Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

– Я бедный арендарь, что пан скажет – должен делать. Скажет запри – запру, скажет отвори – отворю. Что же мне делать, когда он с меня денег требует?

– А ты ту цену, которую сверх панской накрутил, срежь в пять раз, ты же меры не знаешь, – насмешливо раздалось из толпы. Арендарь попытался рассмотреть зачинщиков, чтобы выдать их на шляхетскую расправу, но везде перед ним колыхались только посполитые праздничные свитки и плахты, из-за которых громче и громче выплескивались все более и более разъяренные голоса. Арендарь очень боялся накатывавшейся на него смерти, но цену за открытие церкви традиционно-жадно не снижал, борясь с душащими его жабами страха и жадности. Из толпы раздалось громко и отчетливо:

– Пока мы живы, не позволим глумиться над верой наших отцов!

Наблюдавшие с удивлением эту сцену путешественники видя, что вот-вот произойдет кровопролитие, заплатили очумелому от жадности арендатору довольно большую сумму и праздничная служба в храме, наконец, началась».

Молодые хлопцы доставали из хатних тайников славные дедовские сабли и уходили за пороги, а обезумевшая от жажды наживы шляхта теснила и теснила уже, казалось полностью обессиленный и обобранный народ на Украине, Польше и Беларуси, повсюду сея зерна ненависти и мятежа. Королята старательно подставляли под кровавый неуправляемый удар народного бунта целые нации и сословия, но им было все равно. Сытый никогда не разумеет голодного и панам было нипочем, что в сумасшедшее-яростном угаре приближавшегося восстания никогда не разобрать кто прав, а кто виноват, а кто ни при чем. По всей Речи Посполитой в раскатывающихся поместных пирах еженочно подымались и стучали наполненные огненным напитком огромные келехи и раздавались истошные голоса: «Век наш крутки – выпьем вудки, жиче наше недлуге – выпьем по другой!» Польскую Корону совершенно заслуженно ожидало кошмарное похмелье, но панам, у которых вот-вот должны были затрещать и загореться подбритые чубы, было все равно.

Своеволие и безнаказанность в лже-республике не знали меры и удержу и терпеть их у народа больше не было сил. Обезумевшее от дармовых злотых панство с размаху выливало кастрюли не понравившегося ему кипящего борща на головы своих ни в чем не повинных крепостных поварих, активно насиловало своих крепостных девушек и женщин, а заступавшихся за них женихов и мужей замордовывало за бунт, не достигших и четырнадцати лет девочек сдавало напрокат в любимые им городские бордели, заставляло хлопов работать в шестикилограммовых железных ошейниках и ему, совсем нешановному панству, было хорошо и уютно. И не слышали совсем не уважаемые никем шляхтичи тихие разговоры детей побитых ими отцов и матерей, эхом катившихся с запада на восток и с севера на юг необъятной и богатейшей страны, где счастья легко могло хватить на всех, даром, и никто бы не остался обиженным:

– После смерти ляхи пойдут в пекло!

– А если им там тесно станет?

– Хватит места на них на всех. Мы им дорогу прочистим.

– Дай бог, чтобы так. Потому что если их там всех не примут, они опять на Украину вернутся и нам всем погано будет.

Летом 1439 года на тайную раду в хмельницкий Субботов из разных украинских местечек съезжались геройские казаки Войска Запорожского. Издалека был виден высокий дом чигиринского сотника, с опоясывающей его верандой, двумя трубами и крышей из гонта. Богдан Хмельницкий пригласил своих товарищей по оружию на крестины только что родившейся дочери Екатерины и радостно встречал побратимов, въезжавших в просторную усадьбу через дубовые, окованные железом ворота-браму. На широком дворе, по краям выстроились амбары и клуни, покрытые хорошо подогнанным тростником. Вокруг дома стояла красивая решетка с резным входом, а сам двор с обязательным колодцем окружал высокий вал с дубовым двойным, заостренным вверху частоколом, перед которым был выкопан глубокий и широкий ров. Чигирин со дня основания являлся пограничным местом, до которого легко докатывались татарские набеги, и дом-крепость в Субботове создавал безопасную возможность переночевать налет как семейству Хмельницких, так и многим и многим посполитым, с удовольствием селившимся вокруг казацкого хутора доброго и отзывчивого на чужую беду хозяина.

Вокруг дома неутомимая хозяйка разбила цветники с кустами роз и сирени с выходом к реке Тясмин. За цветниками располагался обширный огород и длинный-длинный сад с рядами яблонь многих сортов, груш, слив, вишен, черешен, с рябинами, шиповником, ягодными кустами смородины и крыжовника, которых было и не сосчитать и не перепробовать.

За садом на взгорке виднелась уютная пасека с десятками высоких ульев, за которыми стеной стоял прорезанный аллеями вековой лес из громадных, раскидистых тополей, яворов, лип, берестков, кленов, осин, ясеней и мощных дубов.

