Читаем без скачивания И пришел сгрозой военной... - Константин Калбанов

— Ермий, обоими аппаратами, по головному крейсеру!

— Понял!

— Серегин, дымы!

— Есть, дымы!

'Страшный' разворачивается кормой, под углом к головному крейсеру и начинает набирать ход. На корме вспухает черный дымовой шлейф, пока слабый, но он нарастает с каждой секундой. Оба аппарата разворачиваются в сторону противника. Для минной атаки далековато, японцы ее и не ждут, но это если обычными минами. А вот вам привет от лейтенанта Назарова, только бы не промазали. Акинфиев сидит на месте наводчика схватившись за бок с перекошенным от боли и ненависти лицом. Малеев все еще не получил ни царапины, вот только уже без кителя, это он сбросил его, когда тот загорелся при тушении пожара, сосредоточен и серьезен. Кой черт серьезен, вон как самодовольно щерится. Понятно, предвкушает удивление японцев. А и то, дистанция никак не меньше десяти кабельтовых. Первая, пошла! Вторая, пошла! На японском крейсере вспухли едва различимые дымки, звуков выстрелов не слышно, но два снаряда уже рвутся по бортам кораблика, а третий разрывается на палубе, попав точно в кормовой аппарат. Акинфиев!!!

Останки аппарата вздыбливаются искореженной сюрреалистической конструкцией, словно сработанная безумным скульптором статуя, кормовое орудие срывает с места. Всех кто был поблизости, сносит существующим лишь мгновение смерчем. Малеева отбрасывает в сторону, и он падает без движения. Но машины продолжают натужно работать и 'Страшный' понемногу увеличивает ход. Страшно представить что бы было, если бы снаряд ударил на несколько секунд раньше, пока мина была в аппарате. Но думать об этом некогда.

Взрывом выворотило и выбросило за борт и дымовые шашки, так что прикрыться больше нечем. Но должно остаться еще две шашки. Снаряды рвутся рядом с кораблем, пока удается избежать попаданий, бросая эсминец из стороны в сторону, но долго такое продолжаться не может.

— Серегин, дымы!

Нет Серегина. Погиб вместе с остальными на корме. Петр Афанасьевич осматривается, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь, так как не может оставить штурвал. Раненные, стонущие и беспомощные, и помочь им некому, убитые, останки тел, залитая кровью палуба. Господи, спаси и сохрани. Науменко бросается к переговорной трубе.

— Паша, срочно на палубу! Прихвати хоть пару человек, я здесь один!

Опять к штурвалу. И как только еще управление не повредило? Тьфу ты. Вовремя помянул, ничего не скажешь. Из машинного появляются потные и разгоряченные Дмитриев и трое матросов. Картина представшая перед ними вгоняет их в ступор. Есть от чего. Но некогда.

— Паша, дымы! Шевелись!

Механик кивает, мол понял. Осталось только две шашки. Он быстро вставляет их в держатели, проволоку покорежило, но он все же прилаживает шашки и дергает чеку. Ничего. Дергает на второй. Пошел дым. Три минуты. У них есть три минуты, пока их не будут видеть японцы. Много это или мало. Иногда это мгновение, иногда вечность. Все зависит от конкретной ситуации. Вот сейчас это кажется мгновением, так как нет времени перевести дух. Да и дым от одной шашки получился несколько жидковатым. Но этого хватает, чтобы хоть как-то сбить прицел комендоров.

Взрыв. Что там произошло из-за дыма не разобрать, но уже то, что хоть одна мина не прошла мимо радует. Выкусите от русского эсминца. Они сделали все что могли и даже больше, но как видно приходит и их час. С права подходит справившийся с пожаром японский эсминец, второй уже не парит, но пока не движется. Науменко осматривает избитый эсминец. А что тут поделаешь, если разбиты все до единого орудия. Машины работают на полную, но едва ли дают восемнадцать, девятнадцать узлов, от крейсеров оторваться может и хватит, но только не от миноносцев. Японец вновь начинает обстрел. Снаряд бьет в нос, но пострадавших нет. Матросы на корме стараются оказать помощь раненым, а что еще остается-то. Взгляд Науменко останавливается на сиротливо повисшей пулеметной спарке. Одну сорвало и покорежило, а вот эта целехонька.

— Паша, к штурвалу!

Дмитриев смотрит в сторону командира, оставляет Малеева, над которым перед этим склонился. Жив? Сейчас некогда. Науменко приник к прицелу, японец рывком приближается. Оптика прицела приближает не так как бинокль, но все же отчетливо видны суетящиеся на палубе миноносца члены экипажа. Получите!

