Читаем без скачивания Грозовые ворота - Александр Тамоников

– Брось, Володь, тебе это надо?

– Еще как. Отыграюсь я на нем, отыграюсь. Всю правду-матку ему в глаза выскажу.

– Это твое дело. Пошли домой?

– А как же общая вечерняя поверка?

– Пошла она к черту! Панкратов пусть тренируется, а я лучше с Катюшей вечер проведу.

– Пошли. Только я в роту позвоню. Предупрежу старшину.

Доронин вместе с Чирковым вышли из канцелярии. Александр приказал дневальному вызвать старшину. Тот тут же появился из своей каптерки.

– Вызывали, товарищ старший лейтенант?

– Слушай, Акиф, где у нас сейчас Панкратов, не в курсе?

– По-моему, в штабе, мне он не докладывает.

– Он никому не докладывает, кроме Куделина. В общем, передай ему – пусть выводит вечером роту на Общую поверку. Меня не будет.

– Что так?

– Не хочу!

– Складываешь крылья, командир?

– Правильнее будет сказать – обрезают их мне, Акиф.

– Слышал уже. Что дальше-то будет?

– А ничего. Служба будет для тебя. Ты мужик деловой, можно сказать, незаменимый. Служи, старшина.

– Завтра на подъеме будешь?

– Вряд ли.

– Ладно. Я приду. Плохо все это, Сань, очень даже плохо.

– Кто бы спорил, мой нерусский друг. Ну давай. Будут вызывать – посыльного зря не гоняй. Не приду.

– Понял.

– До завтра, Акиф!

– До завтра, – вздохнул старшина, понимая, что и в его жизни наступают изменения, и далеко не в лучшую сторону.

Куделин претворял намеченные планы в жизнь. Он отпустил Доронина в отпуск, одновременно назначив старшего лейтенанта Панкратова исполняющим обязанности командира роты. И в подразделении Доронина ненавязчиво установленный и тщательно поддерживаемый Александром порядок стал быстро меняться. Панкратов не считал нужным вникать во все проблемы жизни подразделения, перевалив свои обязанности на плечи взводных, а в большей степени на сержантов. Прапорщик Мамедов один еще как-то старался сохранить то, что было достигнуто ранее. Но постоянно натыкался на замечания и. о. ротного. Панкратов, уверенный, что Доронину уже не командовать ротой, устанавливал свои, выгодные только ему порядки. А выгодно ему было лишь внешнее благополучие, держащееся на диктате старослужащих. Он стоял на стороне таких, как Гольдин, считая, что они своими методами вполне в состоянии удержать роту в подчинении.

Атмосфера в подразделении изменилась. Теперь молодой солдат мог обратиться к командиру лишь по инстанции, часто через того самого сержанта, который и творил безобразия. И никаким другим путем. Панкратов резко обозначил грань между собой и остальными подчиненными. Из форм воспитательной работы практиковалась одна – еженедельные совещания с сержантским составом, где последние докладывали о том, что у них все в порядке, или называли нарушителей, с которыми следовало разобраться. В число первых нарушителей, естественно, попали Горшков с Ветровым. Друзья не хотели мириться с явным произволом старослужащих и как могли сопротивлялись.

Готовясь к заступлению в наряд, Костя с Николаем сидели в курилке, где последний, как всегда, изливал душу другу.

– Слышал я, Кость, Панкрат в канцелярии базарил, что не будет, мол, Доронин больше ротным.

–Может быть.

–Неужели Панкрата поставят?

–Да какая теперь разница?

–Это тебе никакой разницы, по весне чухнешь отсюда, а мне оставаться. А че, интересно, с Дорониным сделают? Может, вместо нашего чухана взводного определят? Это было бы хорошо.

–Коль, чего гадать на кофейной гуще? Здесь без нас все решают.

–Да я понимаю. Но, согласись, неплохо бы было, чтоб Доронин стал нашим взводным. Хоть сержантов немного прижал бы. А то, в натуре, полный беспредел устроили. Как что – наряд, будто других взысканий нет. У меня уже этих нарядов штук десять вне очереди. А если еще и по очереди, то точно месяц голимый с тумбочки не слазить. А столовая, караул? Шизануться можно. Гольдин знаешь что сказал? Сгною, говорит тебя, Горшков, на тумбочке.

– У меня то же самое, Колян, деды, как клещи, вцепились.

– Но я, Кость, молчать не буду. Я Гольдину так и сказал: уши тебе ночью обрежу, будешь как азиатская овчарка. В самый раз получится.

– И он это проглотил?

– Панкрату стуканул. Так-то тронуть он меня боится, знает, какой я в драке дурак, вот и решил Уставом да нарядами замордовать. А Панкрат меня еще с поезда помнит. Так и норовит поддеть. С ним я молчу. Только «есть», «виноват» и «так точно». А Гольдина предупредил – уволится, я его на вокзал лично провожу. Таким клоуном домой явится, что папа с мамой не узнают.

– Может, зря мы нарываемся, Коль?

– А че нам будет? Ты скоро сдернешь домой, и никакой Панкрат этому помешать не сможет. А я? В Чечню пошлют? А мне лично без разницы. Рядовому везде одинаково хорошо. Оттяну как-нибудь год, а потом положу на все, буду косить под дурачка. Че они со мной сделают? Да ничего! Посадить не посадят. Нет! Ну а все остальное – мелочь. А Доронина жалко. И что за беспредел? Ведь Доронин нормальный мужик, строгий, справедливый, роту держать может, что еще надо-то? Да сколько он в роте тусуется, ни один ротный в части столько в казарме своей не торчит. Че прицепились к нему?

– Это называется внутренней политикой командования.

– Я бы сказал, как это называется. А не политикой. Как крысы, в натуре, готовы друг друга рвать, лишь бы звезду лишнюю отхватить.

– Горшков! – от дверей казармы раздался голое Гольдина. – Ко мне!

– Че надо-то? – в ответ, не поднимаясь, спросил Колян, всем видом, выказывая явное неуважение младшему командиру.

– Ты чего там, не понял?

– Ори громче – не слышу.

– Я поору тебе, а ну иди сюда!

– Ладно, Кость, пойду, а то к Панкрату побежит, фуцен драный. Иду! Че орать-то? Смотри, пасть по рвешь. – Николай не спеша пошел к сержанту.

Костя остался один, сидя на скамейке, подшивал подворотничок. Он думал о будущем. Впереди несколько месяцев службы, а потом? Потом он уедет в отпуск и будет видеть свою любимую. Не так уж и плоха жизнь, если впереди долгие годы с.любимым человеком.

Но не знал ни Костя, ни Николай, ни вся рота, командиром которой по штату все еще оставался старший лейтенант Доронин, что судьба готовит им свой черный подарок. И совсем скоро, когда побегут по улицам первые ручейки и солнце, все более набирая силу, растопит снежный покров, военнослужащим пятой роты предстоит испытать самое страшное, самое противоестественное – то, что называется ВОЙНОЙ. Что перечеркнет она многие жизни, а у оставшихся в живых навсегда оставит в душе тяжелый, кровавый камень. И будет он терзать душу всю остальную, искалеченную жизнь. Но это будет впереди, а пока Костя готовился в наряд, аккуратно подшивая к кителю белоснежный подворотничок.