Читаем без скачивания Черный квадрат - Михаил Липскеров

И вот оно. Ко мне идет какая-то совершенно незнакомая девочка. Но это точно моя девочка. Я это вижу, я это знаю, я для нее был рожден. А она – для меня. Так я чувствовал вечером 21 июня 1941 года на танцах в одном из городских дворов нашей необъятной Родины. На безымянном пальце ее левой руки сияло нефритовое колечко. И только я сделал шаг ей навстречу, как

Какой-то некий баронЗашел случайно в притон,Увидел крошку Жаней,К ней подскочил, словно змей.

Это был Серега, сын директора продмага. Студент мясо-молочного института. Фигура, сами понимаете, чуждая. И был на нем бостоновый костюм, клетчатая рубашка, галстук в горох и новые штиблеты фабрики «Скороход».

Покинем, крошка, притон,Войдем в роскошный салон.И средь персидских ковров,Станцуем танго цветов.

Но моя девушка (она уже знает, что она моя) повела плечом и сбросила руку Сереги со своего плечика. И – ко мне. А барон не отстает. Но...

Шахтер был дико ревнив.Услышал танго мотив,Увидел крошку Жаней,К ней подскочил, словно змей.

– Отойди, сука, – процедил сквозь почерневшие от угольной пыли зубы шахтер и оттолкнул барона натруженным плечом.

– Ты что, Мишк? – удивился Серега. – Я и не знал, что она твоя. Извини, кореш. – И он увлек в танго двадцатитрехлетнюю Стешу, лимитчицу откуда-то из-под Ржева. Девицу крайне строгих правил. И каждый раз перешагивающую через эти правила. А я обнял мою девушку, и мы под голос Хаванагилы, подпевающего пластинке, медленно и красиво затоптались на асфальте.

В ужасных криках был зал,Вонзен в малютку кинжал,И танго плачущих розИграет скрипка без слез.

– Меня зовут Лолита, – прошептала мне на ухо моя девушка.

– А меня – Мишка, – поделился своим именем и я. – Откуда ты в нашем дворе?

– Отца перевели из Средней Азии. По службе. А ты?

– Я местный, испокон веков. Коренной. Пойдем погуляем.

– Куда?

– А на Гоголя.

И мы пошли на Гоголя. В это время на бульваре Гоголя клены расцветают, целый день над Гоголем облака плывут. Мальчикам и девочкам, по уши влюбленным, дворники и дождики покоя не дают.

Мы сидели у Гоголя на скамейке крашеной, на первой от угла. И я ее поцеловал. Она меня ударила по щеке. Епть, а как иначе?

А потом по Гоголю мы спустились к Кропоткинской, а там, через сквер, к реке. На лодке вечерней порою катались один только раз, луна над Москвою-рекою с улыбкой смотрела на нас, а мы по течению плыли, забыв и про руль и весло, тогда мы друг друга любили, и было вдвоем нам тепло...

Мы договорились встретиться завтра и пойти в Парк Горького погулять и поесть мороженого в кафе. Отец наверняка даст мне четвертак. А на прощание я слегка коснулся ее губами. И она меня не ударила. Епть, а как иначе? Ведь это же моя девушка. Моя Лолита.

Потом я проводил ее домой. В наш дом. Через наш с ней двор. В наш с ней подъезд. А потом сидел на кухне, курил и смотрел во двор. В темноте Хаванагила крутил пластинку:

В парке Чаир распускаются розы,В парке Чаир сотни тысяч кустов.Снятся твои золотистые косы,Снятся мне свет твой, весна и любовь.

