Читаем без скачивания Избранные произведения - Лайош Мештерхази
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он объяснил, как найти на окраине города маленький, захудалый трактир, и что там нужно спросить «дядюшку Шани».
— Скажите ему, что вас послал Конья. Дядюшка Шани — вот наш профсоюз сейчас. Увидите. Он и есть профсоюз в Эстергоме…
Дядюшка Шани был железнодорожником — инвалидом, поэтому и получил право держать трактир.
Это было маленькое заведение для бедноты на окраине города. Оно состояло из зала со стойкой и отдельной комнатушки, где умещалось только два стола. Прокуренная, заплесневелая каморка, на стене — календарь, напрасно в этом месте рекламирующий шампанское, под ним — мигающая керосиновая лампа. В зале людей было немного, и им прислуживала девушка, дочь хозяина.
Когда мы сказали, что ищем дядюшку Шани, а послал нас Конья, она побежала в жилую комнату, которая находилась позади большого зала. Вскоре оттуда вышел железнодорожник на деревянной ноге. Он провел нас в комнатушку, предложил нам сесть и велел девушке принести бутылку пива. После этого закрыл дверь и только тогда спросил, зачем мы пришли.
Мы узнали от дядюшки Шани, в каком положении находится рабочее движение в Эстергоме. Теперь мы хорошо поняли, почему своим вопросом привели в такую дикую ярость хозяина кафе. В Эстергоме профсоюз распустили еще в начале 1920 года. Больше чем полтора года открыто свирепствовал в городе белый террор. Погромы следовали один за другим, и руководителей рабочего движения, независимо от того, были они коммунистами или нет, мучили, бросали в Дунай, сажали в тюрьмы, в концлагери. Здешние владельцы давали работу только христианским социалистам.[15] В городе было несколько заводов, многие жители ходили на ту сторону, в Паркань и в другие места, так как здесь всем работы не хватало. Рабочих в городе живет около трех тысяч. Однако они не могут организоваться.
— Приходят ко мне тайком, — рассказывал одноногий старик, — вносят деньги. У меня ведь остался бесплатный билет, каждую неделю я езжу в Будапешт, привожу им марки. Теперь нас уже несколько сотен, а будет еще больше… Только вот видите, нужно быть очень осторожным.
Ну, как говорится, доверие за доверие: мы тоже ему сказали, с каким намерением пришли, как нам не повезло при переходе через мост, сказали, что если бы нам удалось раздобыть лодку, то плыли бы мы сейчас, наверное, по Дунаю. Он смутился, по-видимому, испугался.
— А я думал, что вы ищете работу, — сознался он, как будто мог нам в этом помочь.
Затем проковылял в зал, осмотрелся вокруг, несколькими словами перебросился с посетителями, потом вернулся, закрыл за собой дверь. Наклонился над столом и шепотом заговорил:
— Вы думаете, что отвяжешь лодку и давай на ту сторону? Неплохо было бы! Тогда у этого берега не осталось бы ни одной лодки… И здесь и на той стороне устроены замаскированные заставы. Их, правда, не очень много, но прочесывают они весь Дунай. Если услышат всплеск воды ночью, сразу же осветят прожекторами и начнут стрелять. Если ближе к нам лодка, то стреляют наши, если на той стороне, то чехи, если посередине, тогда и те и другие. Попала лодка в луч прожектора — и конец. — Старик покачал головой. — А вы: «Переправимся через Дунай!» Ай-ай-ай, ребята! Ну, вот что, слушайте внимательно! Контрабандистам знаком здесь каждый кустик, каждый камешек, они знают, в какое время проходит караул, смогут даже сухие ветки обойти на берегу, чтоб их не услышали; а гребут так, что никакого шума, и даже в ненастную ночь каждая извилина на Дунае знакома им, как свои пять пальцев. Да и то они все-таки рискуют. Сплошь и рядом можно слышать, что схватили кого-то из них, а ведь они здешние.
— Но нам необходимо попасть на ту сторону, — невольно волнуясь, говорил я. — Мы уже месяцы без работы, и все, что мы имеем, все на нас. Мой друг вообще родом оттуда.
— Почему вы не попросите паспорта в Будапеште? Дадут, тем более, если он тамошний.
Мы промолчали, он не допытывался.
— Подождите, — сказал он после минутного раздумья. — Возможно, что сюда вечером кто-нибудь придет. Контрабандист с приятелями… Не знаю… быть может, он сделает это для меня. Я поговорю.
Я облегченно вздохнул:
— Очень благодарны вам, дядюшка Шани!
— Не благодарите, не благодарите! Потом, если все будет успешно. А сколько сейчас времени, девять? Они обычно заходят к полуночи… Надо бы вам поесть чего-нибудь, подождите, я принесу.
Мы отказались, у нас, дескать, еще есть хлеб и сало; он только отмахнулся. Тук-тук! — простучала его деревяшка по каменному полу. Это он пошел сам, чтобы приготовить нам какой-нибудь еды. Он принес еще две бутылки пива, и мы все вместе поужинали.
Побеседовали о том о сем. В тюрьме мы всегда были в курсе того, что делается в мире, правда, иногда с небольшим опозданием, но узнавали все от вновь прибывших, от посетителей. Но как приятно услышать новости от живого человека из этого мира! Совсем другое дело!
Медленно тянулось время. К полуночи, когда зал уже опустел, пришли три новых посетителя. Вскоре появилось еще двое. Они расположились в той же комнате, где были мы, но за другим столом. «Это они», — одними глазами показал нам дядюшка Шани и, насколько ему позволяла хромота, вскочил, чтобы обслужить их. Дочку свою он уже к этому времени отправил спать.
Контрабандисты заказали уху и, пока ее готовили, пили вино, о чем-то перешептывались, громко смеялись, временами смотрели на нас не очень дружески, но и не враждебно.
Главное место за столом занял молодой, похожий на цыгана человек с зализанными волосами. В черном костюме он выглядел, как городской джентльмен, выдавали его только большие, покрытые рубцами мозолистые руки. Вскоре я понял, что он вожак контрабандистов.
Когда они окончили ужин, дядюшка Шани подсел к нему, и они о чем-то долго шептались, все время посматривая на нас. Мы с Белой нарисовали на столе квадрат и стали играть в «мельницу».[16] В тюрьме мы играли в нее или в шахматы. Сейчас нам надо было скоротать время, и мы не хотели показать чрезмерного интереса к происходившему за соседним столом.
Было уже за полночь. Вожак встал, потянулся, мигнул дядюшке Шани, чтоб тот оставался на месте, и подошел к нашему столику. Руки он нам не подал. Сел.
— Сколько у вас денег? — спросил он без всякого вступления.
У нас оставалось двести пятьдесят крон. Ничего не ответив, контрабандист принялся выковыривать из зубов плоским сломанным ногтем
