Читаем без скачивания Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

Эти оказавшиеся ключевыми кадровые перестановки, в свою очередь, привели к очередному перераспределению обязанностей между секретарями ЦК, проведенному решением ПБ от 9 марта. На Андреева возложили ведение заседаний Оргбюро, но подготовку повестки дня разделили между ним и Ежовым, что еще накануне являлось функцией одного человека, Кагановича. Кроме того, Андреева утвердили заведующим промотделом ЦК (вместо Ежова) и поручили «наблюдение за работой» транспортного отдела, поставив его до некоторой степени над Кагановичем как наркомом путей сообщения. Ежову, в дополнение к уже имевшимся у него двум должностям, добавили третью, утвердив заведующим ОРПО вместо Д.А. Булатова, внезапно пониженного, но без предъявления каких-либо претензий по работе, до поста первого секретаря Омского обкома[143].

Так была произведена расстановка сил в узком руководстве. Произошло не только внезапное возвышение Андреева и Ежова, почти состоявшееся их вхождение в узкое руководство, но и столь же резкое понижение роли Кагановича и Жданова. Подчеркнул новое, весьма ослабленное положение Кагановича немотивированный перевод его креатуры, заведующего транспортным отделом Н.Н. Зимина, начальником политуправления НКПС[144]. О том же, но уже по отношению к Жданову, свидетельствовала передача курирования четырех отделов ЦК — сельскохозяйственного, планово-финансово-торгового, политико-административного и руководящих партийных органов лично Сталину[145].

Непосредственным результатом перераспределения обязанностей между секретарями ЦК явилось очередное расслоение высшей власти. Теперь уже само узкое руководство оказалось как бы двухуровневым. На первом остались только трое — Сталин, Молотов и Ворошилов. На втором — только что введен ный в его состав Андреев, а также Каганович, Орджоникидзе и Жданов, которые по различным причинам перестали принимать участие в выработке важнейших решений, но сохранили формальное право одобрять либо отклонять их. Но если для Андреева, Кагановича, Орджоникидзе новое положение оказалось, скорее всего, следствием их конкретного вклада в подготовку реформирования политической системы страны, то для Жданова — лишь вынужденным, временным, связанным только с необходимостью именно в данный момент работать вне столицы, отдавая все силы «искоренению» подлинных или мнимых остатков былой зиновьевской оппозиции. Подтверждает такое предположение решение ПБ, принятое 20 апреля и обязывавшее «Жданова из трех десятидневок месяца одну десятидневку проводить в Москве для работы в секретариате ЦК»[146]. Видимо, Сталин очень нуждался в его помощи и поддержке.

Еще одним следствием перераспределения оказалась и значительная перегруппировка сил внутри второго эшелона власти, где его прежняя основа, заведующие отделами ЦК как таковые, утратила в целом старые позиции. Сразу же выделились те, кто в своей повседневной деятельности начал «выходить» непосредственно на Сталина, подчиняться только ему, — Стецкий, Яковлев, Бауман и Ежов. Новое иерархическое положение в аппарате ЦК резко подняло их статус. Но особенно заметно преобразилась роль Ежова, который теперь стал заниматься кадровыми делами. Более того, он соединил в своих руках контроль при назначении первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов с функциями «великого инквизитора» — председателя КПК. Однако первая же попытка Ежова даже не подчинить, нет, просто использовать ГУГБ НКВД и его архивы для проверки биографий членов партии была резко пресечена. Несмотря на предварительное условное согласие со стороны Я.С. Агранова помочь в этом КПК, последовало решительное и категорическое возражение Сталина[147].

Пополнил в те дни эту третью по уровню властную группу, включавшую теперь Ежова, Стецкого, Яковлева и Баумана, а также наркома иностранных дел Литвинова, только один человек — А.Я. Вышинский, сменивший 3 марта на посту прокурора СССР И.А. Акулова, утвержденного вместо Енукидзе секретарем ЦИК СССР[148]. Перемены, хотя и незначительные, затронули и широкое руководство[149]. Но кадровые перемещения, существенно изменившие расстановку сил на вершине власти, пока еще не начали оказывать влияние на внутреннюю политику, что оставалось делом весьма близкого будущего. Наипервейшими и наиважнейшими для узкого руководства оставались внешнеполитические вопросы: как можно скорее превратить хотя и официальные, но всего лишь договоренности с Францией и Чехословакией в реальные, подкрепленные подписанием и ратификацией договоры о создании Восточного пакта; сделать все возможное для присоединения к нему не только Румынии, стран Прибалтики, но и Великобритании, а если удастся, то и Польши. Словом, все то, что внезапно оказалось проблематичным из-за попыток Пьера Лаваля найти иное решение, которое позволило бы Парижу укрепить отношения с Москвой и Лондоном, не испортив их окончательно с Берлином и Римом[150].

