Читаем без скачивания Женщина с большой буквы «Ж» - Эльвира Барякина

— Ага, — фыркнул Макс, — ты с ними поделишься хлебом, а они с тобой — холерой.

Я села в самолет со смешанными чувствами. Развод с Лукой давил на психику. По возвращении из Тайланда мы окончательно разругались, и он отправился на четыре месяца в Палестину. Я тоже не могла сидеть дома.

Звонок Макса буквально воскресил меня из мертвых. Мне страстно хотелось продолжения, но за миссию доброй воли я уже заплатила пять штук баксов.

В самолете мне было два знамения:

Несколько часов подряд мы летели навстречу восходу. Все небо было розово-золотое, и мы как будто неслись в светлое будущее. Зато когда мы пролетали над Кенией, я видела лесные пожары: кругом чернота, а на дне — огненная лава.

То ли в рай ехала, то ли в ад.

Африка — это тьма народу, бешеная зелень и запахи — как на советской овощебазе. Все гремит и двигается. Водители — полные отморозки. Нищета — пятый век до нашей эры с редким вкраплением телеантенн и велосипедов.

В аэропорту Дар Эс Салаама нас встретила Гэйл — жилистая, крепкая, загорелая до бурого цвета.

— Деревня, в которую мы едем, называется Поммерн, — сказала она, загрузив добровольцев в автобус. — Там мы будем строить школу.

Наша группа напоминала дом престарелых на экскурсии. Половине было под семьдесят. Остальным — под шестьдесят. Я там была самая молоденькая девушка, которую все баловали и учили жизни.

Выйдя на пенсию, эти заслуженные врачи, адвокаты и аналитики озаботились классическим вопросом: а на фига все это? Деньги есть, карьера состоялась, любовь была. А толку?

Когда человек хочет, но не может, он спивается. Когда человек может, но не знает, зачем, — он едет в Африку строить школы.

Я сидела, зажатая между двумя чемоданами. Из-под переднего кресла время от времени вылезал гигантский таракан и махал на меня усами. Я визжала, но ему было не страшно.

Кондиционер с ручным приводом — газета, по-братски разделенная на всех. Туалет — на «зеленой стоянке»: дедушки направо, бабушки налево. Выходить из автобуса было страшно: из окна мы неоднократно видели львов и слонов. Писали по очереди: один идет в кусты, другой стоит на часах, остальные болеют и морально поддерживают.

Поммерн оказался вполне цивилизованной деревней на четыре тысячи народа. У них даже имелся бар-магазин, в котором продавалось танзанийское пиво. Гэйл объяснила нам, что это свежий бамбуковый сок с добавлением специй. Бродить он начнет в животе. Через несколько часов после принятия в голову шибает так, что виски кажется компотом.

Под общагу нам отвели миссионерский домик, построенный еще в начале 20-го века. Из удобств там имелось: окно с прекрасным видом, двухярусные нары и туалет с дыркой, хранивший память о первых посетителях.

Питались мы по-царски: угали (смесь муки и воды), омлет и фрукты. Мяса не было. Местные жители ели его раз в год — по случаю большого праздника. Уже перед самым отъездом в знак дружбы нам принесли древнего петуха, но ни у кого не хватило совести отправить его в суп. На национальное достояние можно покушаться только тогда, когда оно большое и условно ничейное.

Умывались бутылочной водой, фрукты мыли щетками… Танзания — не только колыбель человечества, но и колыбель всех известных микробов.

Прежде, чем приступить к строительству, мы занялись врачеванием. Местная больница работала по графику «Когда приедут белые врачи». Они приезжали довольно часто: раз в год на три недели. И это счастье — в других деревнях вообще никого нет.

Люди шли к нам пешком по десять часов. Несли больных детей, стариков, сами ковыляли кое-как. Врачи работали в две смены: сначала доктор Макгир (бывший кардиолог), потом доктор Филдс (бывший онколог). Записями ведали Ванесса (бывший финансист) и Дороти (бывший прокурор). Взвешивание младенцев досталось мне (бывшему журналисту).

— Я не знаю, как быть! — чуть не плакала доктор Макгир. — У меня нет никакого оборудования, никаких лекарств, кроме аспирина и тайланола. А как мы диагнозы ставим! Тетка мне объясняет на суахили, пастор переводит на английский. Никакой истории болезни, ничего! В результате даем обезболивающее и кричим: «Следующий!»

Топ-топ… Приблизиться на два шажка, вытянув шею, взглянуть, и тут же броситься назад, к дружбанам — млеть от собственной дерзости.

