Читаем без скачивания Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаральд Граф

Кто думает, что офицеры только потому были так привержены монархии, что она давала им хорошее положение и материальные выгоды, – тот ошибается. Они были убежденными монархистами, так как, кроме всего остального, понимали, что для России, при ее самобытности, только царская власть могла и может дать спокойное развитие и силу. Они понимали все безумие проведения утопических идей социализма, отрицания отечества и признания какого-то «всемирного III Интернационала».

Многие из них уже в самом начале революции ушли бы из флота, если бы не война. Они остались только из-за чувства долга в борьбе с внешним врагом Родины. Но, оставшись, они как бы не замечали того, что творилось вокруг, совершенно игнорировали «всех и вся» от революции.

Видным представителем такой части офицерства прежде всего был вице-адмирал М.К. Бахирев, который и в революцию являлся исключительно адмиралом службы его величества. Из всех его действий, разговоров и отношений к революционным порядкам неизменно вытекало полное презрение. Команды как-то сразу поняли, что с адмиралом разговоры будут коротки и все равно ни к чему не приведут; поэтому они «махнули на него рукой», тем более что признавали за ним недюжинные военные способности.

Рядом с адмиралом Бахиревым все время находился и бывший командир «Новика», а тогда – командир «Петропавловска» капитан 1-го ранга М.А. Беренс. Он тоже никак не мог примириться с революционными веяниями.

М.А. Беренс был очень любим командой своего корабля и пользовался полным авторитетом не только среди нее, но и на всем флоте. Агитация не могла бы ему повредить: матросы просто-напросто «заткнули бы глотку» любому «крикуну». Но в один прекрасный день такое отношение сменилось сильной враждой. Без ведома команды М.А. Беренс принял на корабль одного офицера. По этому поводу судовой комитет, потребовав от него объяснений, заявил, что команда не желает этого офицера. Беренс молча выслушал членов комитета и спокойно ответил: «А команду я не спрашиваю; это – не ее дело». В тот же день, по постановлению комитета, он был арестован. Тогда штаб флота, опасаясь печальных последствий, добился его перевода на «Кречет». Вслед за тем М.А. Беренс получил другое назначение.

Среди молодых офицеров своей нетерпимостью к «завоеваниям революции» особенно выделился лейтенант Г.Н. Лисаневич. Он не останавливался ни перед чем и не раз находился на волоске от смерти, от которой спасался только благодаря своей храбрости и находчивости.

Однажды, идя в форме по одной из улиц Гельсингфорса, он увидел, что в подъезд какого-то дома непрерывно идут матросы, солдаты, русские рабочие и даже финны. Он заинтересовался и решил узнать, в чем дело, и, когда оказалось, что там происходит митинг, вошел туда вместе с остальными.

Зал был переполнен. С импровизированной трибуны неслись самые зажигательные речи. До тех пор, пока только восхваляли революцию, Лисаневич сдерживался, но только кто-то попробовал заикнуться о «преступлениях старого режима», лейтенант был тут как тут. Перебив оратора, он с места принялся возражать ему в самых резких выражениях. В первую минуту собрание «обалдело» от такой дерзости, но потом послышались негодующие крики и угрозы. Вместо того чтобы замолчать, Лисаневич стал говорить еще громче, еще резче и, в конце концов, довел «товарищей» до белого каления. В следующий момент к нему уже протянулись десятки матросских и солдатских рук, чтобы тут же расправиться с ним. Окрик Лисаневича – «Назад!» – не остановил нападавших. Тогда он выхватил кортик и ударил им одного из подступивших матросов; тот упал. Воспользовавшись первым замешательством, Лисаневич растолкал всех и выскочил на улицу. За ним бросились в погоню, но его – и след простыл.

Просто каким-то чудом Лисаневич уцелел во всех передрягах, в которых ему довелось быть и по доброй воле, и злой неволей. Понемногу он стал приобретать значение и, зная его «отчаянность», с ним начали считаться и команды. Вполне понятно, что в момент начавшегося среди матросов недовольства большевиками такой человек легко захватил влияние над ними. Они верили каждому его слову и тщательно охраняли от возможных репрессий советской власти.

27 мая 1918 года по требованию из Москвы комиссары флота отдали приказ об увольнении со службы в красном флоте «военного моряка» Лисаневича. Приказание осталось только на бумаге: Лисаневич продолжал командовать «Капитаном Изыльметьевым». Наконец, большевики решили предпринять против него и его сторонников радикальные меры: 3 июля, после похорон Володарского, была сделана попытка их арестовать, но неудачно. Для этой цели решено было использовать один из отрядов кронштадтских матросов, приехавших для вооруженной демонстрации против буржуев и белогвардейцев; все они были при винтовках и ручных бомбах. Когда по дороге выяснилось, что он должен будет арестовать «врагов народа», Лисаневича и его людей, перебежчики матросы немедленно дали знать об этом на Минную дивизию.