По первости я воевал подносчиком снарядов в противотанковой батарее сорокапяток, имеющих в войсках ласковое прозвище «Смерть врагу, п...ц расчету». Прозвище совершенно оправданное. По научным расчетам, на каждые два уничтоженных танка приходились три уничтоженные сорокапятки. Воевали мы довольно шибко. Так что я выжил, получил за бой на Волоколамском шоссе медаль «За освоение целины», и вместе с ней – письмо от Лолиты. Из него я узнал, что ее отец, кадровый офицер, пропал без вести уже 22 июня, когда днем войска Красной Армии получили приказ о немедленном переходе к наступлению. И кто успел выполнить этот приказ, либо погиб, либо пропал без вести, либо попал в плен, либо покатился на восток. А там – кого расстреляли за дезертирство, кого сослали в штрафбат... А Лолита моя была отправлена в эвакуацию с младшей сестрой и матерью в город Омск. Но это случилось уже позже, во время октябрьской паники. Об этом она сообщила мне в письме. А еще в письме были странные слова, не слышанные мною доселе:

«Скажи мне, Мишенька, которого любит душа моя: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? Лобзай меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое – как разлитое миро. Влеки меня, я побегу за тобой, введи меня в чертоги свои».

«Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди по волнам твоего радио и дойдешь до города Ржева, где сейчас десятками тысяч гибнут воины мои. И когда Хаванагила утрет кровь их с совести моей, то между огнями взрывов вижу прекрасные ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях. О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, глаза твои голубиные... Извини, писать кончаю, начинается обстрел...»

«Живем мы в подвале деревянного дома на улице Подгорной, недалеко от речки Омки. Все время думаю о тебе. На ложе моем ночью искала я тебя, которого любит душа моя. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям и буду искать того, кого любит душа моя; искала тебя и не нашла. Встретили меня стражи, обходящие город в поисках шпионов. И отвели меня в дом матери моей, и нашла я, что дом матери моей пуст без тебя».

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими... Первое, выстрел! Второе, выстрел!.. Волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской... Отсекай огнем справа, ребята! ...Зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними... Сколько снарядов осталось?.. Должно хватить, пока наши не подойдут... Если подойдут... И то верно. ...Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя – как столп Давидов, два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Доколе день дышит прохладою и убегают тени, пойду я на гору мировую и на холм фимиама. ...Прицел больше – шесть! Цель – высота 186! Огонь! Ой, гибнут ребята... Горы трупов наших перед немецкими дотами. Пулеметы немцев раскалены, души их взмучены, рвет их от запаха русской крови. Ох уж эти Синявинские высоты, ох уже эти Ржевские болота, ох уже эти Вяземские снега! Ротами, полками, дивизиями... Сотни тысяч трупов... Дешевое русское мясо... Долгие десятки лет матери их, жены, дети ничего не будут знать о них. И никто не положит цветы на их могилы. Потому что их нет. Ни креста, ни обелиска. И сгинула любовь к отеческим гробам. Потому что и гробов нет. Лежат где-то под землей, а то и поверх нее вымытые дождями кости. Как, впрочем, и по всей России. И бесконечно долго будет длиться Отечественная война, пока Отечество не вспомнит о них. Пока мы не вспомним их. Так что, возлюбленная моя, херня все это: никто не забыт, ничто не забыто. Прокляты и забыты. ...Что, Хаванагила, обед принесли? На шестьдесят два человека? И водки на шестьдесят два?! Здорово! А сколько нас?.. Четырнадцать? Получается почти по поллитре на брата. А если не учитывать Мухамедзянова и Чарыева, то и по цельной. Только не все сразу, ребята. Не чокаясь. Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные! И спать. Орлов и Василий Андреевич – в караул. Кузнецов, князь Джорджиани – вторая очередь. Всем спать. ...Жду слов твоих нежных, возлюбленная Лолита моя».

«И я, возлюбленный мой, читая твои письма, слышу голос возлюбленного моего! Вот он идет, скачет по высотам 186, прыгает по безымянным холмам. Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот зима 42-го уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; и работаем мы теперь больше: от света и до света; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовония. Лук выпустил свои острые стрелы, картошка дала первые ростки; так что, когда осень придет в наши виноградники и огороды, будет чем насытить чрева наши. А сейчас, Мишенька мой, я сплю, а сердце мое бодрствует; вот голос моего возлюбленного, который стучится: „Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои – ночною влагою“. Жду тебя, Мишенька мой. Сердцем моим жду, душой моей жду, телом моим жду тебя. Письма твои целую истосковавшимися губами моими. От века к веку жду. И буду ждать. Лолита».

«Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! Покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо твое приятно. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Со мной иди с Ливана, невеста! Со мною иди с Ливана! Спеши с вершины Аманы, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых! Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.