Политика уступок разрешила наконец неопределенную для Москвы ситуацию. Восприняв позицию Лондона и Парижа как явную, нескрываемую слабость, Гитлер продолжил свою реваншистскую, антиверсальскую политику. 13 января он провел в Саарской области, находившейся под управлением Лиги наций, плебисцит, позволивший восстановить полный контроль Берлина над этим богатым углем районом. 13 марта Гитлер объявил, что Германия считает себя свободной от обязательств, запрещавших ей иметь военную авиацию, а три дня спустя подписал закон о введении всеобщей воинской повинности и воссоздании германской армии (вермахта) в составе 12 корпусов и 36 дивизий. Тем самым он бросил открытый вызов и Лиге наций, и Франции с Великобританией.

Обеспокоенный столь вопиющим нарушением Версальского договора, коалиционный кабинет Макдональдс направил в Берлин министра иностранных дел Джона Саймона, а вслед за тем — лорда-хранителя печати Антони Идена в Москву, Варшаву и Прагу. В столице СССР Идеи имел две беседы, 28 и 29 марта, с Литвиновым, в ходе которых отметил: «Для британского правительства ясно, что без такого (Восточного — Ю.Ж.) пакта не может быть обеспечена безопасность на востоке Европы, а стало быть, и общеевропейское умиротворение». Однако на прямой вопрос Литвинова, как отнеслось бы британское правительство к заключению Восточного пакта взаимопомощи без Германии, ответил, что он несколько затрудняется дать вполне определенный и официальный ответ. Данный вопрос еще не обсуждался британским правительством, это будет сделано после его возвращения в Лондон[151]. 29 марта Идена приняли Сталин и Молотов, и вновь речь шла практически о позиции Великобритании в отношении Восточного пакта[152].

Единственным итогом московских переговоров стало совместное коммюнике, в котором указывалось на заинтересованность обеих стран в укреплении европейской коллективной безопасности, на отсутствие противоречия интересов между обеими странами по всем основным проблемам международной политики и на взаимопонимание того, что «целостность и преуспеяние каждой из них соответствуют интересам другой»[153]. После возвращения в Лондон Иден, однако, так и не смог переубедить других членов кабинета, не желавших, чтобы Великобритания участвовала в каких-либо европейских блоках. Но все же московские переговоры серьезнейшим образом повлияли на точку зрения Парижа.

12 апреля советские газеты опубликовали сообщение ТАСС о достижении между Францией и СССР соглашения по вопросу о конвенции безопасности. Две недели спустя, 2 мая, в Париже В.П. Потемкин и П. Лаваль подписали столь долгожданный для Кремля советско-французский договор о взаимопомощи. В нем было зафиксировано то, чего столь настойчиво добивалось более года узкое руководство:

«Статья 2. В случае, если… СССР или Франция явились бы, несмотря на искренние мирные намерения обеих стран, предметом невызванного нападения со стороны какого-либо европейского государства, Франция и взаимно СССР окажут друг другу немедленно помощь и поддержку»[154].

Под «каким-либо европейским государством» здесь, несомненно, подразумевалась нацистская Германия. А 16 мая аналогичный как по смыслу, так и по содержанию договор подписали в Праге С.С. Александровский, полпред СССР в Чехословакии, и Э. Бенеш, чехословацкий министр иностранных дел[155].

Только теперь узкое руководство смогло позволить себе заняться и другими проблемами, первой из которых стало окончательное решение судьбы А.С. Енукидзе, демонстративно отвергшего новый курс Сталина, но тем не менее так и не подавшего в отставку со своего чрезвычайно ответственного поста.

Глава шестая

«Дело Енукидзе», оно же «Кремлевское дело» или — как его стали называть в НКВД и ЦК — дело «Клубок», началось в январе 1935 г. с уведомления Сталина одним из его ближайших родственников о существовании заговора во главе с Енукидзе и комендантом Московского Кремля Р.А. Петерсоном с целью устранения узкого руководства. Но следствие сразу же пошло по иному пути — изучения доносов на трех уборщиц кремлевских зданий, ведших «клеветнические» разговоры.