Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

Высокие договаривающиеся стороны без слов понимали, что сенат и его сейм никогда и ни за что не позволит громко свершиться задуманному, а значит, должен будет обойден с помощью хитростей и интриг, что было совсем не просто осуществить при таком большом количестве участников, прекрасно понимавших, что происходит за порогами на самом деле. Оссолинский, первым не выдержав колоссального напряжения вычурно-судьбоносного разговора, в голос высказал успокаивающе кивающему Хмельницкому слова почти государственной измены, если на них, конечно, посмотреть с выгодной для сената передернутой стороны:

– Когда сейм нас не поддержит в атаке Оттоманской Порты, а он не поддержит, то казакам следует самим начать военные действия против турок и тогда волей-неволей в войну втянется Польша.

Ежегодные турецкие и татарские нашествия кроваво вязли в украинской земле и почти не доходили до Польской Короны, молчаливо наблюдавшей, как уводят в полон схизматское население. Собеседники понимали, что Турция и Крым будут наседать на Украину в составе Речи Посполитой до своей или ее смерти, и что лучшая защита – нападение. Посполитое рушение на эту войну объявлено, естественно, не будет, а значит, на Низ в полках и хоругвях пойдут только наемные добровольцы-жолнеры. Поставить мощный заслон убийственным набегам с Черного моря не под Киевом, а у устья Днепра – это было великое благо для жителей пограничной полосы, и Хмельницкий прекрасно понимал, что казаки стоят на пороге чего-то очень важного для своей любимой родины.

Чигиринскому сотнику пришлось надолго задержаться в Варшаве. Вскоре прошла протокольно-дружелюбная аудиенция у короля, на которой Владислав IV молчаливо подтвердил замысел великого коронного канцлера Речи Посполитой по изменению его монархического статуса и заодно государственного строя Польши. Само собой, король милостиво разрешил казацким добровольцам набраться опыта не только в молниеносной степной, но и в регулярной европейской войне, еще не знавшей, что она Тридцатилетняя, благо на это согласия сейма не требовалось. Мазарини и Париж были удовлетворены и все так славно складывалось для Rexa, втягивавшего вверенную ему страну в кровопролитную войну с совсем не обессиленной, а даже наоборот, не знающей жалости Турецкой империей. Владислав IV, жизни которого оставалось всего четыре года, надеялся существовать вечно или, по крайней мере, до получения своего полноценного всемогущества.

С де Брежи Хмельницкий аккуратно встретился на одном из торжественных обедов во дворце коронного канцлера, и воин и дипломат понравились друг другу. На бесконечных парадных пирах француз вежливо привыкал к традиционной шляхетской безумной расточительности, но казак герба Абданк переносил ее только усилием воли.

В пиршественном зале на бесконечно длинных и широких столах одна на одной лежали пять великолепных скатертей для пяти перемен блюд торжественного обеда. В золотых, серебряных и хрустальных кубках, украшенных барельефами дивной работы чуть ли не самого Бенвенутто Челлини, переливались и сверкали бесконечные фруктовые наливки и прекрасные итальянские и венгерские вина. В удивительно красивых золотых кувшинах с тонкими длинными шейками искрился бесценный оранжево-золотой мед, а рядом, уже в серебряных кувшинах все еще пенилось черное пиво и чуть колыхалась настоянная на девяти травах и десятке пряностей водка.

На высоких гербовых стульях, за которыми молчаливо-вышколено стояла привыкшая ко всему прислуга, разноцветно сидело пировавшее пышное панство, в чудесного шитья кунтушах и жупанах венецианского бархата, московской парчи и турецкого шелка, с браслетами из драгоценных камней на запястьях и с неснятыми для гонору парадными саблями на широких по обычаю поясах. Высокие бокалы, келехи и объемные чеканные чары шановных гостей не пустели, исправно наполняемые снова и снова невидимой рукой слуг и в огромном парадном зале слышались шляхетные речи: «Если пышное панство позволит предложить добрый келех старого меда – за радость почтем. За здоровье вельможного пана. Благодарю за честь и падаю к ногам, ясновельможный княже».

Стол с первой переменой был заставлен золотыми и серебряными блюдами мяса всех известных рецептов, с окороками из вепря и медведя, с поджаристыми молочными поросятами, запеченной с травами бужениной, бараниной в чесночном соусе, лосиными и воловьими копчеными языками в маринованных сливах, мороженным салом с широкими сочными красными прожилками и всевозможной домашней птицей всех видов. Неисчерпаемое обилие первой перемены чудесным ковром накрыло пиршественные столы, над которыми звенели чары, бокалы и келехи с водкой, вином и пивом, и казалось, огромный растревоженный пчелиный рой несмолкаемо гудел в высоких пиршественных покоях.

