Читаем без скачивания Красиво жить не запретишь - Марина Серова

Удар в лицо.

Теперь кровь потекла у меня из носа и изо рта. Я попыталась встать, но Никуленко толкнул меня ногой обратно. Я выплюнула кровавую слюну и выругалась. Ожидая нового удара, я закрыла глаза. Взял бы, что ли, чего-нибудь потяжелее. Чтобы убить меня сподручнее было и скорее. Да хоть бы и мой револьвер поднял.

Что-то он, правда, медлит. Ох, дура я какая! Пошла за ним, как телец на заклание. Телочка.

Я с трудом открыла глаза — Никуленко отошел от меня. Он о чем-то разговаривал с мужиком на диване. В ушах у меня звенело немилосердно, я почти теряла сознание и поэтому из их разговора поняла очень мало — кажется, мужик о чем-то просил Никуленко, тот отказывался.

«Мне верить нельзя», — вспомнила я слова Никуленко. Как предупреждал. А может, и в самом деле предупреждал?

С огромными усилиями, держась за стенку, я поднялась на ноги. Покачнулась, но все-таки устояла.

Они смотрели на меня. Молча.

«Что же вы, Григорий Львович, на женщину-то руку подняли? А еще интеллигент! Говорили, не преступник», — хотела я сказать, но язык мой не ворочался и у меня получилось только лишь несвязное бормотание:

— Григорий… жен… щину…

Откуда-то изнутри взметнулось у меня горячее желание жить. Наверное, если бы я смогла, я бы заплакала.

— Давай кончай ее, — прохрипел усатый с дивана.

Как мне показалось, главным здесь был он. Я была почти уверена, что это — Чумак.

— Вы и сами можете, — бросил Никуленко и отвернулся.

У него что, проснулись чувства какие-то, что ли?

Сбоку от меня, напротив дивана, стоял шкаф с парадной Стасовой посудой. Со стеклянными дверцами и зеркалом внутри. Сервант, что ли, он называется? Я переползла по стенке к нему и навалилась всей тяжестью, чтобы не упасть.

Никуленко так и стоял спиной ко мне, словно чего-то ждал. Усатый отнял одну свою руку от живота и стал шарить ею у себя за спиной.

— Чу… Чумак? — выговорила я, глядя на него.

Изо рта у меня снова потекла кровь, и говорить дальше совсем не было никакой возможности.

Он тоже сплюнул кровью, прокашлялся и прохрипел:

— Он самый.

Я попыталась качнуть сервант, но он был такой тяжелый, что я сама чуть не упала.

Чудно как-то. Прямо как в гангстерских боевиках, только реальность, безусловно, лучше воспринимается. Вот он, тот самый мифический Чумак передо мной, а я никаких чувств не испытываю. Кроме страха смерти, конечно. Ну, наверное, так и должно быть — все же он главарь мафии. Пусть и провинциальной. А я его разглядеть даже толком не могу — мне кровь глаза заливает. Да и он особо бодрым не выглядит. Ну, и это тоже под законы жанра гангстерских фильмов подходит: финальная схватка плохого парня и хорошего парня. То есть не парня, конечно…

Я еще сильнее качнула сервант. Зазвенели стеклянные дверцы, какая-то утварь внутри попадала.

Чумак наконец нашел, что искал. Пистолет. Никуленко все стоял, отвернувшись. Он, кажется, еще и руки сложил на груди. Рисуется, что ли? Ну, ладно, мудозвоны, получайте. Я толкнула сервант изо всех своих сил, но, видимо, сил этих оставалось так мало, что сервант устоял, хотя внутри все падала посуда Стаса.

Чумак поднял пистолет и попытался прицелиться. Рука у него тряслась от сильного напряжения, дуло пистолета описывало круги перед моими глазами.

Он выстрелил.

Пуля вонзилась в стену высоко над моей головой. На меня посыпалась штукатурка. Я навалилась на сервант.

Давай, Татьяна Александровна, давай!

Чумак, наверное, догадался о моем замысле и сосредоточенно прищурился, целясь. Но выстрелить он не успел. Одна из ножек серванта подломилась, и, гремя посудой, все сооружение — прости, Стас! — рухнуло на Чумака. Я, не удержавшись на ногах, упала сверху, на деревянную заднюю стенку серванта.

Чумак страшно полузахрипел-полузакричал. Никуленко вскрикнул, обернулся и выбежал вон из комнаты.

Я лежала, тяжело дыша. Чумак уже не хрипел.

В кухне или в коридоре послышались какие-то крики и возня. Похоже на драку.

Я сползла с серванта, встала на корточки и заглянула под него. Чумаковский ствол лежал в полуметре от меня. Над ним с дивана свисала рука. С руки тонкой струйкой бежала кровь. Я взяла пистолет, поднялась на ноги и, шатаясь, вышла в коридор.

Никого.

