Читаем без скачивания Исповедь - Сьерра Симоне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Большинство католиков ходят на исповедь только раз в год. Так что все в порядке.
Но я был немного разочарован. (И, конечно, причины разочарования были абсолютно ложными.)
– Я тут размышляла…
– О чем? – поинтересовался я с надеждой.
– Это прозвучит глупо. Забудь об этом.
Мы переходили главную улицу, с одного тенистого тротуара на еще более тенистый, и вокруг нас шумела листва на деревьях, пели птицы, вдали слышался слабый гул машин. Мне хотелось сказать ей, что прямо сейчас я готов отдать ей все, лишь бы навсегда остаться в этом безмятежном моменте ранней осени: только мы вдвоем, листья и зеленое тепло, благодаря чему так легко чувствовать себя любимым Богом.
Но я не мог ей в этом признаться. Поэтому мне пришлось сказать другое:
– Не думаю, что ты способна задавать глупые вопросы, мисс Дэнфорт.
– Ты должен воздержаться от суждений, пока я не спрошу, святой отец, – произнесла она, в ее голосе слышались нотки смеха и в то же время неуверенности.
– Я же католик. Судить – это по моей части.
Этим я заработал себе настоящий смешок. Поппи прищурилась и посмотрела вверх, на кирпичное здание церкви, когда мы приблизились, затем расправила плечи, как будто решилась на что-то.
– Дело вот в чем. Я хочу этого… Заниматься этими религиозными вещами. Мне кажется, это, возможно, мое первое правильное решение, с тех пор как я сошла со сцены в Дартмуте. Но у меня нет никакой основы, чтобы даже задуматься о религиозной жизни. Я знаю, что должна присутствовать на мессе и читать Библию, и все это кажется достаточно простым. Но молиться… Я чувствую себя глупой, неуклюжей. Я никогда раньше не молилась и не уверена, что делаю это правильно. – Она повернулась ко мне. – Так что, наверное, я хочу знать, сможешь ли ты помочь мне с этим: научить молиться.
Я собирался сказать ей, что молитва – это не тест, что Бог не оценивает никого по тому, насколько хорошо или красноречиво он умеет молиться, что даже сидение в тишине имеет значение. Что мы, католики, предписывали молитвам, чтобы избежать именно такого рода кризисов. Но тут ветерок отбросил прядь волос ей на лицо, и я, не раздумывая, протянул руку, чтобы заправить выбившийся локон ей за ухо. Поппи закрыла глаза, наслаждаясь моим прикосновением, и черт, проклятье, черт подери, что я собирался сказать?
– Сегодня вечером, – сказал я. – После встречи мужской группы. Приходи, и мы поработаем над этим.
XI
После встречи мужской группы я заскочил в свой кабинет, чтобы взять четки и небольшую брошюру с несколькими основными молитвами, и вошел в церковь, зная, что Поппи, вероятно, прибудет раньше времени.
Но я совершенно не ожидал увидеть, что она будет стоять прямо перед алтарем, уставившись на крест. Свет поздних сумерек, льющийся через окна, переливался на ее коже темными благородными оттенками сапфирового, малинового и изумрудного. Я не ожидал, что ее плечи будут слегка подрагивать, как будто она плакала, и не знал, что все двери и окна будут закрыты, задерживая внутри насыщенный дурманящий запах ладана.
Я остановился, слова приветствия замерли на губах из-за тишины, из-за тяжелого груза тишины.
Бог был здесь.
Бог был тут, и Он разговаривал с Поппи.
Шагнув ближе, я чувствовал каждый поцелуй воздуха на своей коже, слышал каждый ее судорожный выдох, и когда приблизился к ней, увидел, как мурашки покрыли ее руки, как слезы тихо текли по щекам.
Мне так много всего нужно было сказать, но я не мог себя заставить прервать этот момент. Хотя на самом деле это нельзя было назвать вмешательством, потому что я чувствовал себя приглашенным, словно я должен был стать частью происходящего, и я сделал единственное, что мне показалось правильным: я обнял Поппи.