Наконец, одни слуги мгновенно подняли во многих местах за края и концы первую скатерть и унесли со всей посудой и объедками, а другие за секунды заставили вторую скатерть множеством изумительных рыбный блюд, огромными серебряными корытами с угрюмыми осетрами и пышными стерлядями, большими керамическими мисками с бокастыми карпами, непомерными сковородами, наполненными румяными карасями в сметане, длинными, выскобленными досками, на которых вольготно лежали бесконечные фаршированные щуки. Ясновельможные милости хорошо пробовали от всех без исключения блюд, запивая яства искрящимся в свете сотен свечей белым вином, а кто попроще, то и пивом, перемешивая равномерное чавканье сотен ртов адресованными неизвестно кому полуистошными криками «Vivat».

Прислуга сняла вторую скатерть и тут же поставила на третью новую перемену блюд. В широких и глубоких мисах горами лежали многоразличные пироги с подрумяненными боками, перед посадкой в печь обильно натертые для красивого блеска перышками в оливковом масле, разнообразные капустно-мясные бигосы, каши, паштеты, изумительные круглые литовские сыры и всевозможные вареники с ягодной и другой, самой невероятной начинкой. Для гурманов тут и там лежало мелко перекрученное мраморное сало, обрамленное тремя кольцами разных горчиц и горками цветного хрена.

Переглядывавшимся Хмельницкому и де Брежи казалось, что пышному панству уже не мог войти в горло и брюхо еще хоть один прожорливый кусок, но это им только казалось. Шляхтичи, отдуваясь и обливаясь потом, благодушно уверенно ожидали знаменитую четвертую перемену, которая, конечно, оправдала всеобщие ожидания. На предпоследней скатерти на золотых блюдах распахнулись разноцветным ковром изумительно пахнущие великолепные всевозможные жаркие, на серебряных мисах вповалку лежали превосходно выжаренная лосятина, зайчатина, чуть ли не целые тушки сайгаков, тетерева, дрофы, глухари, рябчики, утки, перепелки и все-все-все, что еще вчера бегало и махало крыльями и крылышками в окрестностях Варшавы.

Блюда с хрустящей дичью стояли вперемешку с большими вазами всевозможных солений и маринадов. Улыбающе-разговорчивое панство заливало тающее во рту дикое мясо специальными настойками, поддерживавшими аппетит, с которым и у ясновельможных и просто вельможных было wshistko v pozondky, все в полном порядке.

В конце четвертого часа этого раблезианского обеда четвертую скатерть сменила пятая, на которую привычно быстро встали громадные золотые жбаны и такие же по размеру хрустальные кувшины, до краев наполненные знаменитейшими европейскими винами, изумительным, почти черным португальским портвейном, чуть резковатым старым венгерским, очень дорогим мягко-терпким рейнским, золотистой малагой, пышный запах которой почти успешно пытался затмить аромат, льющийся из открытых бутылок очень старого литовского меда, украшенных вековым мхом.

Перед каждым уродзонным паном стояли по пять кубков, которые ни минуты не оставались без многоразличного содержимого. Почти пятичасовая шумная и крикливая трапеза и не думала приближаться к неизбежному концу. Тут и там слышались возбужденные голоса ясновельможного панства, неудачно пытавшегося выглядеть почти трезвыми:

– За благо жизни, наияснейший пан, любой и каждый готов перерезать горло другому, а уж эти грязные хлопы-схизматы и вовсе не в счет. То так, яснейший пан, nie mam nio przecziwko temu. Это наше быдло и с ним мы будем разбираться сами. Пан балует эту хамскую сволочь, с ней без ногайки говорить нельзя. Сто чертей им в глотку с ведьмой в придачу! В печенку им сто дьяблов и тысячу ведьм! За здоровье ясновельможного панства!

Хмельницкий тихо-вымучено, но как всегда безупречной латынью улыбнулся дипломатично-невозмутимому де Брежи:

– Того, кто любит Бахуса – бьет Марс. Для успешной борьбы со злом нужно, чтобы добро имело перевес силы.

Украинец и француз незаметно покинули уже почти ревевший проклятьями и виватами пиршественный зал и договорились о следующей встрече.

В октябре 1644 года Хмельницкий и де Брежи встретились в Варшаве дважды и подробно обговорили участие казацких добровольцев в войне Франции и Испании, которую благодаря заложенному еще Карлом V и Филиппом II имперскому всепожирающему убойному идиотизму, в Европе не любили. Французский посол докладывал в Париж: «Этими днями был в Варшаве один из старшин казацкой нации, полковник Хмельницкий, о котором я уже имел честь писать Вашей эминенции, и я имел с ним два разговора. Это человек образованный, разумный, в совершенстве знающий латынь. Что же касается службы казаков у Его Величества, то если войны с турками не будет, Хмельницкий готов помочь мне в этом деле».