Эти ребятишки — совсем как воробьи. Не дай бог заговорить или кивнуть — тут же спугнешь. Я развешивала постиранное белье и делала вид, что ничего не замечаю. Впрочем, приручить их — пара пустяков. Я сняла с дерева веревку и начала прыгать через нее как через скакалку. Вскоре вся окресная ребятня была в моем распоряжении.

Я не могла запомнить их имен. Про себя называла их Ванька, Петька, Николай Дроздов (этот все время носился с живностью)… Господи, как мы бесились! Играли в футбол, в вышибалы, в «Двенадцать стекляшек». По ходу дела я вспомнила все игры своего детства.

И как понимали друг друга? Дикая смесь английского, суахили и русского неприличного (когда мячом в живот засандаливали)…

Ночами меня мучали кошмары (побочный эффект таблеток от малярии). Боясь уснуть, я все думала об этих ребятишках. У большинства нет обуви. И вероятно, никогда не будет. Те, кто побогаче, носят истертые тапки не своего размера, которые у нас, в Штатах, раздают бесплатно, в качестве бонуса к покупке.

Работая на стройке школы, я порвала кроссовку и хотела ее выкинуть. На меня ТАК смотрели! «Отдайте ее нам, мы все починим, заклеим — все будет как в лучших домах Африки!» И как же мне было стыдно за двадцать пар обуви, валяющихся в моем шкафу!

У этих детей было два пути: либо всю жизнь ковыряться в земле, выращивая бобы, либо помереть в юном возрасте. Детская смертность тут высока: почти все они беспрерывно кашляли, сопливились и чесались. Каждый восьмой не доживает до 20 лет. Смотришь на этот пестрый табунчик: раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь — покойничек, раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь — еще один.

Единицы смогут уехать отсюда. Поммерну хорошо — здесь есть школа (60 учеников в классе, общежитие, кормежка каждый день). Правда, учиться — это удел избранных. Школа стоит 300 долларов в год — запредельная сумма.

Вечерами, когда отключали электричество (генератор работал строго с 7 до 10), мы все рассуждали: а может, они вовсе не несчастны здесь? Может, им наша жалость не только не нужна, но и непонятна? В некоторых случаях они явно смотрели на нас с превосходством: во время мессы наша группа должна была исполнить церковный гимн. С грехом попалам мы сбацали Amazing Grace[9] — потом самим было смешно. А эти ребята поют так, что сидишь и тихо таешь от восторга. Причем поют все: от мала до велика.

Они умеют выживать в таких условиях, в которых мы загнулись бы через неделю. У них нет никаких радостей в нашем понимании, но они гораздо чаще смеются. У них нет не то что интернета, у них допотопный приемник считается верхом роскоши.

Ванесса рассказывала, как дочь отреагировала на ее решение поехать в Африку.

— И какую пользу вы собираетесь приносить?

— Мы будем строить школу.

— Дурдом какой-то! У вас у всех есть образование, опыт, связи…

— Этим людям нужна школа, а не мой опыт. У них нет ни времени, ни денег, чтобы ее построить. А у меня есть и то, и другое.

Разумеется, я ехала в Танзанию с несколько эгоистичными целями: мне хотелось доказать всему миру, что я ужасно хорошая. Доказала?

Через три недели мы подсчитывали, что нам удалось сделать: построен новый школьный корпус, в столовой покрашены стены, проведены несколько уроков английского, кое-кому (далеко не всем) оказана медицинская помощь. Изменит это жизнь в Поммерне к лучшему?

Столетия нищеты и неграмотности — это такая яма, что засыпать ее невозможно. Все, что ты дашь, — проестся. Все, чему ты научишь, — забудется за ненадобностью. При этом делая благородные жесты, мы порой только ухудшаем ситуацию. Мы учим, что спасение утопающих — дело рук больших бледнолицых братьев, а утопающему надо медленно и красиво идти ко дну, и тогда помощь всенепременно придет.

В свой последний день в Поммерне я разговорилась с Гэйл.

— Все не так, как ты представляла? — спросила она.

Я кивнула. Я чувствовала себя комиссией, приехавшей на место катастрофы: поохала, поахала и укатила восвояси.

— Знаешь, что мы тут делаем? — улыбнулась Гэйл. — Мы показываем этим людям, что бывает по-другому. Мы не даем им образец, мы не навязываем стереотипы, мы просто даем информацию: бывает так, бывает эдак. А их право — выбирать.

В фильмах про Африку главные герои всегда осознают, что цивилизация — это ужасно, и остаются жить в гармонии с природой.

Чушь собачья! После трех недель без душа хочется МЫТЬСЯ! Хочется зависнуть на сутки в интернете, проверить почту и узнать, что происходит в мире. Поспать на чистой простыне, слопать огромный стейк и наконец-то по-нормальному причесаться.