Читаем без скачивания Бумажные людишки - Уильям Голдинг

И тем не менее этот дурень на фотографии не был столь отталкивающим, как тот, которого я сегодня видел в зеркале. Вот что надо было бы заснять! А Мэри-Лу — что с ней сделали годы неудачного замужества, годы вместе с Холидеем? Рику следовало бы сфотографировать нас снова, подумал я, для сравнения — до и после, но это было бы как у Люсинды — есть обстоятельства, когда невозможно поместить два лица в одном кадре, они не могут туда попасть. Итак, я вернулся к себе, надел смену белья, подтвердил, что не брошу свой номер без оплаты, распахнул дверь в «моей» гостиной, поглядел на Шпурли, глубоко вздохнул, прошелся по балкону, ухватился обеими руками за перила, нагнулся и глянул вниз.

За пять секунд я испытал все ужасы ада. Потом не осталось ничего, кроме бездны пространства и смертоносных камней внизу, что было даже утешительно. Так я себе сказал:

— Ты созрел.

И вовремя, надо признать! Я вернулся в гостиную, закрыв за собой балконную дверь. Стол посредине был все так же отполирован — будто поработал призрак той толстухи, но скорее всего просто другая толстуха. Единственной бумагой на нем было меню рядом с открытой бутылкой «доля». Я осторожно взглянул на бутылку. Не нужно, чтобы Рик застал меня сломленным пьянством и трясущимся. Если я хочу одержать верх, решил я, то следует собрать всю твердость, какая во мне есть. Я отвел взгляд от бутылки — это было вовсе не так легко, как может показаться, — и пошел искать теплые вещи. Управляющий выдал мне свитер и меховую куртку, оставленные кем-то из постояльцев. Удивительно, что только не остается после пьяных дурней, приезжающих ради apres ski35. На моем свитере было вышито «ПОПРОБУЙ МЕНЯ», точно как «АСТРОХАМ» на груди у Рика. Я отправился очень осторожно (помня, каким образом следует акклиматироваться), чтобы убить время до того, как смогу позволить себе выпить. Выпивка действительно ослабляет натяжение стальной струны, но, как я говорил или как вы сами уже поняли, неизбежно порождает всяческие трудности. Не стоит полагаться на опыт. С возрастом трудности делаются только хуже. Вот бы у меня была молодая голова на старых плечах, ха и так далее. Я неторопливо шел по прохладной тропе, с которой только что сошел снег. По той самой, где мы когда-то шли вместе, а потом Рик нес меня обратно. Я бы не узнал ее теперь, когда по сторонам еще лежал снег. Раньше я почти ничего не видел из-за тумана, но сейчас было ясно, как в космосе. Тем не менее старая неуверенность, та, что вызывает необходимость акклиматироваться, достала меня. Я шагал все медленнее, пока не остановился. Я не стал осматриваться, а присел на первый удобный камень и ждал, пока сердце и легкие немного успокоятся. Тут я заметил, что прислушиваюсь к звуку воды. Сейчас у нее был только один голос — легкий, игривый. Я открыл глаза, и, верите или нет, оказалось, что я сижу на том самом камне и передо мной те самые перила. Ага, вот и ручей. Он, конечно, был иным — гораздо шире, и вытекал он из снегового намета перед ледяной пещерой. Пещера эта сжимала воду, вот почему у нее был только один голос.

Я оглянулся. Челюсть у меня отвисла до самой груди. Ошибки быть не могло. Вот стволы для пропуска ручья, сейчас полностью затопленные. Камень служил неопровержимым доказательством. Он был такой огромный, что сдвинуть его мог только взрыв или бригада бульдозеристов. И торчал из горы, видимо, с третичного периода, тут сомнений быть не могло. И разумеется, в прошлый раз, когда мы были здесь, я слышал в тумане коровьи колокольчики, не дав себе труда сообразить, что это означает. Старый Дон Кихот на деревянном коне.

Кто же, думал я, сочинил такую византийскую интригу? На десяток секунд я буквально ослеп от унижения и гнева — не сразу гнева на Рика; ибо, в конце концов, это был всего лишь очередной поворот дешевой комедии, вроде того, как я свалился с лошади в кучу навоза или как записка Люсинды оказалась извлечена из мусорного ящика. Раз в каждые десять лет прирожденный клоун попадал в очередную цирковую историю. Теперь добавилась еще и эта, бесспорно, лучшая из всех — как я висел в тумане на краю обрыва, как меня спас от небытия мой собственный биограф, полезно появляющийся в нужный момент и благополучно забываемый с пылающими щеками в часы бессонницы, комический персонаж, но тем не менее Рик, который всегда к услугам, Рик на подхвате, Рик-парик… Так вот, прямо под тем местом, где я отчаянно цеплялся за жизнь в тумане, расстилался широкий луг и на нем паслись коровы. Динь-дон.