Тогда на ней решили перевести «Изыльметьева» от Невского к Обуховскому заводу, где было безопаснее. Под вечер к миноносцу, стоявшему с разобранными турбинами, подошли буксиры. Сам Лисаневич был на мостике. Выходя из-за других, рядом стоявших, миноносцев, «Изыльметьев» случайно зацепился винтом за якорный канат соседа. Как раз в это время предназначенный для ареста отряд под командой Гуркало (бывший «черный» гардемарин, то есть выпускник Гардемаринских классов) входил на соседний миноносец. Команда «Изыльметьева» встала к орудиям и пулеметам. Гуркало крикнул изыльметьевцам, что он хочет выяснить недоразумение, перепрыгнул к ним и подозвал к себе прислугу орудий; по недомыслию те отошли от орудий и столпились вокруг него. Неожиданно Гуркало поднял бомбу и скомандовал «руки вверх». Казалось, что Лисаневич погибнет. Однако произошла полная неожиданность: он будто сквозь палубу провалился. Три раза Гуркало обыскивал «Изыльметьева», но тщетно; тщетно он грозил немедленным расстрелом и арестованным одиннадцати матросам – команда, в которой было 92 человека, не выдала своего командира. Через два дня Лисаневич и еще несколько матросов были укрыты ею в надежном месте на берегу, а оттуда бежали на Архангельский фронт.

Приведенные нами примеры достаточно ярко свидетельствуют о том, что в корне своем офицеры нисколько не переменились и, за исключением некоторого числа ренегатов, совершенно не пошли за революцией. Как Бахирев являлся представителем старшего в чинах офицерства, так Беренс был выразителем более младших, а Лисаневич – совсем молодых офицеров. От адмирала до мичмана все чувствовали одинаково, у всех были одни и те же взгляды, верования и переживания…

Напрасно говорят, что офицеры не знали простой народ, что с ним их разделяло различие происхождения и социального положения. Ни общественные, ни революционные деятели, в особенности – из разряда эмигрантов, не имели такой возможности изучить его, какая представлялась офицерам.

Из года в год мимо каждого из офицеров непрерывными рядами проходили представители народа – новобранцы. Они являлись из деревень, городов, заводов, из всех губерний и областей обширной территории России. В течение пяти лет все эти люди находились под непосредственным воспитательным влиянием офицеров, которые самым основательным образом знакомились с ними, узнавали их не только в смысле пригодности к военной службе, но и просто как русский народ. Матросы охотно несли офицеру все свои заботы, горе и радости, охотно делились полученными известиями из деревни, спрашивали совета, просили писать письма, прошения и рассказывали о своих семейных делах. Часто в часы досуга они говорили о жизни в деревне, о своем материальном положении и заработках. Благодаря этому у офицеров составлялось определенное понятие о народе, о его положении в различных частях России, его интересах, характере и способностях.

Офицеры были практически знакомы с народом, так как имели дело с ним всю свою службу и любили и умели ценить его. Они отлично понимали, что для него хорошо и полезно и что может ему принести вред. В этом отношении они были гораздо ближе к нему, чем профессора, адвокаты и вообще русская интеллигенция, которая ставила его на какой-то недосягаемый пьедестал, называла «народом-богоносцем» и верила в его особую миссию. И вот – народ заговорил, но вместо мудрого слова откровения выказал только дикие животные инстинкты. Его сейчас же развенчали, стали бранить и ненавидеть. Народ же остался только тем, чем он всегда был, то есть грубым, неразвитым и часто жестоким, но не злым, сметливым и способным.

Времена сурового обращения с матросами на флоте давно уже отошли в предание. После японской войны, когда началось возрождение флота, отношение к матросам было гуманным и справедливым, основывалось на строгих рамках закона. Случаи, чтобы команда какого-нибудь корабля ненавидела своих офицеров за плохое обращение, были исключительно редки. За последние десять лет можно указать только на один такой случай, а именно – на «Андрее Первозванном», в бытность там старшим офицером капитана 2-го ранга М.Н. Алеамбарова. Матросов уже никто и никогда не бил, а если обнаруживался подобный факт, то виновный шел под суд. Большей частью команды кораблей очень любили своих офицеров. Особенно хорошие взаимоотношения в период войны были на «Севастополе», «Гангуте», «Полтаве», «Андрее Первозванном», «Цесаревиче», «России», «Адмирале Макарове», «Баяне», «Богатыре», «Новике», «Десне», «Громе», «Сибирском Стрелке», «Пограничнике», «Генерале Кондратенко», на маленьких миноносцах и подводных лодках.