Струя свинца косой прошлась по палубе, хлестнула по мостику, высекая искры и опрокидывая человеческие фигурки. Пулемет захлебываясь выбрасывает пули одну за другой с невероятной скоростью. Ага, вот на палубе уже никого и не видно. За щитом носового орудия спрятался наводчик, видно только ноги, но попасть не получается. Орудие рявкает, но как видно грохот пуль по щиту не способствует точной стрельбе. Мимо. Все, орудие замолчало, некому подать снаряды, даже если подносчики и живы, то попрятались. На мостике тоже никого не видно, как видно попрятались за стальной защитой. Ну и не надо. Прекратился обстрел и слава Богу.

Крейсера куда-то усиленно стреляют, канонада вдруг разрослась с новой силой. Чтобы это значило. Вокруг 'Страшного' ни одного разрыва. Науменко отрывается от оптики и видит как в стороне от японского эсминца, только что обстрелянного им проходит другой эсминец, вокруг которого вздымаются водяные столбы.

Очумели? Чего по своим-то лупить. Да кой черт свои! Это же наши! Вон Андреевский флаг развивается. Эсминец некоторое время идет прямо, а затем отворачивает и начинает выписывать зигзаги, уходя из-под обстрела. А с противоположного от 'Страшного', борта японского миноносца взметается водяной столб. Есть! Воспользовавшись сумятицей и тем, что японец практически неуправляем, в результате пулеметного огня, 'Смелый' провел минную атаку. Молодец! Немец, перец, колбаса!

'Смелый' подобно 'Страшному' ночью отбился от своего отряда и возвращался в Артур. Привлеченный звуками боя и воспользовавшись тем, что на него никто не обращал внимания, он стремительно бросился в атаку, не забыв спустить флаг, чтобы запутать противника. Те как видно не ожидали подобной наглости от русского и приняли его за своего. Однако до конца сохранять инкогнито командир 'Смелого', Шульц, не стал. Перед самой атакой, он приказал поднять флаг, едва заметив который японцы открыли по нему ураганный огонь, стремясь отогнать его от своего миноносца, но он все же успел провести свою атаку. Одна из мин прошла мимо, но вторая ударила точно по средине эсминца.

Шашка прогорела. Японцы вновь сосредоточили огонь на 'Страшном', так как не имеющий повреждений 'Смелый' улепетывал во все лопатки. Крейсера решили что лучше будет все же добить один миноносец, чем только повредить два. Науменко взглянув в сторону крейсеров заметил, что головной сильно сел на корму и уже стоит вторым, но быстро отстает. Второй же крейсер обойдя его преследовал 'Страшного', оба вели непрестанный огонь, но пока безрезультатно. Расстояние медленно, но неуклонно росло, все же даже израненный эсминец все еще держал около девятнадцати узлов, как видно старенькие крейсера не могли дать и этого.

— Паша, давай в машину. Делай, что хочешь, но дай ход, столько сколько можно и даже больше. Давай. — Господи в который уже раз за сегодня он отдает эту команду. Выдержит ли машина такие нагрузки. Некогда. Должна выдержать. Иначе конец.

Науменко вновь встал к штурвалу, а что еще оставалось, только драпать. Ну давай родимый, выноси. Знаю что досталось. Знаю, что на ладан дышишь. Но надо.

Разрывы по бортам. Черти взяли под накрытие. Руль вправо, кораблик дает сильный крен, сам Науменко едва удерживается на ногах, руль влево. Что там сейчас испытывают кочегары и машинисты?

Из люка появляется всклокоченная голова матроса, лицо бледное, глаза ошалелые. Остававшиеся на палубе матросы, кричат на него, загоняют обратно. 'Страшный' снова идет прямо, залп японских крейсеров уходит мимо. Выскочили из под обстрела. Вот и ладушки. Снова берут по накрытие. Руль в лево…

За это только начавшееся утро 'Страшный' уже второй раз оправдывал свое название. Правда, теперь в несколько ином значении. Сначала он был страшен для врага, своим убийственным началом боя, теперь же он был страшен, потому что на него не возможно было смотреть без содрогания.

Искореженные надстройки, трапы, палуба и труба создавали картину такого хаоса, что было просто удивительно, как этот корабль все еще продолжает сохранять плавучесть и способность передвигаться.

Когда 'Страшный' все же оказался в гавани, на что Науменко уже успел потерять надежду, он вдруг ощутил усталость и практически без сил повалился на залитую водой, сажей и кровавыми разводами палубу, при этом его правая рука откликнулась тупой ноющей болью.

— Да-а, Петр Афанасьевич, теперь я за вами и в огонь и в воду, — лаконично изрек так же тяжело опустившийся рядом с командиром, Малеев. Жив. Все же жив. Голова перевязана, рука висит плетью, но жив.