Читаем без скачивания Цветы для Элджернона - Дэниел Киз

…По радио гремела музыка, и я постучал, сперва осторожно, потом погромче.

— Входите! Дверь не заперта!

Я толкнул дверь и замер: стоя перед мольбертом, что-то рисовала стройная блондинка в розовом лифчике и трусиках.

— Прошу прощения! — выдохнул я, закрывая дверь. Очутившись снова на площадке, я закричал: — Я ваш сосед! Не могу открыть дверь и хотел по пожарной лестнице пробраться к себе!

Дверь квартиры распахнулась, и она появилась передо мной — все еще в белье, с кистью в каждой руке.

— Ты что, не слышал, как я сказала «заходите»? — Она жестом пригласила меня зайти и ногой отодвинула картонную коробку с мусором, стоявшую в прихожей.

Я подумал, что она или не сознает, или просто забыла, что раздета, и не знал, куда девать глаза. Я смотрел на стены, на потолок — куда угодно, только не на нее.

Такого беспорядка, как у нее в квартире, я еще никогда и нигде не видел. В комнате стояла дюжина маленьких складных столиков, и на всех валялись тюбики с краской — одни выжаты досуха и сплющены, словно сброшенная змеиная кожа, другие еще истекали цветными лентами. Повсюду раскиданы кисти, банки, тряпки, куски картона, обрывки холста. В ноздри бил смешанный запах краски, олифы и скипидара. Три мягких кресла и ядовито-зеленая софа были завалены кучами разнообразнейшей одежды, а на полу валялись туфли и чулки, словно у хозяйки была привычка раздеваться на ходу и швырять вещи куда попало. Все покрывал тонкий слой пыли.

— Так, значит, вы — мистер Гордон, — произнесла она, в упор разглядывая меня. — Мне страсть как хотелось хоть одним глазком посмотреть на вас. Садитесь. — Она схватила ворох одежды с одного из кресел и перекинула его на софу. — Решили наконец навестить соседей… Что будете пить?

— А вы, значит, художница… — пробормотал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. Меня нервировала мысль о том моменте, когда она наконец поймет, что не одета, и с визгом кинется в спальню. Мои глаза тщательно избегали ее.

— Пиво? Эль? Больше ничего нет, разве кроме соуса шерри. Вы ведь не хотите соуса?

— К сожалению, я спешу, — произнес я, беря себя в руки и фиксируя взглядом родинку на левой стороне ее подбородка. — У меня захлопнулась дверь, и я хотел из вашего окна добраться по пожарной лестнице до своей квартиры.

— В любое время, — уверила она меня. — От этих паршивых патентованных замков одни неприятности. В первую неделю я три раза захлопывала себя, один раз полчаса простояла на площадке совсем голая. Выскочила забрать молоко, а проклятая дверь захлопнулась. Тогда я выдрала замок с корнем, а нового до сих пор не поставила.

Должно быть, у меня был глупый вид, потому что она вдруг рассмеялась.

— Эти замки, они только и делают, что защелкиваются, а защиты от них никакой. В этом проклятом доме за год было пятнадцать краж, и все из запертых квартир. Ко мне еще никто не вламывался, хотя дверь всегда открыта. Да и брать у меня нечего.

Она снова предложила мне пива, и я согласился. Пока она ходила за ним на кухню, я еще раз огляделся и заметил, что одна стена комнаты совсем очищена — мебель отодвинута, штукатурка содрана до голых кирпичей — и превращена в некое подобие картинной галереи. Она была увешана картинами до потолка и еще множество их стояло в несколько рядов на полу. Тут было несколько автопортретов, на которых художница изобразила себя обнаженной. Картина на мольберте, над которой она трудилась в момент моего появления, являла собой нагой поясной автопортрет. Волосы на нем были длинные, до плеч (не сегодняшняя короткая стрижка). Несколько прядей завились вперед и уютно устроились между грудей… Я услышал ее шаги, быстро отвернулся от мольберта, споткнулся о кипу книг на полу и притворился, что рассматриваю осенний пейзаж на стене.

Я с облегчением заметил, что она накинула на себя драный домашний халат, и хотя дырки на нем были в самых неподходящих местах, я смог наконец позволить себе посмотреть прямо на нее. Нельзя сказать, что красавица… Голубые глаза и упрямый вздернутый нос придавали ей некоторое сходство с кошкой, что вполне гармонировало с ее уверенными, спортивными движениями. Она была стройна, хорошо сложена, лет тридцати пяти. Поставив банки с пивом на пол, она уселась рядом с ними и пригласила меня сделать те же самое.

— Мне кажется, что на полу удобнее, чем в кресле. А вам?

