадр сменился. Сперва испуганные глаза обильно забинтованного пацана на больничной койке. Потом рентгеновский снимок сломанной лучевой кости. Стоп, я так понял, у акселанского гонщика травма головы? Только это оказалось уже не про него. На следующем кадре вижу себя, точнее свою перевязанную руку крупным планом. И дикое утверждение автора сенсационного репортажа о том, что травму канцлер получил в жестокой драке с обезумевшим от жадности банкиром, защищая юного героя Скайуокера. Сила Великая! Как он себе это представляет?!

Нет, слух о том, что пожертвования Дамаска были щедрыми, но не добровольными я Айсарду еще ночью заказал. Но что за дикая фантазия?

И вообще на душе стало как-то нехорошо. Это не предчувствие. Оно о будущем. Я же испытываю дискомфорт от чего-то могучего и близкого. Словно сильный зверь находится за хлипкой перегородкой возле тебя. Так мог бы ощущаться очень сильный одаренный. Но странная мощь близка, но размазана. Окрашена возбуждением и тревогой, но напрочь лишена мыслей. Что за ситховщина?

Лишний раз убеждаюсь в том, что в вовремя заданном вопросе - уже половина ответа. Стоило мне ругнуться в Силе, как программа новостей прервалась экстренным сообщением. И о предстоящем в ближайшие час-два голосовании по новому закону о выборах в нем всего одно предложение. Остальное - о движущейся к зданию Сената толпе.

Стоп. Несколько дней назад я распорядился подтянуть на Корусант верных мне разумных. Тех же калишцев-извошра. Да и почетный шеф Аграрного корпуса Дуку обещал прислать парней покрепче. Просто чтобы, голосуя, мои дорогие коллеги думали не только о возможности заработать, но и о риске расстаться со здоровьем, а то и жизнью. Не более того. Съемка же с летящего над площадью перед Сенатом дрона показывает, что не только площадь, но и все прилегающие улицы тремя уровнями выше и ниже заполнила толпа в несколько миллионов разумных.

– Наверное, вам следует как-то к ним обратиться, сэр?

В голосе Амедды впервые за много лет нашего знакомства звенит нескрываемая растерянность.

– Непременно.

Выбора-то у меня в сущности и нет. Если эту толпу не оседлаю я, это сделает кто-то другой. Один пожилой и богатый муун, например. Направляюсь к центральному, ведущему на площадь выходу.

В вестибюле уже толпятся сенаторы. Кто-то попытался высунуться, но был освистан.

– Что это? – шипит госпожа Мотма.

А бледность ей не к лицу. Слишком темными и заметными становятся на нем веснушки. Молоденькую девушку это превращает почти в старуху.

– Народ Небесной Реки, мадемуазель. Тот самый, слугой которого вы являетесь.

– Я служу народу, а не толпе!

– Собравшийся