Анна Якимовна Хмельницкая с девушками накрыла на дворе большой праздничный стол на тридцать казаков, которые с Богданом хвалили за успехи в запорожской учебе ее девятилетнего сына Тимоша, смотревшего на героев известных всей Украине радостными сияющими глазами. Улыбавшийся сотник одарил Тимошу его первым боевым оружием:

– Вот тебе сынку, сабля доброго булата, с дамасским клинком, велика, да привыкай. Она никогда не выдаст, выведет из любой беды, как и верный боевой конь, который вынесет и из пекла. А вот тебе и к сестре брат, длинный кинжал, он вместе с саблей – наше казацкое оружие.

Вот мушкет, отличной немецкой работы, с верным прицелом. Бьет и дробью и пулей, хоть сквозь панцирь врага достанет. Вылетит пуля и найдет хоть под латами ляха и пошлет его к любимым им дьяблам. Вот и пистоли, хорошей турецкой работы, да с ними надо осторожно. Полагаться на них в битве опасно – то порох отсыреет, то кремень соскочит, то пуля с пыжами сдвинется, да и осечек много.

Подрастешь, Тимош, так и кольчугу под жупан и шлем-мисюрку под шапку наденешь, всегда сзади ударить могут. Носи, рыцарь малый, эту зброю, как носили ее твои деды и прадеды и смотри, не опозорь никаким пятном и не обнажай никогда ради корысти, соблазнов и суетных благ, а только за отчизну, веру и за истерзанных наших людей. Ты, Тимош, уже совсем запорожец, бог не обделил тебя ни умом, ни отвагой, скоро станешь настоящим славным рыцарем, добудешь чести, и имя твое станет на весь мир известным.

Тимош гордо стоял с саблей и мушкетом в руках, а вокруг улыбались казаки:

– Добре говоришь, Богдане, как золотым горохом сыплешь. Что-то рано ты поседел-побелел, сотник, ведь только за сорок перевалило?

Хмельницкий грустно посмотрел на своих братьев по оружию и тихо ответил:

– Завирюха большая была на Украине, вот и присыпало голову снегом. Обнимемся, друзья, и дай бог нам всем удачи и славы, и счастливого возврата в родные дома.

Тайную раду провели на следующий день на пасеке, окруженной от злого глаза верными казацкими джурами-оруженосцами. Отчаянные рыцари, цвет Запорожского Войска, отчетливо понимали, что на Украину идет последний шляхетский накат и дружно искали спасение родины со своим умным и талантливым Богданом.

Казаки говорили, что если бы никчема король уровнял их права со шляхтичами, дал бы посполитые права личного достоинства всему народу и признал бы эти новые законы-привилеи клятый гоноровый сейм, то была бы Речь Посполитая великой державой, в которой бы на века воцарились бы благополучие и справедливость для всех граждан, грозной и славной на всем свете. Рыцари говорили и понимали, что ничего доброго не дойдет до варшавского сейма во главе с неудобожадными и чванными магнатами и нобилями, под седлом которых исправно ходит распущенная шляхта. Никогда эти благородные, ни за что не запачкающие свои холеные руки работой, не оставят бессердечного людского угнетения, а значит должны получить от яростных казаков все, что заслужили на Украине.

Грозные для врага побратимы говорили о том, что безысходная смертельная тоска мертвым саваном облекает душу родного народа, старательно убивая и его сердце, о том, что по всей Украине молебны заменяются панихидами, о том, что сейм называет казаков «гнилыми членами государства, которые нужно обрубить совсем, чтобы не заразились здоровые части державы». Быстро вскипели совершенно бесстрашные Максим Кривонос и Иван Нечай:

– Не быть миру между нами и ляхами! Мертвых братьев и сестер наших из могил не вернуть и не оживить! Мокрый дождя не боится. У нас в руках сабли и жизнь казацкую свою мы продадим так дорого, что и цену не сложат проклятые ляхи!

– Сгоряча можно и родину потерять вместе с жизнью и нет у нас этого права, ответил скорым народным героям такой же умный как сам Богдан Хмельницкий, гордый витязь Иван Богун:

– Везде и всюду стоят страшные магнатские замки с черными подземными подвалами, глубокими, как и их высокие стены, прорезанные башнями, окруженными выдающейся высоты валами и бездонными рвами, в которых плещутся воды Днепра и Днестра. Стоят под бесконечными замками и бесчисленные польские, и наемные, и кварцяные, и надворные хоругви и команды, и еще больше нобили могут выставить из своих набитых нашими злотыми карманов в случае нового и последнего запорожского мятежа, и не останется казаков на Украине, а значит и не останется и самой Украины. Недомыслящее шляхетство и заумные нобили желают повернуть весь наш вольный народ в рабов, в никчемное дармовое быдло. А ведь этот с древних времен народ – господин и работник на своей издавна земле. Для того, чтобы шляхта панувала, она должна быть в дружбе с народом, быть ему просветителем и помощником, защитником его прав. Будет тогда шляхте и посполитым польза и прибыль, ведь украинское поместье без рабов, с вольными работниками – это золотое дно.