Я обнаружил, что стою со сжатыми кулаками и весь трясусь. Я повернулся и осторожно зашагал к отелю — осторожно, потому что не хотел, чтобы на такой высоте что-нибудь случилось с моим старым сердцем, мне нужно было дожить до появления Рика. Мне пришлось делать дыхательные упражнения, чтобы немного прийти в себя — я ведь почти ослеп от злости. В ушах у меня звенело, сердце бешено колотилось где-то под самым горлом. Не помню, как я дошел назад и открыл дверь. Помню, что посмотрел на бутылку «доля» и решил не трогать ее. Я сказал новой толстухе, молодой, которой суждено обслуживать два поколения в баре и затем умереть, что собираюсь акклиматироваться — да, именно так я произнес это слово, ведь для разговора с Риком мне требовались все силы. Так и сказал. Повесил на двери табличку «не беспокоить», наглотался пилюль и спал с трех часов дня в четверг до полудня в пятницу. Потом встал. После легкого полдника, состоявшего из бутылки «доля», я решил, что могу рискнуть и снова выйти на тропу. Действительно, я уже акклиматировался и до камня дошел довольно быстро. Там я сидел, подпитывая свой гнев, как подбрасывают хворостинки в костер. Не знаю, сколько времени я там пробыл. Потом будто бы сбросил все это с себя и вернулся в отель. Я расхаживал взад-вперед по гостиной, ожидая появления Рика. Я забыл, что это пятница, а не суббота, и мне пришлось сверяться с дневником, но, похоже, дневник и сам запутался, поэтому я принял снотворное и снова отключился.

Утро субботы оказалось не столь замечательным. Да нет, отбросим эту британскую сдержанность. Утро субботы было отвратительно. Струна во мне настолько напряглась, что мне казалось, будто все остальные в отеле — там были еще три постояльца, но я решил их игнорировать — могут предчувствовать мое появление. Тем не менее я помню, как спрашивал племянника управляющего — черт, он же и был управляющим, — могу ли я воспользоваться его пишущей машинкой, будто ее нельзя было купить в Вайсвальде. Я отпечатал тщательно продуманный документ. И положил на свой отполированный стол. Там он смотрелся очень импозантно, и его созерцание помогало убить время, поэтому я сидел спиной к балкону, закрыв верхнюю часть лица темными очками, и время от времени прикладывался к новой бутылке «доля», но не слишком — мне нужно было оставаться трезвым.

Стук в дверь раздался на исходе дня. Стук был негромкий. Я намеренно оставил дверь незапертой, чтобы никто не видел, как я оказываю ему любезность.

— Войдите.

Да, это был тот самый Рик, которого я не вспоминал, но он всегда был со мной. Он заходил осторожно, едва не задевая головой притолоку, такой же большой, но в чем-то иной. Может, грудь у него немного усохла. Он стоял в дверях, жмурясь от яркого света. Затем внимательно пригляделся к комнате, словно подозревал засаду. Наконец, перевел взгляд на меня.

— Это действительно вы, Уилф?

— Ну.

Он ощерился, обнажив множество американских зубов.

— Надеюсь, вы успели акклиматизироваться, Уилфрид… сэр?

— Угу.

Он увидел бумагу. Бог свидетель, глаза у него расширились еще больше, чем рот. Можно было подумать, что у него вообще нет век, если бы — ах, эта наблюдательность рассказчика! — из них не торчали длинные ресницы. Прямо красавчик этот старина Рик.

— Это правда, Уилф, я вижу вашу подпись?

— Ага.

Его глазам уже некуда было расширяться, поэтому они слегка выкатились. Я кивнул.

— Присмотрись-ка, сынок. Будем разговаривать лицом к лицу. Я не намерен избегать тебя, как на Навоне.

Глаза закатились обратно. Я видел, как углубились морщины у него на лбу — там, где они были видны. Я вам рассказывал о его волосах? Нет. Так вот, профессор Р. Л. Таккер остриг космы и сделал прическу в стиле афро. Именно так. Волосы теперь курчавились и стали гораздо реже, чем прежде; и я заметил еще кое-какие изменения, доступные лишь взгляду опытного наблюдателя, например, в одежде. Белые брюки были расклешены внизу, клинья с блестками. Меня так занимали метаморфозы с его глазами, что я не обращал внимания на остальное, а тут вдруг заметил, что из рубашки внизу вырезан изрядный кусок, так что был бы виден пуп, если бы его не скрывали заросли, подлесок, рощи таккеровских волос. Конечно, если у вас волосатая грудь, зачем это скрывать? Пускай все видят. Тем не менее его экстравагантное одеяние вынудило меня отказаться от усредненной англоязычности в пользу родного британского варианта.