Теперь шум раздавался из кухни. Держась за стенки, я побрела туда. Голова моя просто раскалывалась от боли. Интересно, Чумак помер или нет?

На кухне грянули два выстрела. Потом еще один.

«Ствол в духовке», — вспомнила я. Кто в кого стрелял?

Я прошла в кухню и утвердилась в дверном проеме, держа перед собой чумаковский пистолет обеими руками.

Возле опрокинутого стула со сломанными ножками лежал Стас. Он был жив и, хватаясь окровавленными руками за левый бок, пытался подняться. Никуленко с совершенно безумными глазами стоял у окна. Пальцы у него дрожали, пистолет в них так и прыгал. Он пытался направить его на меня, но руки его, видимо, совсем отказывались подчиняться. Карася не было. Скорее всего, он успел свалить.

Я посмотрела под ноги. Никуленковский наркоманский школьный пенал валялся на полу, его содержимое было рассыпано по всей кухне — разбитые и раздавленные шприцы, ампулы, какие-то склянки.

Никуленко пошлепал губами, хотел что-то сказать, но вместо этого у него получился протяжный вой.

На полу стонал Стас.

Я почувствовала, что сама начинаю сходить с ума. И, чтобы освободиться от этого, я направила пистолет на Никуленко и раз за разом стала нажимать на курок. Выстрелов я не слышала.

Никуленко продолжал стоять там же, у окна. Его пистолет тоже был направлен на меня.

Я нажала на курок еще раз — результат тот же. До меня дошло, что там просто не было патронов. Остатки разума покинули меня. Продолжая так же нажимать на курок, не опуская пистолет и не сводя глаз с Никуленко, я пошла на него. И под моими ногами хрустели осколки стекла.

Никуленко снова хотел что-то сказать, открыл рот и выстрелил себе в висок.

Он снес себе полголовы. Кафель на Стасовой кухне покрылся красными пятнами крови и серыми — мозга. Его тело упало влево, по направлению выстрела, в узкий промежуток между плитой и стеною.

Наступила тишина, только ворочался на полу Стас да раздавались какие-то щелчки. Это же я все продолжаю нажимать на курок. Я выронила пистолет. Стасу только сейчас удалось подняться. Я приняла его и осторожно усадила за стол.

— Вызывай… «Скорую»… — выдохнул он.

Я подошла к телефону, набрала номер «Скорой помощи», продиктовала адрес. Все эти действия я совершала, находясь в каком-то ступоре, совершенно механически. Положила трубку. На кухне хрипел Стас.

Я снова сняла трубку, позвонила Благушину, сказала ему, чтобы он приезжал скорее и привез своих людей. Положила трубку. На кухне стало тихо.

Обернувшись, я увидела, как Стас лег щекою на стол. Изо рта у него плеснула кровь и разлилась по клеенке, которой стол был покрыт. Я знала, что ничего сделать не могу, и стояла, не шевелясь, боясь, что случится что-нибудь, если я нарушу тишину.

Благушин со своими людьми приехал, конечно, быстрее, чем «Скорая помощь». Они застали меня стоящей возле телефона. А приехавшим вскоре после них врачам «Скорой помощи» пришлось около получаса приводить меня в чувство. Выяснилось, что раненый и придавленный сервантом Чумак жив, его тут же увезли в реанимацию. Стаса также отправили в больницу. Никуленко положили в черный целлофановый пакет, остатки его головы собрали с пола и сунули туда же. Приехали какие-то менты, собрались увезти меня «задать пару вопросов», как они выразились. Благушин сначала пытался было помешать им сделать это, но они показали ему свои красные книжечки, и он смирился, только поехал со мной, что-то говорил мне по дороге и в ментовке ждал в коридоре. Потом мне объясняли, что не менты это были, а агенты какие-то, что-то вроде эфэсбэшников.

Что вытрясли из меня в милиции, я толком и не помню, но они — мастера своего дела — видимо, вытрясли достаточно — на следующий день взяли Карася. Это я узнала позже.

Из ментовки Благушин повез меня к себе, но когда мы уже подъехали, я полностью оклемалась, попросила его заехать еще раз к Стасу. То есть в квартиру Стаса. Пока я ждала его в машине, он сбегал и принес мне деньги, которые я там спрятала, — я ему сказала, где искать. Что уж он сказал ментам, дежурившим там, — не знаю. Скорее всего воздействовал своим известным в городе именем и связями с верхушкой городской милиции.

Он отдал мне пакет, я извинилась и ушла. Не согласилась даже, чтобы он подвез меня. Не хотела видеть — не его, а вообще никого не хотела видеть. Пошла домой.

В ту ночь я дико напилась. Собственно, для этого благушинские деньги мне были и нужны, для этого я заставила его снова подъехать к дому Стаса.

Очень жаль мне Стаса было, хотя дело было не только в нем. Причина самая прозаическая — устала, слишком много событий.