Она прильнула ко мне, не сводя глаз с креста, а я просто держал ее в своих объятиях, позволяя угасающему дневному свету и тишине окутать нас в это мгновение покоя. Тени ползли по полу и собирались у наших ног, секунды складывались в минуты, и медленно, очень медленно мы постепенно сближались, пока она не вжалась в мою грудь спиной, пока я не уткнулся носом в ее волосы, пока мы не переплели наши руки.
Ее близость и ощущение присутствия Бога вызывали чувство эйфории и блаженства. Я был одновременно опьянен ею и моим Богом, и от этого у меня слегка кружилась голова. И перед лицом этой сверхъестественной встречи не было места для чувства вины, не было места для критического самоанализа и взаимных упреков. Оставалось только присутствовать в этом моменте и впитывать в себя эти ощущения, а затем Поппи развернулась ко мне лицом и посмотрела на меня.
– Ты тоже это чувствуешь? – спросила она.
– Да.
– У тебя всегда так?
Я покачал головой.
– Может, раз в неделю. Иногда дважды. Я знаю таких людей, как мой духовный отец, которые испытывают это каждый раз, а есть такие люди, как мой епископ, которые никогда этого не чувствуют.
– Это прекрасно.
Теперь уже стало совсем темно, и только различные тени танцевали в стенах церкви, но даже в окружающем нас полумраке дорожки от слез на ее лице блестели.
– Ты прекрасна, – прошептал я.
Мы разговаривали приглушенными голосами, в воздухе все еще ощущалось напряжение от божественного присутствия. А я должен был чувствовать себя грешником, потому что обнимал Поппи вот так, перед лицом Господа, но благодаря неопалимой купине безмолвия все происходящее казалось уместным, будто было правильно поступать вот так, держать ее в своих объятиях, глядя ей в лицо.
Я приподнял пальцем ее подбородок и наклонился ровно настолько, чтобы наши носы соприкоснулись. Я мог бы поцеловать ее в тот момент. Может, мне стоило ее поцеловать. Может, таков был план Божий с самого начала, чтобы мы оказались наедине в этом священном месте и были вынуждены посмотреть правде в глаза, что между нами было нечто большее, чем просто дружба, что-то более значимое, чем обычная похоть. Это было что-то необузданное, настоящее и неоспоримое, и оно не собиралось исчезать.
Я почувствовал, как она дрожит в моих руках, ее губы приоткрылись в ожидании, и я позволил себе уменьшить расстояние, приблизиться к ее губам всего на долю дюйма и крепче обхватить рукой ее поясницу. Мы были так близки, что буквально дышали одним воздухом, наши сердца бились в одном головокружительном ритме.
Несмотря на все, что произошло между нами, этот момент почему-то казался более интимным, более откровенным, чем все, что мы до этого разделяли. Все остальное происходило, пока я притворялся, что Бог не наблюдает, но теперь притворяться было бесполезно. Духовное и мирское смешивались воедино, размывая границы, сливаясь и превращаясь в нечто новое, единое и исключительное, и если это и была любовь, то я не знал, как кто-то мог вынести ее бремя.
– Я не могу остановиться, прости, – произнес я в то же время, как она сказала:
– Я пыталась держаться от тебя подальше.
А потом я ее поцеловал.
Сначала я лишь коснулся губами ее губ, просто чтобы почувствовать их мягкость, а затем впился в ее рот со всей страстью, пробуя на вкус самым медленным, глубоким из возможных способов, пока не почувствовал, что ее колени ослабли и она начала тихонько постанывать.
Я целовал ее до тех пор, пока не исчезли все связные мысли, пока не забыл то время, когда не целовал ее, пока не перестал чувствовать, где заканчиваюсь я и начинается она. Я целовал ее до тех пор, пока не появилось ощущение, что мы чем-то обменялись: может, обещанием, или соглашением, или частичкой наших душ. И когда наконец отстранился, я почувствовал себя рожденным заново, новым человеком. Крещение поцелуем, а не крещение водой.
– Больше, – взмолилась она. – Больше.
Я снова поцеловал ее, на этот раз не скрывая своего желания, своей потребности, и по тому, как она тихонько вздыхала мне в рот, с какой силой вцепилась в ткань моей рубашки,