Я сказал, что у меня еще не было случая задуматься над этим. Она улыбнулась и заметила, что у меня честное лицо. Она была расположена поговорить о себе:

— Избегаю Гринич-Вилледжа. Там вместо того, чтобы писать, пришлось бы целыми днями торчать в барах и кафе. Здесь лучше, подальше от бездарей и дилетантов. Здесь я могу делать, что хочу, и никто не приходит ругать меня. Вы ведь тоже не злопыхатель?

Я пожал плечами, стараясь не обращать внимания на перепачканные пылью брюки.

— А мне кажется, что все мы все время критикуем кого-то. Вот вы, например, ругаете бездарей и дилетантов, правда?

Еще через несколько минут я сказал, что мне пора. Она оттащила от окна кучу книг, и я полез по газетам и мешкам с пивными бутылками.

— Скоро, — вздохнула она, — я их все сдам…

С подоконника я вылез на пожарную лестницу и, открыв свое окно, вернулся за овощами. Однако прежде чем я успел сказать «спасибо» и «до свидания», она полезла на лестницу вслед за мной.

— Позвольте взглянуть на вашу квартиру. Эти старухи сестры Вагнер, которые жили в ней до вас, даже не здоровались со мной.

Она уселась на мой подоконник.

— Заходите, — сказал я, раскладывая овощи на столе. — У меня нет пива, зато есть кофе.

Но она глядела мимо меня широко раскрытыми от удивления глазами.

— Бог мой! Никогда не видела такой чистоты! Кто бы мог подумать, что одинокий мужчина способен на такое!

— Ну, таким я был не всегда, — уверил ее я. — Когда я въехал сюда, квартира была чистой, и у меня появилось искушение оставить все в таком же виде. Теперь меня раздражает любой беспорядок.

Она слезла с подоконника и приступила к осмотру.

— Эй, — сказала она вдруг, — ты любишь танцевать? Знаешь… Она вытянула руки и, напевая какую-то латиноамериканскую мелодию, сделала несколько замысловатых па. — Скажи, что умеешь, и я взовьюсь к потолку!

— Только фокстрот, да и то не очень…

— Я помешана на танцах, но никто из моих знакомых, из тех, что мне нравятся, не умеет. Когда совсем тоска одолевает, я наряжаюсь и хожу в зал «Звездная пыль». Парни там жутковатые, но танцевать мастера.

Она вздохнула и еще раз внимательно огляделась вокруг.

— Знаешь, что мне не нравится в твоей идеальной квартире? Как художнику… Линии, вот что бесит меня! Они все прямые — пол, стены, потолок, углы — как в гробу. Единственный выход — немного выпить. Тогда линии начинают изгибаться и извиваться и мир кажется мне лучше, чем он есть на самом деле. Мне не по себе, когда все вокруг прямое и ровное. Ух! Живи я здесь, мне постоянно пришлось бы ходить под хмельком.

Внезапно она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

— Одолжи пятерку до двадцатого. Получу алименты — отдам. Мне всегда хватает денег, но на прошлой неделе возникли кое-какие проблемы…

Я не успел ответить. Она взвизгнула и бросилась к стоящему в углу пианино.

— Я слышала, как ты тренькаешь на нем и подумала — вот парень что надо! Уже тогда мне захотелось познакомиться с тобой. Я так давно не играла… Она стала подбирать какую-то мелодию, а я отправился на кухню варить кофе.

— Можешь приходить и упражняться в любое время. — Не знаю, с чего это я стал так вольно обращаться со своим жилищем, но было в Фэй нечто, требующее полного отказа от самого себя. — Я еще не дошел до того, чтобы оставлять открытой входную дверь, но окно не закрывается, и, если меня нет дома, залезай в него. Тебе нужны сахар и сливки?

Не услышав ответа, я зашел в комнату. Фэй куда-то пропала, и когда я направился к окну, то услышал ее голос из комнаты Элджернона:

— Это еще что такое?

Она стояла перед сооруженным мной лабиринтом.

— Современная скульптура! Ящики, гробы и прямые линии!

— Это специальный лабиринт, — объяснил я. — Обучающее устройство для Элджернона.

Но она продолжала возбужденно бегать вокруг него.

— Его надо показать в Музей современного искусства!

— Это не скульптура! — не сдавался я, открывая дверцу клетки и выпуская Элджернона в лабиринт.

— Боже мой! — прошептала она. — Скульптура с одушевленным элементом! Чарли! Это величайшее произведение со времен разбитых автомобилей и приваренных друг к другу консервных банок!

Я открыл было рот, но она заявила, что одушевленный элемент введет это творение в Историю, и только заметив пляшущие в ее глазах огоньки, я понял, что она дразнит меня.

— Это можно классифицировать как самообновляющееся искусство. Своего рода созидательный подвиг. Достань еще одну мышь, и когда у них появятся маленькие, одушевленный элемент начнет воспроизводить сам себя. Твоя работа обретет бессмертие, и все бросятся доставать копии, чтобы было о чем поговорить. Как мы назовем это чудо?